София опять коснулась Дега.
— Да? В каком отношении?
— Ну, не знаю. — Магда с грустной улыбкой покачала головой.
— Была ли миссис Леонидис счастлива с мужем?
— О да, я думаю, да.
— Ссоры бывали?
Опять улыбка и покачивание головой.
— Право, не знаю, инспектор. Их часть дома полностью отделена от нашей.
— Она была очень дружна с мистером Лоренсом Брауном, не так ли?
Магда Леонидис приняла холодный вид. Широко раскрытые глаза ее с упреком уставились на Тавернера.
— Я не думаю, — проговорила она с достоинством, — что вы вправе задавать мне подобные вопросы. Бренда дружески относилась ко всем. Она очень дружелюбный человек.
— Нравится вам мистер Лоренс Браун?
— Он очень тихий. Очень милый, но его почти не замечаешь. Я его вообще редко вижу.
— Он хороший преподаватель?
— По-видимому. Меня это мало касается. Филип, по-моему, вполне доволен.
Тавернер прибегнул к тактике внезапного нападения:
— Мне неловко вас об этом спрашивать, но как по-вашему — существовали между ним и миссис Брендой Леонидис любовные отношения?
Магда с величественным видом поднялась.
— Я никогда не замечала ничего подобного. Мне кажется, инспектор, такого рода вопросы вы не должны задавать мне. Все-таки она была женой моего свекра.
Я чуть не зааплодировал.
Старший инспектор тоже поднялся.
— Скорее, вопрос к слугам? — заметил он вопросительно.
Магда промолчала.
Сказав: «Спасибо, миссис Леонидис», инспектор удалился.
— Радость моя, ты была великолепна, — горячо похвалила София мать.
Магда задумчиво покрутила завиток за правым ухом и посмотрелась в зеркало.
— Д-да, — согласилась она. — Пожалуй, сыграно верно.
София перевела взгляд на меня:
— А тебе разве не надо идти с инспектором?
— Послушай, София, как мне себя…
Я запнулся. Не мог же я спросить ее прямо так, при ее матери, какая мне отводится роль. Магда Леонидис до сей поры не проявила ни малейшего любопытства к моей персоне — пока что я ей пригодился только как свидетель ее эффектной реплики под занавес о дочерях. Я мог быть репортером, женихом ее дочери, или незаметным сотрудником полиции, или даже гробовщиком — для Магды Леонидис все эти люди составляли только публику.
Поглядев вниз, себе на ноги, миссис Леонидис с неудовольствием сказала:
— Эти туфли сюда не подходят. Они легкомысленны.
Повинуясь повелительному кивку Софии, я поспешил вслед за Тавернером. Я его нагнал в большом холле как раз, когда он взялся за ручку двери, ведущей к лестнице.
— Иду к старшему брату, — пояснил он.
Я без околичностей изложил ему свои проблемы:
— Послушайте, Тавернер, в конце концов — кто я такой?
— Что вы имеете в виду? — удивился он.
— Что я тут делаю? Предположим, меня спросят, и что я отвечу?
— A-а, понятно. — Он подумал. Потом улыбнулся. — А вас кто-нибудь уже спрашивал?
— Н-нет.
— Ну так и оставьте все как есть. «Не объясняй ничего» — отличный девиз. Особенно в доме, где такая неразбериха. У всех полно своих забот и опасений, им не до расспросов. Ваше присутствие будет восприниматься как должное постольку, поскольку вы уверены в себе. Говорить, когда тебя не спрашивают, большая ошибка. Так, а теперь откроем дверь и поднимемся по лестнице. Ничего не заперто. Вы, конечно, понимаете, что вопросы, которые я им задаю, — сплошная чепуха. Да наплевать мне, кто из них был дома, а кого не было, и кто где в тот день находился…
— Так зачем же…
— Затем, что это мне позволяет взглянуть на них, составить о каждом мнение, послушать, что они скажут, — а вдруг кто-то ненароком даст мне ключ. — Он на секунду замолчал, потом понизил голос. — Голову даю на отсечение, миссис Магда Леонидис могла бы сболтнуть что-нибудь важное.
— Да, но насколько надежны были бы эти сведения?
— Совсем ненадежны, но это могло бы дать толчок к расследованию в новом направлении. У всех в этом проклятом доме было сколько угодно удобных случаев и способов это сделать. Мне не хватает мотива.
Наверху доступ в правое крыло преградила запертая дверь. На ней висел медный молоток, и инспектор послушно постучал.
В то же мгновение дверь с силой распахнулась. Мужчина, который открыл ее, очевидно, как раз собирался выйти. Это был неуклюжий широкоплечий гигант, волосы у него были темные, взъерошенные, лицо донельзя уродливое и в то же время приятное. При виде нас он тут же со смущенным видом отвел глаза — привычка, нередко свойственная честным, но застенчивым людям.
— Ох, Боже мой, — пробормотал он, — заходите. Сделайте одолжение. Я как раз уходил… но не важно. Проходите в гостиную. Сейчас приведу Клеменси… ах, ты уже здесь, дорогая. Это старший инспектор Тавернер. Он… Где же сигареты? Погодите минутку. С вашего разрешения… — Он налетел на ширму, нервно пробормотал «Прошу прощения» и выскочил из комнаты. Словно вылетел огромный шмель, оставив позади себя тишину.
Миссис Роджер Леонидис продолжала стоять у окна. Меня сразу же заинтриговала ее личность и атмосфера комнаты. В том, что это была ее комната, у меня не возникло никаких сомнений.
