Да, подумал я, нам всем нужны доказательства того, что миссис Леонидис отравила своего мужа — нужны Софии, нужны мне, нужны старшему инспектору Тавернеру.
И тогда все будет как нельзя лучше.
Но София не была ни в чем уверена, я не был уверен, и, думаю, инспектор Тавернер тоже не был уверен…
Глава 4
На следующий день я вместе с Тавернером отправился к Трем Фронтонам.
Положение мое было довольно щекотливым. Мягко говоря, мое присутствие здесь было как бы «против правил». Но мой Старик никогда не был формалистом.
Кое-какое основание для сотрудничества с полицией у меня все же имелось. В самом начале войны я работал в Особом подразделении Скотленд-Ярда[84].
Конечно, случай здесь был совсем не тот, но все же моя прежняя деятельность давала мне, как бы это сказать, определенный официальный статус.
Отец объявил:
— Если мы хотим так или иначе распутать это дело, нам нужен источник информации в самом доме. Нам необходимо знать все, что только можно, про людей, живущих в доме. И знать изнутри, а не извне. Вот в этом и будет твоя работа.
Мне это не понравилось. Я бросил окурок в камин и сказал:
— Значит, я становлюсь полицейским шпиком? Так? Я должен добывать информацию через Софию, которую люблю и которая тоже, как мне хочется думать, любит меня и доверяет мне.
Старик просто взбеленился:
— Ради Бога, оставь свою неуместную щепетильность. Ведь ты, надеюсь, не думаешь, что твоя девушка убила своего деда?
— Нет, естественно. Какой абсурд!
— Отлично, мы тоже так не думаем. Она несколько Дет отсутствовала, отношения с дедом у нее были всегда самые дружеские. Доход у нее солидный, дед, скорее всего, отнесся бы к вашей помолвке одобрительно, а возможно, сделал бы по поводу свадьбы еще какое-нибудь щедрое распоряжение. Нет, она вне подозрений. Да и с чего бы нам ее подозревать? Но ты можешь быть уверен в одном. Если ничего не прояснится, девушка за тебя не выйдет. Я сужу по тому, что ты мне о ней рассказывал. Причем, заметь, преступление такого типа может остаться нераскрытым. Допустим, мы убедимся, что между женой и молодым человеком существовал сговор, но это еще надо доказать. Пока что даже нет оснований передать дело заместителю прокурора. И если мы не добудем настоящих улик против вдовы Леонидиса, всем остальным так и придется до конца дней нести на себе бремя подозрения. Ты это понимаешь?
Да, я понимал.
— Почему бы тебе все это не объяснить твоей девушке? — продолжал уже спокойно отец.
— То есть спросить Софию, могу ли я?.. — Я запнулся.
Старик энергично закивал:
— Вот-вот. Я же не прошу тебя втираться туда и шпионить без ее ведома. Послушаешь, что она тебе на это скажет.
Вот как получилось, что на следующий день я покатил со старшим инспектором Тавернером и сержантом Лэмом в Суинли Дин.
Проехав чуть подальше площадки для гольфа, мы очутились у въезда в поместье, где, как мне смутно вспоминалось, до войны красовались внушительного вида ворота. Патриотизм или безжалостная реквизиция на военные нужды смели их долой. Мы проехали по длинной извилистой аллее, обсаженной рододендронами[85], и оказались на гравиевой площадке перед домом.
Дом являл собой невероятное зрелище! Почему его назвали «Три Фронтона»? «Одиннадцать Фронтонов» подошло бы ему гораздо больше! Вид у него был какой-то странный, я бы сказал, перекошенный, и я быстро догадался — почему. Построен он был как загородный коттедж, но коттедж, несоразмерно разбухший и поэтому утративший правильные пропорции. Перед нами был типичный старинный дом, с косыми планками и выступающими фронтонами, но только страшно разросшийся. Мы словно смотрели на загородный домик сквозь гигантское увеличительное стекло — скрюченный домишко, выросший, как гриб за ночь!
Мне кое-что стало понятнее: дом воплощал представление грека-ресторатора о типично английском. Он был задуман как дом англичанина. Но только размером с замок! У меня промелькнула мысль — а как относилась к нему первая миссис Леонидис? С ней, скорее всего, не советовались и чертежей не показывали. Вероятнее всего, это был сюрприз ее экзотического супруга. Интересно, содрогнулась она при виде этого дома иди улыбнулась?
Но жилось ей тут, во всяком случае, счастливо.
— Немного угнетает, правда? — произнес инспектор Тавернер. — Хозяин достраивал его постепенно и, по существу, сделал из него три самостоятельных дома — с кухнями и со всем прочим. Внутри все на высшем уровне — как в роскошном отеле.
Из парадной двери вышла София. Без шляпы, в зеленой блузке, в твидовой юбке. Увидев меня, она остановилась как вкопанная.
— Ты? — воскликнула она.
— София, мне надо с тобой поговорит Куда бы нам пойти?
На миг мне показалось, что она сейчас откажется, но она сказала: «Сюда», и мы пошли с ней через лужайку. С площадки для гольфа номер один открывался дивный вид — поросший соснами склон холма и дальше — сельский ландшафт в неясной дымке.
