— Скорее всего, да. Он считается только с Клеменси. А Клеменси существо неординарное. Ей и вправду нравится жить без всякого комфорта и обходиться одной чайной чашкой, притом третьесортной. Для нее не существует прошлого, у нее нет чувства красоты.
Ее острый взгляд буравил меня насквозь.
— Это тяжелое испытание для Софии, — сказала она. — Мне жаль, что омрачена ее молодость. Я их всех люблю — и Роджера, и Филипа, а теперь вот и Софию, Юстеса, Жозефину. Все они мои дорогие дети. Дети Марсии. Я их всех нежно люблю. — После небольшой паузы она неожиданно сказала: — Но, обратите внимание, люблю, а не делаю из них кумиров.
Затем, резко повернувшись, она пошла к двери. У меня осталось ощущение, что она вложила в эту брошенную напоследок фразу какой-то особый смысл, который я так и не уловил.
Глава 15
— Твоя комната готова, — объявила София.
Она стояла радом и глядела в сад. Сейчас, в сумерках, он был уныло-серый, и ветер раскачивал деревья, с которых уже наполовину облетела листва.
Как бы угадывая мои мысли, София сказала:
— Какой он унылый…
Мы все еще смотрели в окно, когда перед нашими глазами вдруг возникла какая-то фигура, за ней вторая — они появились из-за тисовой изгороди со стороны альпийского садика, два серых призрака в меркнувшем вечернем свете.
Сперва появилась Бренда Леонидис. На ней было манто из серых шиншилл[127]. В том, как она крадучись двигалась по саду, было что-то кошачье. Легко, как привидение, она скользнула в сумеречном свете.
Когда она прокрадывалась под нашим окном, я увидел, что на губах у нее застыла кривая усмешка. Та же усмешка, что и тогда на лестнице. Через несколько минут за ней скользнул и Лоренс Браун, казавшийся в сумерках хрупким и бестелесным. Я не нахожу других слов. Они не были похожи на гуляющую пару, на людей, вышедших немного пройтись. Что-то в них было от таинственных, лишенных субстанции обитателей потустороннего мира.
Под чьей ногой хрустнула веточка? Бренды или Лоренса?
В мозгу возникла невольная ассоциация.
— Где Жозефина? — спросил я.
— Наверное, с Юстесом в классной комнате. — София помрачнела. — Знаешь, Чарлз, меня очень беспокоит Юстес, — сказала она.
— Почему?
— Последнее время он такой угрюмый и странный. Вообще он очень изменился после этого проклятого паралича. Я не могу понять, что с ним происходит? Иногда мне кажется, что он всех нас ненавидит.
— У него сейчас переходный возраст. Это всегда сложный период.
— Скорее всего, ты прав, по я не могу не беспокоиться о нем.
— Почему, мое солнышко?
— Очевидно, потому, что не беспокоятся его отец и мать. Словно он не их ребенок.
— Но, может, это и к лучшему. Дети гораздо чаще страдают от излишнего внимания, чем от небрежения.
— Ты прав. Знаешь, раньше, до того, как я вернулась домой из-за границы, я никогда об этом не задумывалась. Они на самом деле странная пара. Отец с головой погружен в темные глубины истории, а мама развлекается тем, что театрализует жизнь. Сегодняшняя дурацкая комедия — полностью ее постановка. Этот спектакль никому не был нужен. Но ей захотелось сыграть сцену семейного совета. Дело в том, что ей здесь скучно, и поэтому она пытается разыгрывать драмы.
У меня в голове на мгновение промелькнула фантастическая картина: мать Софии с легким сердцем дает яд своему престарелому свекру для того, чтобы воочию наблюдать мелодраму с убийством, где она исполняет главную роль.
Забавная мысль! Я тут же постарался отогнать ее, но тревожное чувство не покидало меня.
— За мамой нужен глаз да глаз, — продолжала София. — Никогда не знаешь, что она еще выкинет.
— Забудь о своем семействе, — сказал я жестко.
— Я бы с радостью, но сейчас это не так легко. Как я была счастлива в Каире, когда могла о них не думать.
Я вспомнил, что она никогда не говорила со мной ни о своем доме, ни о родных.
— Поэтому ты никогда не говорила о них? — спросил я. — Тебе хотелось о них забыть?
— Видимо, да. Мы всегда, всю жизнь жили в слишком тесном кругу. И мы… мы все слишком друг друга любили. Есть столько семей, где все друг друга смертельно ненавидят. Это ужасно, но не менее ужасно, когда все полюбовно завязаны в один клубок сложных противоречивых отношений. Я, помнится, имела в виду именно это, когда сказала тебе, что все мы живем в кривом домишке. Не какую-то испорченность, а то, что нам трудно было остаться независимыми, встать на ноги. Мы все какие-то крученые-верченые, как вьюнки.
Я вспомнил, как Эдит де Хэвиленд вдавила каблуком в землю сорняк.
Неожиданно в комнате появилась Магда — она распахнула дверь и громко спросила:
— Дорогие мои, почему вы сидите без света? За окном уже темно.
Она включила все лампочки, и свет залил комнату. Потом мы задернули тяжелые розовые шторы и оказались в мирке уютном, пахнущем цветами.
Магда бросилась на диван.