Стены были выкрашены в белый цвет, настоящий белый, а не тот цвет слоновой кости или бледно-кремовый, какой обычно подразумевается под словом «белый».
Когда речь идет об отделке дома. Картины отсутствовали, лишь над камином висела одна — геометрическая фантазия из темно-серых и темно-синих треугольников. Минимум мебели, только самое необходимое: три-четыре стула, столик со стеклянным верхом, небольшая книжная полка. Никаких украшений. Свет, простор, воздух. Комната являла собой полную противоположность нижней гостиной, сплошь заставленной парчовой мебелью и цветами. И миссис Роджер Леонидис разительно отличалась от миссис Филип Леонидис. Чувствовалось, что в Магде заключается несколько женщин одновременно и в любой момент может проявиться любая из них. Но Клеменси Леонидис, убежден, неизменно оставалась сама собой. Женщина с ярко выраженной индивидуальностью. На вид ей было около пятидесяти. Седые, очень коротко подстриженные на итонский манер[101] волосы так красиво лежали на ее изящной голове, что эта стрижка, всегда казавшаяся мне уродливой, не безобразила ее. Умное, тонкое лицо, какой-то особенно пытливый взгляд светло-серых глаз. Простое темно-красное шерстяное платье элегантно облегало ее стройную фигуру.
Вот женщина, внушающая тревогу, мелькнуло у меня… потому что критерии, по которым она живет, явно не те, по которым живут обыкновенные женщины. Я сразу понял, почему София употребила слово «жестокость» в применении к ней. Комната отдавала холодом, и я даже поежился.
Клеменси Леонидис произнесла спокойным тоном хорошо воспитанной женщины:
— Пожалуйста, присаживайтесь, старший инспектор. Есть ли какие-нибудь новости?
— Причиной смерти был эзерин, миссис Леонидис.
— Значит, это убийство, — задумчиво проговорила она. — Несчастный случай, как я понимаю, исключается?
— Да, миссис Леонидис.
— Будьте, пожалуйста, помягче с моим мужем, инспектор. На него эта новость очень сильно подействует. Он боготворил отца, и вообще он переживает все очень остро. Он человек эмоциональный.
— Вы были в хороших отношениях со свекром, миссис Леонидис?
— Да, вполне хороших. — И сдержанно добавила: — Мне он не очень нравился.
— Почему?
— Мне не нравились его жизненные установки и его методы.
— А как вам нравится миссис Бренда Леонидис?
— Бренда? Я редко ее вижу.
— Не думаете ли вы, что между нею и мистером Лоренсом Брауном что-то было?
— Вы хотите сказать — что-то вроде романа? Не думаю. Да мне, собственно, и неоткуда это знать.
Голос ее звучал равнодушно.
В комнату ворвался Роджер Леонидис, и снова возникло впечатление, что влетел огромный шмель.
— Меня задержали, — выпалил он. — Телефон. Ну что, инспектор, есть новости? Что послужило причиной смерти отца?
— Смерть вызвана отравлением эзерином.
— Что вы говорите! Боже мой! Значит, все-таки это она! Не захотела ждать! Он ее подобрал, можно сказать, из грязи, и вот награда. Она его хладнокровно убивает! Боже мой, как подумаю, все во мне закипает.
— У вас есть конкретные основания так думать? — Спросил Тавернер.
Роджер заметался по комнате, ероша обеими руками волосы.
— Основания? А кто же еще мог? Я ей никогда не доверял, она всегда мне не нравилась! Никому не нравилась. Мы с Филипом в ужас пришли, когда отец однажды явился домой и сообщил о своей женитьбе. В его возрасте! Безумие, чистое безумие! Отец был человеком поразительным, инспектор. Живой ум, как у сорокалетнего. Всем, что у меня есть, я обязан ему. Он все для меня сделал, ни разу не подвел. Это я его подвел… как подумаю…
Он тяжело опустился в кресло. Жена тут же подошла к нему.
— Хватит, Роджер, хватит. Не взвинчивай себя так.
— Да, душа моя, знаю. — Он взял ее за руку. — Но как я могу оставаться спокойным… Как могу не испытывать…
— И все-таки мы все должны сохранять спокойствие. Старший инспектор нуждается в нашей помощи.
— Это верно, миссис Леонидис.
— Знаете, чего мне хочется? — закричал Роджер. — Мне хочется задушить эту женщину своими руками. Отнять у бедного старика несколько лет жизни! Будь она сейчас здесь… — Он вскочил, его трясло от ярости. Он протянул вперед руки, скрючив пальцы. — …я задушил бы ее, задушил…
— Роджер! — одернула его Клеменси.
Он смущенно взглянул на нее.
— Прости, душа моя. — Он обернулся к нам: — Извините меня. Я не владею собой. Я… Простите…
И он опять покинул комнату.
Клеменси Леонидис с едва заметной улыбкой проговорила:
— На самом деле Роджер мухи не обидит.
Тавернер вежливо улыбнулся. А затем начал задавать свои обычные рутинные вопросы.
Клеменси Леонидис отвечала кратко и точно. Роджер Леонидис был в день смерти отца в Лондоне, в Боксхаузе, у себя в управлении. Вернулся он засветло и какое-то время, как обычно, провел с отцом. Сама она, как всегда, находилась в институте Ламберта на Гауэр-стрит, где она работает. Вернулась домой почти в шесть вечера.