Впрочем, на мой взгляд, с винтиками у Жозефины все в порядке. Уж очень умно поблескивали черные бусинки ее глаз.
Я заранее позвонил Софии и спросил, могу ли снова приехать.
— Ну, конечно, приезжай, — ответила она.
— Как дела?
— Не знаю. Вроде бы все нормально. Они все еще повсюду шарят. Но что они ищут?
— Понятия не имею.
— Мы все тут стали очень нервными. Приезжай поскорее. Я должна выговориться, иначе совсем свихнусь.
Я обещал тотчас же приехать.
Мое такси остановилось у входа — вокруг не было ни души. Я расплатился с шофером, и он сразу же укатил. Я стоял в нерешительности, не зная, что лучше — позвонить или войти без звонка. Наружная дверь была не заперта.
Я все еще раздумывал, когда вдруг услышал за спиной легкий шорох и быстро повернул голову. Жозефина… Лицо ее было наполовину скрыто большим яблоком, которое она грызла. Она стояла в проходе, сделанном в тисовой изгороди, и смотрела на меня.
Как только я повернул голову, она попятилась.
— Привет, Жозефина!
Она ничего не ответила и скрылась за изгородью. Я пересек дорожку и пошел к ней. Она сидела на грубо сколоченной неудобной скамье у пруда с золотыми рыбками, болтала ногами и грызла яблоко. Черные глаза над круглым румяным бочком глядели хмуро и даже, как мне показалось, враждебно.
— Видишь, я снова здесь, — сказал я.
Это была, конечно, не самая удачная попытка завязать разговор, но ее упорное молчание и немигающий взгляд действовали мне на нервы.
Она это уловила чутьем первоклассного стратега и снова промолчала.
— Вкусное яблоко? — спросил я.
На сей раз я удостоился ответа, хотя и крайне лаконичного.
— Как вата, — сказала она.
— Сочувствую. Терпеть не могу ватных яблок.
— А кто их любит?
В голосе ее было презрение.
— Почему ты не ответила мне, когда я с тобой поздоровался?
— Не хотела.
— Почему не хотела?
Она убрала яблоко от лица, чтобы до меня как следует дошел смысл ее слов:
— Вы сюда ходите, чтобы ябедничать полиции.
Я был застигнут врасплох.
— Ты… ты имеешь в виду…
— Дядю Роджера.
— Но с ним все в порядке, — успокоил я ее. — Все в Полном порядке. Они знают, что он ничего дурного не делал… то есть я хочу сказать, он не растратил ничьих денег. И вообще ничего плохого не совершил.
Жозефина смерила меня уничтожающим взглядом.
— Какой вы глупый, — сказала она в сердцах.
— Прошу прощения.
— Я и не думала беспокоиться о дяде Роджере. Просто в детективах никто так не делает. Разве вы не знаете, что полиции никогда ничего не говорят до самого конца?
— Теперь я понял. Ну прости меня, Жозефина. Виноват.
— Еще бы не виноват, — сказала она с упреком. — Я ведь вам доверяла.
Я извинился в третий раз, после чего она как будто смягчилась и снова принялась за яблоко.
— Полиция все равно бы дозналась, — оправдывался я. — Ни тебе… ни даже мне не удалось бы долго держать все это в секрете.
— Потому что он обанкротится?
Жозефина, как обычно, была в курсе всех дел.
— Думаю, этим кончится.
— Они сегодня собираются это обсуждать. Папа, мама, дядя Роджер и тетя Эдит. Тетя Эдит хочет отдать Роджеру свои деньги — только пока их у нее нет. А папа, наверное, не даст. Он говорит, что, если Роджер попал впросак, винить в этом он должен только самого себя и бессмысленно бросать деньги на ветер. Мама даже слышать про это не желает. Она хочет, чтобы папа вложил деньги в «Эдит Томпсон». Вы слыхали про Эдит Томпсон? Она была замужем, но не любила мужа. Она была влюблена в одного молодого человека, его звали Байуотерс. Он сошел на берег с корабля и после театра пробрался какой-то улочкой и всадил нож ему в спину.
Я еще раз подивился необыкновенной осведомленности Жозефины, а также артистизму, с каким она (если не обращать внимания на некоторую неясность в расстановке местоимении) изложила буквально в двух словах основные вехи драмы.
— Звучит-то это все хорошо, — сказала она, — но в пьесе, мне кажется, все будет совсем не так. Будет опять как в «Иезавели». Как бы мне хотелось узнать, почему собаки не отгрызли Иезавели кисти рук, — сказала она со вздохом.
— Жозефина, ты говорила мне, что знаешь почти наверняка, кто убийца.
— Ну и что из этого?
— Кто же он?
Она облила меня презрением.
— Понимаю, — сказал я. — Оставляем все до последней главы? И даже если я пообещаю ничего не говорить инспектору Тавернеру?
— Мне не хватает нескольких фактов, — заявила она, швырнув в пруд огрызок, а затем добавила: — Но в любом случае вам я ничего не скажу. Если уж хотите знать, вы Ватсон[121].
Я проглотил оскорбление.
— Согласен, — сказал я. — Я Ватсон. Но даже доктору Ватсону кое-что сообщали.
— Что сообщали?
— Факты. И после этого он делал неверные выводы на основании этих фактов. Представляешь, как это смешно, если я буду делать неверные выводы.
