В середине октября Нина присоединилась к отцу в уже привычном генеральском выезде на охоту. Помня о добытом ею олене, охотники, не желая слушать никаких возражений, снова поставили ее одним из номеров. И снова загонщики выгнали добычу именно на нее. Только на сей раз это оказался не олень, а олениха с олененком.
Увидев человека, олениха замерла, а затем попыталась своим телом оттеснить олененка обратно в лесной подрост, из которого они только что выскользнули. А тот, не обращая внимания на усилия матери, пытался ткнуться мордочкой ей под брюхо, чтобы насосаться молока. Глядя в большие темные глаза оленихи, Нина крикнула:
— Беги, глупая!
Олениха только вздрогнула и продолжала свои попытки закрыть собой малыша и запихнуть его поглубже в кусты. Тогда девушка вскинула ружье и выстрелила в воздух. Олениха чуть присела и тут же в грациозном прыжке метнулась в заросли, а олененок — за ней.
Грохнул запоздалый выстрел с соседнего номера, а еще через несколько минут вокруг Нины стали собираться раздосадованные упущенной добычей генералы. Над поляной повис густой мужской мат. Но и девушка не осталась в долгу:
— Сволочи! Фашисты! — орала она на генеральскую компанию. — В детей стреляете! Самих бы вас за это… — и в самом деле, по ее рассвирепевшему виду можно было решить, что она не остановится перед тем, чтобы пустить в ход еще остававшийся в двустволке один заряд. Боевые командиры дружно навалились на разошедшуюся девчонку, выкрутили у нее ружье, а отец, крепко ухватив Нину за локти, отвел к машине и приказал:
— Вот здесь и сиди! И носу не высовывай! — и, чуть помедлив, уже потише пробормотал: — С ума сошла… Порвали бы тебя за милую душу.
С этого момента все выезды Нины на охоту строго ограничивались ролью шофера при пане командующем.
А 20 октября 1947 года стало известно о побеге из Польши бывшего вице-премьера Станислава Миколайчика. Этот побег, совершенный из Варшавы в Гдыню в грузовике, перевозившем багаж британского консула на судно «Панславия», неожиданным образом внес заметные перемены в жизнь девушки. Вслед за Миколайчиком страну покинули и некоторые другие политики, ранее ориентировавшиеся на вице-премьера. Среди них оказался высокопоставленный чиновник из прежнего Временного коалиционного правительства, которого Нина встречала в скаковом клубе на ипподроме в Служевце, куда она попадала вместе с отцом — заядлым кавалеристом. Несколько раз этот деятель попадался девушке на глаза и тогда, когда совершал прогулку верхом от ипподрома до Лазенковского парка по улице Пулавской, выходившей почти к самой школе-интернату. Не обратить на него внимания было мудрено — не так уж часто по улицам Варшавы разъезжали всадники на породистых лошадях. И, кроме того, пожилой, тучный отставной генерал был обладателем пышных седых усов, которые он неизменно подкрашивал, но так, что усы почему-то приобретали заметный зеленоватый оттенок.
После его бегства в Лондон вслед за Миколайчиком в конюшнях скакового клуба остался без владельца необъезженный вороной жеребец-годовичок чистокровной скаковой породы (english thoroughbred, иначе — английская чистокровная). Узнав об этом, Нина загорелась желанием познакомиться с ним поближе и, если выйдет, забрать его себе.
9. Гвяздка
Жеребца только начали приучать к седлу, и потому он стоял в деннике оседланный. Нине этот конь полюбился с первого взгляда.
— Как же тебя зовут, красавец? — тихонько вымолвила она, в восхищении разглядывая его сквозь прутья решетки. Стоявший рядом конюх уловил вопрос и подсказал:
— Ноцны Везувиуш [5], от Чарны Астры и Фламандца.
Девушке это имя совершенно не понравилось — длинное и неудобовыговариваемое. Она немедленно перекрестила коня, со свойственной ей решительностью заявив:
— Я буду звать тебя Гвяздка! [6].
Конечно, довольно странно было присвоить жеребцу типично кобылье имя, но уж больно выразительно смотрелась белая звездочка на лбу вороного коня. Нина недолго думая сдвинула в сторону дверь денника и проскользнула в стойло:
— Ну, давай поцелуемся? — и с этими словами девушка действительно обняла его за шею и стала целоваться (ей особенно запомнились нежные бархатистые губы коня). Гвяздка фыркал, косился на нее фиолетовым глазом, но не упирался. Нина взяла его за уздечку, вывела из стойла и попыталась вскарабкаться в седло. С большим трудом ей это удалось. Из-за своего небольшого роста она не доставала до стремян, а снова слезать и переседлывать коня, укорачивая стремя, ей было лень (тем более что в результате запрыгнуть в седло будет еще труднее!), и поэтому она просто слегка толкнула его пятками в бока. Не привыкший к подобной фамильярности, да и вообще не носивший еще на себе человека, жеребец рванул с места стрелой и вылетел из ворот конюшни. Конюхи попытались было его перехватить, но он лягался так, что все сочли за благо отскочить в стороны.
