— То есть он умер от глазных капель?
— У нас нет сомнения в том, что, когда вы делали последний раз укол мистеру Леонидису, вы ввели эзерин, а не инсулин.
— Но я же не знала. Я-то ни при чем. Поверьте мне, инспектор.
— Значит, кто-то умышленно подменил инсулин глазными каплями.
— Какая подлость!
— Да, миссис Леонидис.
— Как вы думаете — кто-то сделал это нарочно? Или нечаянно? А может, кто-то хотел подшутить?
Тавернер ответил вкрадчивым голосом:
— Мы не думаем, что это была шутка, миссис Леонидис.
— Наверно, это кто-то из слуг.
Тавернер не ответил.
— Наверняка. Больше некому.
— Вы уверены? Подумайте, миссис Леонидис. Больше ничего не приходит вам в голову? Может быть, с кем-то у него возникли дурные отношения? С кем-то он поссорился? Кого-то обидел?
Она по-прежнему смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых был вызов.
— Понятия ни о чем таком не имею, — сказала она.
— Вы говорили, что днем ходили в кино?
— Да, я вернулась в половине седьмого, как раз пора было делать укол инсулина… я сделала укол, как всегда, и вдруг он… ему стало нехорошо… я перепугалась, побежала к Роджеру… Я уже все вам рассказывала. Что ж, мне десять раз повторять одно и то же? — В голосе появилась визгливая истерическая нотка.
— Прошу прощения, миссис Леонидис. А сейчас — могу я поговорить с мистером Брауном?
— С Лоренсом? Зачем? Ему ничего не известно.
— И все-таки я хотел бы с ним побеседовать.
Она бросила на Тавернера недоверчивый взгляд.
— Он сейчас в классной комнате, занимается латынью с Юстесом. Ему зайти сюда?
— Нет, мы сами туда зайдем.
Тавернер быстрыми шагами вышел из комнаты. Мы с сержантом последовали за ним.
— Вы на нее нагнали страху, сэр, — заметил сержант.
Тавернер что-то проворчал. Поднявшись еще на несколько ступенек и пройдя коридором, он привел нас в просторную комнату, выходящую окнами в сад. За столом сидели молодой блондин лет тридцати и красивый темноволосый мальчик лет шестнадцати.
При нашем появлении они подняли головы. Брат Софии Юстес уставился на меня, Лоренс Браун устремил отчаянный взгляд на старшего инспектора.
Мне еще не приходилось видеть человека, до такой степени парализованного страхом. Он встал, потом сел. Потом буквально пискнул:
— Доброе… утро, инспектор.
— Доброе утро, — резко ответил Тавернер. — Могу я с вами побеседовать?
— Да, конечно. С удовольствием. Если, конечно…
Юстес поднялся.
— Мне уйти, старший инспектор? — Голос был приятный, тон слегка надменный.
— Мы — мы продолжим занятий позже, — пролепетал учитель.
Юстес с небрежным видом направился к двери. Я заметил какую-то напряженность в его походке. Выходя, он поймал мой взгляд и, проведя пальцем себе по горлу, ухмыльнулся. Затем закрыл за собой дверь.
— Итак, мистер Браун, — начал Тавернер, — анализ все расставил на места. Причина смерти мистера Леонидиса — эзерин.
— Я… Вы хотите сказать… значит, мистера Леонидиса действительно отравили? Я все надеялся…
— Его отравили, — резко проговорил Тавернер. — Кто-то подменил инсулин глазными каплями.
— Не могу поверить… Невероятно.
— Вопрос в том, у кого была причина для этого.
— Ни у кого. Абсолютно ни у кого! — Молодой человек возбужденно повысил голос.
— Вы не хотите вызвать вашего адвоката?
— У меня нет адвоката. Он мне не нужен. Мне нечего скрывать… нечего.
— Вы отдаете себе отчет в том, что все ваши заявления записываются?
— Я невиновен… уверяю вас, невиновен.
— Ничего другого я и не предполагал. — Тавернер помолчал. — Миссис Леонидис как будто много моложе своего мужа?
— Да… кажется… да, это так.
— Ей, вероятно, бывало иногда скучновато?
Лоренс Браун ничего не ответил, только облизнул пересохшие губы.
— Должно быть, ей было приятно иметь компаньона своего возраста, живущего тут же?
— Я… нет, вовсе нет… то есть… не знаю.
— Мне кажется вполне естественным, чтобы между вами зародилась привязанность…
Молодой человек бурно запротестовал:
— Нет, нет, никакой привязанности! Ничего похожего! Я знаю, что у вас на уме, но это не так! Миссис Леонидис всегда была ко мне добра… я испытываю к ней величайшее… величайшее уважение… но ничего больше, ничего, уверяю вас. Просто чудовищно предполагать такие веши! Чудовищно! Я бы не мог никого убить… или подменить пузырьки… или сделать еще что-нибудь такое ужасное. Я человек чувствительный, у меня слабые нервы. Меня сама мысль кого-то убить приводит в содрогание… и в трибунале это поняли… Я против убийства по религиозным соображениям… Поэтому в войну я работал в госпитале, поддерживал огонь под котлами… невыносимо тяжелая работа… Долго я там не проработал… и тогда мне разрешили преподавать. Я вкладывал все силы в занятия с Юстесом и Жозефиной — она очень умна, но трудный ребенок. Все ко мне были так добры — и мистер Леонидис, и миссис Леонидис, и мисс де Хэвиленд. И вот теперь такой ужас… И вы подозреваете в убийстве меня… меня!