— Какая получилась невероятная сцена, — воскликнула она. — Как вам показалось? Юстес был очень недоволен. Он сказал мне, что это было, просто непристойно. Мальчики иногда такие смешные. — Она вздохнула. — Роджер — тот душечка. Я люблю, когда он ерошит себе волосы и начинает крушить все подряд. А какова наша Эдит? Предложить ему свою долю наследства! Но, с другой стороны, это не очень умно — Филип мог подумать, что он тоже должен так же поступить. Но Эдит, конечно, готова на все ради семьи. Есть что-то необычайно трогательное в любви старой девы к детям покойной сестры. Я когда-нибудь сыграю вот такую же преданную тетушку — старую деву, во все вникающую, настойчивую и преданную.
— Ей, очевидно, было нелегко после смерти сестры, — сказал я с твердым намерением не дать Магде втянуть нас в обсуждение очередной ее роли. — Особенно если учесть, что она недолюбливала старого Леонидиса.
Магда прервала меня.
— Недолюбливала? Кто вам сказал? Чепуха! Она была в него влюблена.
— Мама! — сказала с укором София.
— Пожалуйста, не перечь мне, София. В твоем возрасте естественно думать, что любовь — это юная красивая пара, вздыхающая на луну.
— Она сама сказала мне, что всегда его терпеть не могла, — продолжал я.
— Наверное, так и было вначале, когда она только-только приехала. Она, очевидно, не одобряла брак сестры. Мне кажется, какой-то антагонизм был всегда. Но она, безусловно, была влюблена в него. Дорогие мои, я знаю, о чем говорю. Понятно, что он не мог на ней жениться — как-никак сестра покойной жены… Вполне могу допустить, что ему это и в голову не приходило, впрочем, как и ей. Она была счастлива и так, пеклась о детях, вступала в стычки с ним. Но ей не понравилось, что он женился на Бренде. Ох как не понравилось!
— Но ведь тебе и папе это тоже не понравилось, — сказала София.
— Конечно, и далее очень. И это естественно. Но Эдит негодовала больше всех. Дорогая моя девочка, ты бы видела, как она смотрела на Бренду.
— Мама, ты уж слишком, — упрекнула ее София.
Магда поглядела на нее виновато, как напроказившая балованная девочка.
— Я твердо решила отправить Жозефину в школу, — вдруг объявила она без всякой связи с предыдущим.
— Жозефину? В школу?!
— Да, в Швейцарию. Завтра срочно этим займусь. Мы должны как можно скорее отослать ее в школу. Ей совсем ни к чему тут болтаться и встревать во все эти кошмарные дела. Она сама не своя от этого. Ей необходимо общество детей ее возраста. Нормальная школьная жизнь. Я всегда так считала.
— Но дед не хотел, чтобы она отсюда уезжала, — возразила София. — Он все время возражал.
— Наш дуся-дедуся любил, чтобы все были у него на глазах. Старики часто очень эгоистичны в этом отношении. Ребенок должен быть среди сверстников. Кроме того, сама Швейцария — здоровая страна: зимний спорт, свежий воздух, продукты гораздо лучше тех, что едим мы.
— А не будет сложностей с ее устройством в Швейцарии, учитывая все валютные препоны? — спросил я.
— Ерунда! Какие-нибудь лазейки наверняка существуют и в школьном образовании. Можно, в конце концов, отправить ее по обмену. Словом, есть тысяча способов… Рудольф Олстер сейчас в Лозанне[128], но я завтра же телеграфирую ему и попрошу все уладить. Мы сумеем отправить ее уже в конце недели.
Магда взбила диванную подушку и, подойдя к двери, поглядела на нас с обворожительной улыбкой.
— Молодость — это все. — У нее это прозвучало как стихи. — Думать надо прежде всего о молодых. Дети мои, позаботьтесь о цветах — синие генцианы[129], нарциссы…
— В октябре? — переспросила София, но Магда уже ушла.
София безнадежно вздохнула.
— Невозможный человек моя мать, — сказала она. — Взбредет ей что-нибудь в голову, и она тут же начинает рассылать сотни телеграмм с требованием устроить все в ту же минуту. Для чего понадобилось в такой дикой спешке отправлять Жозефину в Швейцарию?
— В этой идее о школе есть что-то здравое. Мне кажется, общество сверстников для Жозефины будет полезно.
— Дед так не считал, — упрямо повторила София.
Я почувствовал легкое раздражение.
— София, дорогая моя, неужели ты думаешь, что старик, которому за восемьдесят, может лучше судить о том, что требуется для блага маленькой девочки?
— Дед лучше всех знал, что нужно каждому из нас.
— Лучше, чем тетушка Эдит?
— Разве что она. Она всегда была за школу. Я признаю, что у Жозефины появились дурные привычки — хотя бы эта жуткая манера подслушивать. Но, по-моему, она просто играет в сыщиков.
Что вынудило Магду принять такое неожиданное решение? Только ли забота о благополучии Жозефины? Жозефина была на редкость хорошо осведомлена обо всем, что происходило в доме незадолго до убийства, что, естественно, было не ее дело. Здоровая школьная обстановка, постоянные игры на свежем воздухе — все это несомненно должно было пойти ей на пользу. Но меня тем не менее удивила скоропалительность решения Магды и ее настойчивость в этом вопросе. Не потому ли, что Швейцария была далеко отсюда?