Я спросил, взялся ли Скотленд-Ярд за это дело по просьбе местной полиции.
— Суинли Дин относится к Большому Лондону[80], они подпадают под нашу юрисдикцию.
Я кивнул. В комнату уже входил старший инспектор Тавернер. Я знал его с довоенных времен. Он горячо приветствовал меня и поздравил с благополучным возвращением.
— Я знакомлю Чарлза с общей картиной дела, — объяснил Старик. — Поправьте меня, Тавернер, если я собьюсь. Леонидис приехал в Лондон в тысяча восемьсот восемьдесят четвертом. Открыл ресторанчик в Сохо[81]. Ресторанчик стал приносить доход. Леонидис открыл второй. Скоро ему принадлежало семь или восемь ресторанов. И все окупалось с лихвой.
— Никогда не сделал ни одной ошибки, за что бы ни брался, — вставил старший инспектор.
— Он обладал природным чутьем, — продолжал отец. — В результате он стоял почти за всеми самыми известными лондонскими ресторанами. Дальше он занялся ресторанным делом по-крупному.
— Он стоял и за многими другими предприятиями, — добавил Тавернер. — Торговля подержанной одеждой, магазин дешевых ювелирных изделий и масса всего другого. Разумеется, — добавил он задумчиво, — он всегда был большим пройдохой.
— То есть мошенником? — спросил я.
Тавернер покачал головой.
— Нет, я не это имею в виду. Бестия да, но не мошенник. Закона никогда не нарушал. Но ухитрялся придумать тысячи уловок, чтобы закон обойти. Он урвал большой куш даже во время войны, а уж на что был стар. Никогда ничего противозаконного, но уж если он за что-то взялся — значит, сочиняй скорей новый закон. Но пока вы сочиняли новый закон, он успевал затеять следующий бизнес.
— Не слишком обаятельный субъект, — заметил я.
— То-то и оно, что очень обаятельный. Понимаете, он обладал индивидуальностью. И смотреть-то, кажется, не на что, прямо гном какой-то — маленький, уродливый, но в нем чувствовался магнетизм. Женщины в него так и влюблялись.
— Выбор первой жены всех удивил, — вмешался отец. — Он женился на дочери сельского сквайра[82], главы охотничьего общества.
Я удивленно поднял брови:
— Деньги?
Старик покачал головой:
— Нет, брак по любви. Она познакомилась с ним, когда заказывала свадебный ужин для своей подруги, и влюбилась в него. Повторяю, он был очень обаятельный. Его экзотичность, энергия — вот что ее, наверное, привлекло. Ей до смерти надоело ее сельское окружение.
— И брак получился счастливым?
— Как ни странно, очень. Конечно, ее и его друзья не вписывались в одну компанию — еще не наступили те времена, когда деньги смели все классовые различия, — но это их не смущало. Они стали обходиться без друзей. Аристид построил свой несуразный дом в Суинли Дин, они поселились там и родили восьмерых детей.
— Вот уж поистине семейная хроника.
— Старый Леонидис поступил весьма умно, выбрав Суинли Дин. Тогда этот пригород только начинал входить в моду. Вторую и третью площадку для гольфа еще не сделали. Суинли Дин населяли старожилы, страстно привязанные к своим садикам и сразу полюбившие миссис Леонидис, и дельцы из Сити, которые мечтали завязать деловые отношения с самим Леонидисом, так что выбор знакомых у них был богатый. Так они и жили, наслаждаясь счастьем, пока она не умерла от пневмонии в тысяча девятьсот пятом году.
— Оставив ему восьмерых детей?
Один умер в младенчестве. Двоих сыновей убили во время этой войны. Одна дочь вышла замуж, уехала в Австралию и там умерла. Незамужняя дочь погибла в автокатастрофе. Еще одна умерла года два назад. В живых осталось двое — старший сын Роджер, женатый, но бездетный, и Филип, женатый на известной актрисе. У них трое детей — твоя София, Юстес и Жозефина.
— И все они живут в этих… как там? В Трех Фронтонах?
— Да. У Роджера Леонидиса квартиру разбомбило в самом начале войны. Филип с семьей поселился там в тысяча девятьсот тридцать восьмом году. И еще имеется пожилая тетка, мисс де Хэвиленд, сестра первой миссис Леонидис. Она всегда терпеть не могла своего зятя, и, однако, когда сестра умерла, сочла своим долгом принять его приглашение и остаться воспитывать детей.
— И она с большим рвением выполняет свой долг, — заметил инспектор Тавернер. — Но она не из тех, кто склонен менять свое мнение о том или ином человеке. Она всегда неодобрительно относилась к Леонидису и его не совсем джентльменским способам ведения дел.
— Словом, народу полон дом, — сказал я. — И кто же, по-вашему, убийца?
Тавернер покачал головой.
— Рано, — сказал он, — рано отвечать на этот вопрос.
— Оставьте, Тавернер, я уверен, вы кого-то подозреваете. Мы ведь с вами не в суде.
— Это верно, — мрачно отозвался Тавернер. — Но до суда дело и вообще может не дойти.
— Вы хотите сказать, что это не убийство?