Минуту она боролась с искушением, а затем решительно затрясла головой:
— Нет, не скажу. И вообще мне не так уж нравится Шерлок Холмс. Ужасно все старомодно. Они еще ездили в двухколесных экипажах.
— Ну, а как насчет писем?
— Каких писем?
— Которые писали друг другу Лоренс Браун и Бренда.
— Я это выдумала.
— Я тебе не верю.
— Правда, выдумала. Я часто выдумываю разные вещи. Мне так интереснее.
Я пристально посмотрел на нее. Она не отвела взгляда.
— Послушай, Жозефина, в Британском музее[122] есть человек, который прекрасно знает Библию. Что, если я спрошу у него, почему собаки не отгрызли кисти рук Иезавели? Тогда ты расскажешь мне про письма?
На этот раз колебания были долгими.
Где-то совсем рядом неожиданно хрустнула ветка.
— Нет, все равно не скажу, — окончательно решила она.
Мне ничего не оставалось, как признать поражение.
Я вспомнил, к сожалению, слишком поздно, совет моего отца.
— Понимаю, это просто такая игра, — сказал я. — На самом деле ты ничего не знаешь.
Она сверкнула глазами, но не поддалась на мою приманку.
Я поднялся.
— А теперь я должен поискать Софию. Пошли!
— Я останусь здесь, — запротестовала она.
— Нет, ты пойдешь со мной.
Я без церемоний дернул ее за руку и заставил встать. Она с удивлением смотрела на меня, видимо намереваясь оказать сопротивление, но потом вдруг сдалась даже с какой-то кротостью — вероятно, ей не терпелось узнать, как отреагируют домашние на мое появление.
Почему я так стремился увести ее? Я не сумел бы сразу ответить на этот вопрос. Догадка пришла, только когда мы вошли в дом.
Меня насторожила неожиданно хрустнувшая ветка.
Глава 14
Из большой гостиной доносился шум голосов. Я постоял у двери, но, так и не решившись войти, повернулся и пошел по длинному коридору. Повинуясь какому-то непонятному импульсу, я толкнул обитую сукном дверь. За ней был темный проход. Вдруг в конце его распахнулась еще одна дверь, и я увидел просторную ярко освещенную кухню. На пороге стояла старая женщина — дородная, грузная старуха. Вокруг ее весьма обширной талии был повязан белоснежный крахмальный фартук. Как только я взглянул на нее, меня охватило чувство умиротворенности. Такое чувство всегда возникает при виде доброй нянюшки. Мне уже тридцать пять, но у меня появилось ощущение, что я четырехлетний мальчуган, которого обласкали и утешили.
Насколько я знал, няня никогда раньше меня не видела, но это ей, однако, не помешало сразу сказать:
— Вы ведь мистер Чарлз? Заходите на кухню, я вам чаю налью.
Кухня была просторная и необыкновенно уютная. Я сел за большой стол в центре, и няня принесла мне чаю и на тарелочке два сладких сухарика. Теперь я окончательно почувствовал себя, маленьким. Все стало на свои места, и ушел страх перед чем-то темным и непонятным.
— Мисс София обрадуется, что вы приехали, — сказала няня. — Она последнее время вся какая-то дерганая. Все они какие-то дерганые, — добавила она с явным осуждением.
Я обернулся.
— А где Жозефина? Она пришла вместе со мной.
Няня прищелкнула языком, выражая свое неодобрение.
— Подслушивает где-нибудь под дверью и пишет в своей дурацкой книжке. Она с ней не расстается. Давно пора отправить девочку в школу, играла бы там с детьми, такими же, как она сама. Я не раз говорила об этом мисс Эдит, и она соглашалась, но хозяин все доказывал, что ей лучше всего здесь.
— Он, наверное, души в ней не чает.
— Да, он ее очень любил. Он их всех любил.
Я взглянул на нее с удивлением, не понимая, почему привязанность Филипа к своему потомству няня так упорно относит к прошлому. Она увидела мое недоумение и, слегка покраснев, сказала:
— Когда я говорю «хозяин», я имею в виду старого мистера Леонидиса.
Прежде чем я успел что-то ответить, дверь распахнулась и в кухню вошла София.
— Чарлз! — удивленно воскликнула она и тут же добавила: — Няня, как я рада, что он приехал.
— Я знаю, родная.
Няня собрала кучу горшков и кастрюль и унесла их в моечную, плотно закрыв за собой дверь.
Я вышел из-за стола и, подойдя к Софии, крепко прижал ее к себе.
— Сокровище мое, ты вся дрожишь. Что случилось?
— Я боюсь, Чарлз, я боюсь.
— Я тебя люблю. Если бы я только мог увезти тебя отсюда…
Она отвернулась и покачала головой:
— Это невозможно. Мы должны пройти через все это. Но знаешь, Чарлз, есть вещи, которые мне трудно вынести. Мне ужасно думать, что кто-то в этом доме, кто-то, с кем я каждый день встречаюсь и разговариваю, хладнокровный и расчетливый убийца…
Я не нашелся, что ей ответить. Такого человека, как София, трудно было отвлечь или утешить ничего не значащими словами.
— Если бы только знать… — сказала она.
— Да, это главное.
— Знаешь, Чарлз, что меня больше всего пугает? — Голос ее понизился почти до шепота. — Что мы можем так никогда и не узнать…