Инспектор Тавернер наблюдал за ним с медленно возраставшим интересом.
— Я этого не говорил, — заметил он.
— Но вы так думаете! Я знаю! Все они так думают! Они так смотрят на меня… Я… я больше не могу с вами разговаривать. Мне нехорошо.
И он бросился вон из комнаты. Тавернер медленно обернулся ко мне.
— Ну, что вы о нем думаете?
— Он смертельно напуган.
— Да, я вижу. Но убийца ли он?
— Если хотите знать мое мнение, — вмешался сержант Лэм, — у него бы пороху не хватило.
— Да, голову он никому бы не размозжил и из пистолета не выстрелил, — согласился инспектор. — Но в данном случае — много ли было нужно? Всего-то переставить две бутылочки… и помочь очень старому джентльмену покинуть этот свет сравнительно безболезненным способом.
— Можно сказать, легкая смерть, — вставил сержант.
— А дальше, возможно, через пристойный промежуток времени его ждет женитьба на вдове, которая унаследует сто тысяч не обложенных налогом фунтов, за которой и так уже закреплено примерно столько же. К тому же она обладательница жемчугов, рубинов и изумрудов величиной чуть не со страусиное яйцо! Ну, ладно. — Тавернер вздохнул. — Все это из области гипотез и предположений. Я его припугнул как следует, но страх еще ничего не доказывает. Он бы в любом случае испугался, даже если и невиновен. Да и вообще, вряд ли он главное действующее лицо. Скорее уж, дамочка… Только какого дьявола она в таком случае не выбросила пузырек с инсулином или не вымыла его? — Инспектор повернулся к сержанту. — Что говорит прислуга? Были между ними шашни?
— Горничная говорит, что они влюблены друг в друга.
— Основания?
— Взгляд, каким он на нее смотрит, когда она наливает ему кофе.
— Да, ценное свидетельство, большой от этого прок в суде! А что-нибудь более определенное?
— Никто ничего не замечал.
— А уж они бы заметили, будьте уверены! Знаете, я начинаю думать, что между этими голубчиками действительно ничего нет. — Он взглянул на меня. — Пойдите-ка поболтайте с ней. Мне интересно ваше впечатление.
Я снова отправился к вдове — без особой охоты, но с некоторой долей любопытства.
Глава 9
Бренда Леонидис сидела в той же позе, в какой мы ее оставили. Она вскинула на меня острый взгляд.
— А где инспектор Тавернер? Он еще зайдет?
— Пока нет.
— Кто вы такой?
Наконец-то мне задали вопрос, которою я ждал все утро.
Я ответил довольно правдиво, но расплывчато:
— Я имею некоторое отношение к полиции. К тому же друг семьи.
— Семья! Свиньи они! Ненавижу их всех!
Она глядела на меня чуть округлившимися глазами, губы ее подрагивали. Вид у нее был испуганный и сердитый.
— Они всегда ко мне относились по-свински, всегда. С первого дня. Почему это мне нельзя было выйти за их драгоценного отца? Им-то что за дело? У них у всех горы денег. И все это им дал он. У них самих ума бы не хватило их заработать! Почему мужчине и не жениться еще раз? Пусть он даже старый? Да он и не был старый — духом. Я очень к нему привязалась. Очень. — Она с вызовом взглянула на меня.
— Понимаю, — сказал я, — понимаю.
— Наверно, вы мне не верите, но я говорю правду. Мужчины мне до смерти надоели. Мне хотелось иметь свой дом, хотелось, чтобы обо мне кто-то заботился, говорил приятные вещи. Аристид говорил мне замечательные слова… умел рассмешить… и был очень умный. Он придумывал разные хитрые штуки, чтобы обойти все эти дурацкие правила. Он был очень, очень умный. Я нисколько не рада, что он умер. Мне так его жалко.
Она откинулась на спинку дивана. Ее довольно большой рот как-то странно кривился на сторону, придавая ее улыбке сонливое выражение.
— Я была здесь счастлива. Чувствовала себя надежно. Ходила по самым шикарным дамским салонам, про которые только читала. Одевалась ничуть не хуже других. Аристид дарил мне разные красивые вещицы. — Она вытянула руку, любуясь рубином на пальце.
На миг ее рука представилась мне кошачьей лапой с растопыренными когтями, а голос — кошачьим мурлыканьем. Она все еще улыбалась своим мыслям.
— Что тут дурного? — спросила она с апломбом. — Я была к нему внимательна. Ему со мной было хорошо. — Она пригнулась вперед. — Знаете, как я с ним познакомилась?
И она продолжала, не дожидаясь ответа:
— Это было в «Веселом трилистнике». Он заказал яичницу с гренками. Я принесла заказ, а потом вдруг расплакалась. «Сядьте, — сказал он, — расскажите, что случилось». — «Ой, нет, мне нельзя, — ответила я, — меня за это уволят». — «Не уволят, — сказал он. — Это мой ресторан». Тогда я к нему присмотрелась. Забавный старикашка, подумала я сначала. Но он был такой властный, и я ему все рассказала… Вы про это еще услышите от них, они будут говорить, что я была гулящая. Ничего подобного. Меня воспитывали как следует. У родителей была мастерская, классная мастерская художественного рукоделия. Я не из тех девиц, у которых полно дружков и они себя не соблюдают. Но Терри — дело другое. Терри был ирландец и уезжал за море… Он мне ни разу не написал… Словом, я вела себя как дура. Вот почему я плакала — попалась точно какая-то посудомойка.