— Нет, тут сомневаться не приходится. Его отравили. Но, сами знаете, какая морока с этими отравлениями. Доказательства добыть не так-то просто — дело деликатное. Все факты могут указывать в одном направлении…
— Вот это я и хочу от вас узнать. Вы уже, наверно, составили себе определенное мнение?
— Да, есть одна очень убедительная версия. Знаете, как бывает: все сходится, улики как нарочно подбираются. Но я почему-то не уверен. Дело мудреное.
Я обратил молящий взор на Старика. Он медленно проговорил:
— Как ты знаешь, Чарлз, когда речь идет об убийстве, самая очевидная версия обычно и оказывается правильной. Старый Леонидис вторично женился десять лет назад.
— В семьдесят семь?
— Да, на молодой двадцатичетырехлетней женщине.
Я присвистнул:
— Что за молодая женщина?
— Работала в кафе. Вполне приличная особа, красивая, но несколько анемичная[83].
— Это и есть ваша убедительная версия?
— А как бы вы думали, сэр? — проговорил Тавернер. — Сейчас ей всего тридцать четыре, возраст опасный. Она уже привыкла к роскошному образу жизни. К тому же в доме живет молодой человек. Учитель внуков. На войне не был — то ли сердце неважное, то ли еще что. Дружба у них — водой не разольешь.
Я задумался, глядя на него. Старая знакомая песня. По испытанному образцу. Вторая миссис Леонидис, как подчеркнул отец, особа в высшей степени порядочная. Но сколько убийств совершалось под такой маской!
— Чем его отравили? — полюбопытствовал я. — Мышьяком?
— Нет. Результат анализа мы еще не получили, но доктор считает, что это эзерин.
— Несколько необычно, правда? Наверняка нетрудно проследить, кто покупал.
— Нет, не тот случай. Лекарство-то его собственное. Глазные капли.
— Леонидис страдал диабетом, — пояснил отец. — Ему регулярно кололи инсулин. Инсулин продается в пузырьках с резиновой крышечкой. Игла для подкожных инъекций вводится через крышечку внутрь пузырька, и содержимое набирается в шприц.
Я догадался, что последует дальше.
— И в пузырьке оказался не инсулин, а эзерин?
— Совершенно верно.
— И кто делал укол? — спросил я.
— Жена.
Теперь я понял, кого подразумевала София, надеявшаяся, что убийцей окажется «именно тот, кто должен был оказаться».
Я задал еще один вопрос:
— Семья в хороших отношениях со второй женой?
— Нет. Кажется, в ссоре.
Картина складывалась вполне убедительная. И все-таки инспектор Тавернер был явно неудовлетворен.
— Что вам не нравится? — настаивал я.
— Если убила она, мистер Чарлз, ей было так просто вернуть потом на место пузырек с инсулином. Вот чего я в толк не возьму: почему она этого не сделала.
— Да, казалось бы, чего проще. И много в доме инсулина?
— О да, полные пузырьки, пустые пузырьки… Подмени она пузырек, и доктор нипочем не заподозрил бы, что дело нечисто. Ведь о признаках отравления эзерином практически ничего не известно. Доктор подумал, что дело в неправильной дозировке, и решил проверить, сколько введено инсулина, и таким образом обнаружил, что это вовсе и не инсулин.
— Стало быть, — задумчиво проговорил я, — миссис Леонидис либо очень глупа, либо очень хитра.
— То есть…
— Она, может быть, и рассчитывала на то, что уж за такую дуру вы ее не примете. Какие есть варианты? Есть еще подозреваемые?
— Фактически любой из домашних мог это сделать, — ответил отец невозмутимо. — В доме всегда был большой запас инсулина, по крайней мере, на две недели вперед. С одним из пузырьков можно было произвести нужные манипуляции, а потом незаметно подсунуть обратно, зная, что рано или поздно до него дойдет очередь.
— Насколько я понимаю, доступ к инсулину имели практически все?
— Его никто не запирал, пузырьки стояли в ванной на половине Леонидиса — на определенной полке в аптечке. Все передвигались по дому свободно, когда и куда хотели.
— Веский мотив?
Отец вздохнул:
— Милый Чарлз, Аристид Леонидис был сказочно богат! Он, правда, перевел изрядную часть денег на своих близких при жизни, но, возможно, кому-то захотелось иметь еще больше.
— И больше всех захотелось нынешней жене. А у ее молодого дружка есть деньги?
— Нет. Беден как церковная мышь.
И тут я сразу вспомнил строчку, которую когда-то цитировала София. А потом и почти весь стишок:
Жил на свете человек
Скрюченные ножки.
И гулял он целый век
По скрюченной дорожке.
А за скрюченной рекой
В скрюченном домишке
Жили летом и зимой
Скрюченные мышки.
— А как вам миссис Леонидис? — спросил я Тавернера. — Что вы о ней думаете?
Он ответил с расстановкой:
— Трудно сказать… очень трудно. Ее не сразу раскусишь. Тихая такая, молчаливая, не знаешь, что она думает. Но она привыкла жить в роскоши, это точно. Напоминает мне кошку, пушистую, ленивую, мурлыкающую кошку… Я, правда, ничего против кошек не имею. Они животные симпатичные. — Он вздохнул: — Доказательств а — вот что нам нужно.