В голосе ее послышалось презрение, порожденное сознанием собственного превосходства.
— Аристид повел себя потрясающе. Сказал, что все уладится. Сказал, что ему одиноко. Что мы сразу поженимся. Все было как сон. Оказалось, что он и есть великий мистер Леонидис. Владелец уймы лавок, и ресторанов, и ночных клубов. Прямо как в сказке, правда?
— Сказка с плохим концом, — напомнил я сухо.
— Мы обвенчались в маленькой церкви в Сити уехали за границу.
— А ребенок?
По ее глазам я видел, что мысли ее возвращаются откуда-то издалека.
— Ребенка, как выяснилось, не было. Произошла ошибка. — Она улыбнулась своей кривой, на одну сторону, улыбкой. — Я поклялась себе, что буду ему хорошей женой, и сдержала слово. Я заказывала всякие блюда, которые он любил, носила цвета, которые ему нравились, и старалась угодить во всем. И он был счастлив. Только нам никак было не избавиться от его семейства. Приезжали, нахлебничали, жили за его счет. А старая мисс де Хэвиленд — уж она-то должна была уехать, когда он женился. Я так и сказала. Но Аристид заявил: «Она тут так давно живет, это теперь ее дом». По правде говоря, ему нравилось, чтобы они все тут жили у него под боком, а он ими распоряжался. Ко мне они относились по-свински, но он будто и не замечал, во всяком случае, не обращал внимания. Роджер — тот меня просто ненавидит. Вы его уже видели? Он всегда меня ненавидел. А Филип вечно такой надутый, он вообще со мной не разговаривает. Они все делают вид, будто это я его убила, но я не убивала, не убивала! — Она наклонилась вперед. — Ну поверьте мне!
Мне стало ее жаль. Презрение, с каким семья Леонидис говорила о ней, их старание убедить себя, что убийство — дело ее рук, все их поведение показалось мне сейчас просто бесчеловечным. Одинокая, беззащитная, затравленная женщина…
— А если не я, то Лоренс, — продолжала она, — так они думают.
— Да, а что насчет Лоренса?
— Мне ужасно жалко его. Он такой хрупкий. На войну он идти не мог. И не потому, что он трус, а потому, что чувствительный. Я старалась подбадривать ею, старалась, чтобы ему у нас было хорошо. Ему приходная учить этих ужасных детей. Юстес вечно над ним насмешничает, а Жозефина… Ну, вы ее видели. Сами знаете, что это такое.
Я признался, что еще не видел Жозефины.
— Мне иногда кажется, что у девчонки не все винтики на месте. Вечно подкрадывается, подслушивает, и вид у нее такой странный… У меня от нее мурашки по спине бегают.
Мне вовсе не хотелось обсуждать Жозефину. Я вернулся к Лоренсу Брауну.
— Кто он такой? — спросил я. — Откуда он взялся?
Вышло это у меня грубовато. Она покраснела.
— Он, собственно, ничего из себя не представляет. Как я… Куда уж нам против них всех!
— Вам не кажется, что вы чересчур нервничаете?
— Нет, не кажется. Они хотят представить все так, будто это Лоренс убил или я. И главный полицейский на их стороне. Куда уж мне.
— Не надо себя взвинчивать, — посоветовал я.
— А что, если это кто-то из них убил? Или кто-то Чужой? Или кто-нибудь из слуг?
— Пока не находится мотива.
— Ах, мотива! А у меня какой мотив? Или у Лоренса?
Преодолев понятную неловкость, я пробормотал:
— Они могут, как я понимаю, предполагать, что вы и Лоренс… э-э-э… влюблены друг в друга… и хотите пожениться.
Она выпрямилась на диване:
— Как бессовестно предполагать такое! И это неправда! Мы никогда друг другу ни словечка про это не сказали. Мне было его жаль, и я старалась его подбодрить. Мы просто друзья, вот и все. Вы мне верите, скажите, верите?
Я ей верил. То есть я верил, что они с Лоренсом действительно, как она говорит, просто друзья. Но я также полагал, что, быть может, сама того не сознавая, она любит молодого человека.
Обдумывая эту мысль, я спустился вниз с намерением найти Софию. Как раз когда я собрался заглянуть в гостиную, из дверей в конце коридора высунулась ее голова.
— Привет, — сказала София. — Я помогаю няне готовить ленч[109].
Я уже двинулся в ее сторону, но она вышла в коридор, закрыла за собой дверь и, взяв меня за руку, завела в пустую гостиную.
— Ну, — произнесла она, — ты видел Бренду? Что ты о ней думаешь?
— Откровенно говоря, мне жаль ее.
София иронически подняла брови.
— Понятно, — проронила она. — Значит, и ты попался на ее удочку.
Я почувствовал досаду.
— Просто я способен взглянуть на все с ее точки зрения, а ты, очевидно, нет.
— На что — на все?
— Положа руку на сердце, София, кто-нибудь в семье вел себя с нею любезно или хотя бы корректно за все время ее пребывания здесь?
— Нет, разумеется. С какой стати?
— Да хотя бы из обыкновенного христианского человеколюбия.
— Боже, какой высокоморальный тон! Видно, Бренда неплохо сыграла свою роль.
— Право, София, ты как-то… не знаю, что на тебя нашло.