София привела меня в садик с альпийскими горками[86], выглядевший несколько заброшенным, и мы уселись на очень неудобную, грубую деревянную скамью.
— Ну? — спросила она.
Тон не обнадеживал. Но я все-таки изложил идею до конца.
Она слушала внимательно. Лицо ее почти ничего не выражало, но когда я наконец закончил, она вздохнула, глубоко вздохнула.
— Твой отец, — сказала она, — очень умный человек.
— Да, мой Старик не лишен достоинств. Идея, конечно, никудышная.
— Нет, нет, — прервала она меня, — совсем не никудышная. Пожалуй, это единственное, что может сработать. Твой отец, Чарлз, очень точно угадал, о чем думаю я. Он лучше понимает меня, чем ты.
И с неожиданной какой-то отчаянной горячностью она ударила кулаком по своей левой ладони.
— Мне нужна правда. Я хочу знать!
— Из-за нас с тобой? Но, любовь моя, ведь…
— Не только из-за нас, Чарлз. Речь идет еще о моем душевном спокойствии. Видишь ли, Чарлз, я вчера вечером не сказала главного… Я боюсь.
— Боишься?
— Да, боюсь, боюсь, боюсь. Полиция считает, твой отец считает, все считают… что это Бренда.
— Но вероятность…
— Да, да, это вполне вероятно. Вполне правдоподобно. Но когда я говорю: «Наверно, его убила Бренда», то сознаю, что я хочу, чтобы это было так. Но, понимаешь, на самом деле я так не думаю.
— Не думаешь? — переспросил я.
— Я не знаю, что думать. Ты услышал нашу историю со стороны, как я и хотела. Теперь я покажу тебе все изнутри. Мне просто кажется, что Бренда человек не такого склада, что она не способна на поступок, который может навлечь на нее опасность. Она слишком дорожит своей драгоценной персоной.
— Ну а ее молодой человек? Лоренс Браун?
— Лоренс настоящая овца. У него не хватило бы пороху.
— Неизвестно.
— Вот именно. Мы ведь ничего не знаем наверняка. Я хочу сказать, люди способны на любые неожиданные поступки. Ты составил о ком-то определенное мнение, и вдруг оно оказывается абсолютно неверным. Не всегда — но не так уж и редко. И все-таки Бренда… — София тряхнула головой. — Она всегда вела себя в соответствии со своей натурой, а это было бы так не похоже на нее. Она то, что я называю женщиной гаремного типа. Любит сидеть и ничего не делать, любит сладкое, красивые платья, драгоценности, любит читать дешевые романы и ходить в кино. И, как ни странно это может показаться, если вспомнить, что деду было восемьдесят семь лет, она, по-моему, была от него без ума. В нем ощущалась сила, энергия. Мне кажется, он давал женщине ощутить себя королевой… фавориткой султана. Я думаю и всегда думала, что благодаря ему Бренда почувствовала себя роковой романтической особой. Он всегда умел обращаться с женщинами, а это своего рода искусство, и с возрастом оно не утрачивается.
Я оставил на время обсуждение Бренды и вернулся к встревожившей меня фразе Софии.
— Почему ты сказала, что боишься?
София слегка передернулась и сжала руки.
— Потому что так оно и есть, — тихо ответила она. — Очень важно, Чарлз, чтобы ты меня понял. Видишь ли, мы очень странная семья… В каждом из нас сидит жестокость… причем совершенно разного свойства. Вот это и вызывает тревогу: то, что она разная.
Должно быть, на моем лице она прочла непонимание и продолжала более настойчиво:
— Сейчас постараюсь выразить свою мысль яснее. Возьмем, например, дедушку. Один раз он рассказывал нам про свое детство в Смирне и как бы между прочим помянул, что двоих пырнул ножом. Какая-то уличная ссора, кто-то его смертельно оскорбил — точно не знаю, но все, что произошло, для него было совершенно естественно. И он, в сущности, забыл про ту историю. Но, согласись, услышать о таком поступке в Англии да к тому же вот так «между прочим» — довольно дико.
Я кивнул.
— Это жестокость в самом прямом ее смысле, — продолжала София. — Затем бабушка. Я ее едва помню, но слышала про нее много. У нее жестокость, я думаю, шла от отсутствия воображения. Все ее предки — охотники на лис, генералы, этакие грубые бурбоны[87], преисполненные прямотой и высокомерием. Такие, нимало не сомневаясь, с легкостью распорядятся чужой жизнью и смертью.
— Не слишком ли это притянуто за уши?
— Может быть, и притянуто, но меня всегда пугал этот тип людей — жестоких в своей прямоте. Дальше — моя мама, она — актриса и прелесть, но абсолютно лишена чувства меры. Она из породы эгоцентриков[88], которые видят происходящее лишь постольку, поскольку это касается их самих. Иногда, знаешь, это пугает. Затем — Клеменси, жена дяди Роджера. Она — ученая, проводит какие-то важные исследования. Тоже безжалостна в своем безлико-хладнокровном стиле. Дядя Роджер — тот полная ей противоположность, добрейшая и милейшая личность, но вспыльчив до ужаса. Любая мелочь способна вывести его из себя, и тогда он буквально теряет над собой власть. Отец…