Запертые ворота клуба нисколько не смутили жеребца. Гвяздка подскочил к забору скакового клуба, птичкой перемахнул через него и, оказавшись на большом пустыре рядом с ипподромом, усиленно принялся скидывать с себя свою наездницу, выделывая умопомрачительные прыжки. Нина судорожно вцепилась ему в гриву, сползла с седла вперед, почти на шею, упершись в седло задом. Забежав на расположенное неподалеку малюсенькое кладбище, конь понесся по центральной аллее, но перед оградой, вдоль которой тянулись густые заросли шиповника, резко затормозил, и Нина полетела через его голову прямо в эти кусты. Колючки шиповника прорвали в ситцевом платье, надетом на ней, немалое число дыр. Все платье повисло клочьями, от множества ссадин и глубоких царапин по телу текла кровь, вдобавок ей в кожу впилось бесчисленное количество заноз от колючек, да и шлепнулась она весьма чувствительно. Пока Нина продиралась сквозь колючие кусты, чтобы выбраться из глубины зарослей шиповника, она расцарапалась еще больше. От боли и от обиды на коня и на собственную неумелость она села на землю и расплакалась, что случалось с ней крайне редко.
Гвяздка, все это время неподвижно стоявший недалеко от места ее падения, подошел к Нине и стал слизывать с нее кровь — видно, пожалел. Нина в раздражении взвыла:
— О-о, rany Boskie! [7] — и отмахнулась от него: — Уйди, зараза, видеть тебя не хочу!
Затем она встала и поплелась к конюшням. Гвяздка зашагал вслед за девушкой, затем обогнал и опустился перед ней на колени передними ногами. Нина, пребывая в неостывшем еще раздражении, обошла его и поплелась дальше. Жеребец снова обогнал ее и опять встал перед ней на колени. Тогда Нина все же решила воспользоваться столь любезным приглашением, вскарабкалась в седло, и они потихоньку подъехали к забору. Где, с какой стороны были ворота, Нина не сумела сориентироваться. Чувствовала она себя отвратительно, сознавая, что медицинская помощь — и достаточно срочная — ей отнюдь не помешает.
— Гвяздка, надо прыгать, — попросила она и на всякий случай снова сползла с седла вперед, вцепившись в гриву. Конь немного отошел от ограды, коротко и стремительно разбежался, а затем повторил свой прыжок через забор.
Когда с верховой прогулки в скаковой клуб вернулся отец, можно себе представить, что он испытал, застав дочь в разодранном платье, всю в крови, в синяках, ссадинах и царапинах… В деннике повисла густая смесь польских и русских ругательств.
— Пан генерал, пан генерал… — осмелился влезть под горячую руку один их конюхов, — не надо так ругаться при молодой паненке… Она сама объездила этого жеребца, а к нему другие жокеи боялись сунуться!
— Потому и ругаюсь! — почти уже незлобиво ответил Якуб. — Ведь шею себе могла свернуть, глупая! А вы куда смотрели? Не могли удержать девчонку? — генеральский гнев поменял свое направление.
— Но как же, пан генерал? — удивился конюх. — Как же мы можем помешать шляхетной паненке, да еще такой отважной?
— Сумасшедшей, вы хотите сказать? — проворчал генерал. Речницкий оглянулся на свою дочь, которая стояла, вцепившись обеими руками в прутья решетки денника, явно хотел выпалить еще что-то, но сдержался, глубоко вздохнул несколько раз, и в его взгляде ярость постепенно сменилась нежностью. В распахнутые двери конюшни вбежал приглашенный с ипподрома доктор с небольшим саквояжем.
— Ох, панна! Как же это вас так угораздило? — сочувственно пробормотал он. — Сможете сами дойти до моего кабинета?..
Нина смогла вернуться в клуб только через три дня. После того, как из нее извлекли многие десятки заноз, она некоторое время температурила, а когда пришла в себя, то тут же заявилась в конюшню, вся изукрашенная пятнами йода. Нина принесла своему любимцу в подарок яблоки и морковку. Яблоки Гвяздка есть не стал, а морковку с удовольствием схрумкал и сам начал подлизываться к девушке — вплоть до того, что не хотел выпускать ее из стойла, прижимая корпусом к ограждению. Упрямства обоим было не занимать, и в результате жеребец, стараясь удержать девушку, напирал на нее так, что, в конце концов, наступил копытом на мизинец (который — видимо, на добрую долгую память — с тех пор всю оставшуюся жизнь отдавал болью при неосторожном прикосновении).
10. Ликвидация
В среду, 26 ноября, Нине позвонил отец:
— Привет, дочурка, как дела? Как учеба?
— Привет, папа. Учеба? Идет помаленьку… — девушка сразу почувствовала, что звонок продиктован не заботой о ее успехах в школе. И в самом деле, следующими словами генерала были:
— Собирайся, сегодня придется покрутить баранку.
Встретившись с отцом в номере гарнизонной гостиницы, она заметила, что отец напряжен, как перед сложным заданием, и напряжен, пожалуй, больше обычного.
— Пистолет с собой? — отрывисто спросил он сразу после того, как обнял дочку.
— А где ж ему быть? — удивилась Нина.
— Возьми вот этот, — Якуб вынул из кармана и протянул ей Walter PPK. — Твой — слишком хороший след. Сейчас поедем в тир, надо будет хотя бы немного пристреляться.