— Просто я веду себя честно и не притворяюсь. Ты говоришь, что можешь встать на ее точку зрения. Ну а теперь встань на мою. Мне не нравятся молодые женщины, которые сочиняют историю про обманутую любовь и, пользуясь этим, выходят замуж за очень богатого старика. Я имею полное право не любить этих хищниц, и с какой стати я должна делать вид, что они мне нравятся! И если бы эту историю изложить без всяких эмоций на бумаге, то думаю, что и тебе такая особа вряд ли понравилась бы.
— А она сочинила историю?
— Какую? О ребенке? Не знаю. Я лично думаю, что да.
— И тебя возмущает, что деда твоего провели и он попался на эту историю?
— Ох нет, дед не попался, — засмеялась София. — Дедушку никто не мог провести. Бренда ему была нужна. Ему хотелось изобразить Кофетуа[110] и жениться на нищенке. Он отлично знал, что делает, и замысел его удался как нельзя лучше. С точки зрения деда, его брак полностью оправдал себя — как и прочие его деловые операции.
— А идея нанять в качестве домашнего учителя Лоренса Брауна тоже оправдала себя? — иронически осведомился я.
София сосредоточенно свела брови.
— Ты знаешь, я не уверена, что и в этом не было умысла. Ему хотелось, чтобы Бренда была счастлива и не скучала. Возможно, он догадывался, что драгоценности и, платья — еще не все. Он подозревал, что ей может не хватать чего-то нежно-романтического. Возможно, по его расчетам, ей был необходим кто-то вроде Лоренса Брауна, кто-то абсолютно, так сказать, ручной… Нежная дружба двух душ, окрашенная меланхолией, должна была помешать Бренде завести настоящий роман с кем-то на стороне. Да, я не исключаю такого варианта, дед вполне был способен изобрести нечто в таком духе. Он, должна тебе сказать, был дьявольски хитер.
— Судя по всему, да, — согласился я.
— Он, очевидно, не мог предвидеть, что это приведет к убийству… И именно поэтому, — София заговорила с неожиданной страстностью, — именно по этой причине я не думаю, как бы мне этого ни хотелось, что она пошла на убийство. Если бы она задумала убить деда — или они замыслили это вместе с Лоренсом, — дед конечно же знал бы об этом. Тебе, наверное, это кажется надуманным…
— Признаюсь, да.
— Ты не был с ним знаком. Уж он бы не стал способствовать собственной смерти! Но таким образом — мы наталкиваемся на стену.
— Она напугана, София, — сказал я, — очень напугана.
— Старший инспектор Тавернер и его веселые молодцы? Да, эти могут нагнать страху. Лоренс, я полагаю, в истерике?
— В самой натуральной. Отвратительное зрелище. Не понимаю, чем такой мужчина может понравиться женщине.
— Не понимаешь, Чарлз? А между тем у Лоренса есть свой мужской шарм.
Я не поверил своим ушам.
— У этого худосочного субъекта?
— Почему мужчины считают, что противоположному полу может понравиться только пещерный человек? Лоренс по-своему весьма привлекателен, только тебе этого не понять. — Она бросила на меня пытливый взгляд. — Я вижу, Бренда глубоко запустила в тебя свои коготки.
— Не говори ерунды. Она, в сущности, даже не хороша собой. И вовсе она не…
— Не обольщала тебя? Нет, но била на жалость. Ее нельзя назвать красивой, она, безусловно, не отличается умом, но у нее есть одно выдающееся свойство: она умеет сеять смуту. Она уже посеяла смуту между нами.
— София! — Я пришел в ужас.
София направилась к двери.
— Забудь эти слова, Чарлз. А я пойду. Ленч не ждет.
— Я пойду с тобой, помогу.
— Нет, ты останешься здесь. Джентльмен на кухне?! Представляю, что было бы с няней!
— София! — окликнул я ее, когда она уже выходила.
— Ну что?
— Кстати о прислуге. Почему в доме ни внизу, ни наверху никого нет? Какой-нибудь особы в переднике и наколке, которая открывала бы дверь?
— У дедушки была кухарка, две горничных и камердинер. Он любил, чтобы были слуги. Он, естественно, платил им уйму денег, поэтому находил их всегда с легкостью. Роджер и Клеменси держат только приходящую прислугу для уборки, они не любят, когда в доме живут слуги, вернее, Клеменси не любит. Если бы Роджер не подкреплялся как следует ежедневно в Сити, он бы умер с голоду. Для Клеменси пища — это салат, помидоры и сырая морковь. У нас время от времени появляются слуги, но потом мама закатывает очередную сцену, и они отказываются от места. После чего начинается период приходящей прислуги, а потом все начинается сначала. Сейчас у нас приходящая. Няня — явление постоянное и выручает в критических ситуациях. Ну вот, теперь ты в курсе.
София ушла. А я опустился в одно из больших обитых парчой кресел и предался размышлениям.
Там, наверху, я видел события под углом зрения Бренды. Сейчас, здесь, мне стала ясна позиция Софии. Я всецело признавал справедливость точки зрения Софии, иначе говоря, семьи Леонидис. Их приводило в негодование присутствие в доме чужой, которая проникла туда с помощью нечестных, как они считали, средств. На такое отношение к ней они имели полное право. Как выразилась София, на бумаге история выглядела бы очень даже некрасивой…