Последовала долгая пауза.
— Отец, — медленно продолжала она, — слишком хорошо владеет собой. Никогда не угадать, что он думает. Он никогда не проявляет ни малейших эмоций. Возможно, это какая-то бессознательная самозащита против маминого разгула эмоций, но все же… иногда это меня не много тревожит.
— Дорогая моя, — сказал я, — ты напрасно так себя взвинчиваешь. Все сводится к тому, что любой человек в принципе способен на убийство.
— Думаю, что да. Даже я.
— Только не ты!
— Нет, Чарлз, я не исключение. Мне кажется, я могла бы убить… — Она умолкла, потом добавила: — Убить из-за чего-то очень важного!
Я рассмеялся. Просто не мог удержаться. София тоже улыбнулась.
— Может, все это глупости, но мы обязаны узнать правду о смерти дедушки. Просто обязаны. Если бы только это оказалась Бренда…
Мне вдруг стало очень жаль Бренду Леонидис.
Глава 5
По дорожке навстречу нам быстрыми шагами двигалась высокая фигура в старой мятой фетровой шляпе, бесформенной юбке и какой-то громоздкой вязаной кофте.
— Тетя Эдит, — сказала София.
Фигура раза два нагнулась над цветочными бордюрами, затем стала приближаться к нам. Я встал со скамьи.
— Это Чарлз Хейворд, тетя Эдит. Моя тетя, мисс де Хэвиленд.
Эдит де Хэвиленд было около семидесяти. Копна седых растрепанных волос, обветренное лицо, острый проницательный взгляд.
— Здравствуйте, — проговорила она. — Слыхала про вас. Вернулись с Востока? Как поживает ваш отец?
Я с удивлением ответил, что хорошо.
— Я его знала еще мальчиком, — пояснила она. — Была знакома с его матерью. Вы на нее похожи. Хотите нам помочь или наоборот?
— Надеюсь помочь. — Я почувствовал себя не в своей тарелке.
— Помощь нам не помешает. В доме кишмя кишат полицейские. То и дело на них натыкаешься. Некоторые мне не нравятся. Если мальчик ходил в приличную школу, он не должен служить в полиции. Я тут на днях видела сынка Мойры Киноул — стоит регулировщиком около Мраморной арки[89]. Иногда не знаешь, на каком ты свете. — Она повернулась к Софии: — Няня тебя искала, София. Надо распорядиться насчет рыбы.
— Ах ты, черт, забыла, — воскликнула София. — Пойду позвоню в лавку.
Она заторопилась к дому. Мисс де Хэвиленд медленно двинулась в том же направлении. Я пошел радом с ней.
— Не знаю, что бы мы делали без нянюшек, — проговорила мисс де Хэвиленд. — Почти у всех бывают старые няни. Они остаются в доме, стирают, гладят, готовят, прибирают комнаты. Они верные и преданные. Нашу я сама нашла много лет назад.
Она нагнулась и со злобой выдернула вьющийся перекрученный зеленый стебелек.
— Мерзкий вьюн. Хуже сорняка нет! Обвивает, душит, и добраться-то до него как следует нельзя — очень длинный.
Она в сердцах раздавила каблуком выдранный пучок зелени.
— Скверное дело, Чарлз Хейворд, — сказала она, глядя в сторону дома. — А что думает полиция? Нет, наверно, мне не следует задавать вам такой вопрос. В голове не укладывается, что Аристида отравили. Да и вообще чудно думать о нем как о мертвом. Он мне никогда не нравился — никогда! Но привыкнуть к тому, что он умер, не могу… Дом без него какой-то… пустой.
Я молчал. А Эдит де Хэвиленд, очевидно, погрузилась в воспоминания.
— Я утром думала: прожила я тут долго. Больше сорока лет. Переехала сюда, когда умерла сестра. Он меня пригласил. Семеро детей, младшему год. Не могла же я доверить их воспитание какому-то даго[90]. Брак, разумеется, немыслимый. Мне всегда казалось, что Марсию околдовали. Уродливый вульгарный иностранишка! Но, должна сказать, он предоставил мне полную самостоятельность. Няньки, гувернантки, школа — всем распоряжалась я. И настоящая здоровая детская пища. Не всякие там острые блюда из риса, которые он ел сам.
— И вы так и живете здесь с тех пор?
— Да. Даже странно… Я ведь могла уехать, когда дети выросли и женились… Но я, видимо, увлеклась цветами, садом. К тому же меня беспокоил Филип. Когда мужчина женится на актрисе, домашнего уюта не жди. Не знаю, к чему актрисам дети? Как только рождается ребенок, они тут же сломя голову мчатся играть в Эдинбург[91]или еще куда-нибудь, лишь бы подальше. Филип правильно сделал, что поселился здесь со всеми своими книжками.
— А чем занимается Филип Леонидис?
— Пишет книги. Зачем — не знаю. Никто их не читает. И все о третьестепенных исторических эпизодах. Вы ведь тоже наверняка про его книги слыхом не слыхивали?
Я подтвердил это.
— Слишком богат, вот что, — продолжала мисс де Хэвиленд. — Когда приходится зарабатывать деньги, чудить некогда.
— А книги его не окупают себя?
— Разумеется, нет. Он считается большим авторитетом по определенным периодам. Но ему незачем и стараться, чтобы книги его окупались. Аристид закрепил за ним тысяч сто фунтов — нечто фантастическое! Чтобы избежать налога на наследство. Аристид всех их сделал финансово независимыми. Роджер заведует фирмой ресторанных услуг. София тоже щедро обеспечена. Деньги младших — под солидной опекой.
— Стало быть, никто в особенности от его смерти не выигрывает?
Она бросила на меня непонятный взгляд.
— Почему же? Все получат еще больше денег. Но они могли бы их получить и так, стоило попросить у отца.
— А у вас есть какие-нибудь конкретные подозрения, мисс де Хэвиленд?
Ответ был вполне в ее характере.
— Ни малейших. И мне это очень не нравится. Не слишком приятно думать, что по дому шатается Борджиа[92]. Полагаю, полиция припишет убийство бедной Бренде.
— А вы считаете, что они будут не правы?
— Ничего не могу сказать. Мне лично она всегда казалась удивительно глупой и заурядной особой, весьма склонной к соблюдению условностей. На отравительницу, с моей точки зрения, не похожа. Но, в конце концов, если двадцатичетырехлетняя женщина выходит замуж за старика под восемьдесят, всякому ясно, что выходит она ради денег. В другом случае она могла рассчитывать на то, что очень скоро станет богатой вдовой. Но Аристид был поразительно живуч. Диабет его не усиливался. Он свободно мог прожить до ста. Возможно, она устала ждать…
— И в этом случае… — начал я и остановился.
— В этом случае, — живо подхватила мисс де Хэвиленд, — все обстояло бы более или менее как надо. Огласка, конечно, вещь неприятная… Но, в конце концов, она не из нашей семьи.
— И других предположений у вас нет?
— Какие могут быть другие предположения?
Я задумался. У меня родилось подозрение, что в голове ее под мятой фетровой шляпой скрываются недоступные мне мысли. И что, несмотря на отрывистую, почти бессвязную манеру говорить, там совершается работа весьма проницательного ума. На мгновение мне даже подумалось, не отравила ли Аристида Леонидиса она сама…
Что ж, ничего невозможного в этом не было. Я никак не мог забыть, с какой яростью она вдавила каблуком в землю вьюнок.
Мне вспомнилось слово, которое употребила София: жестокость.
Я украдкой бросил взгляд на Эдит де Хэвиленд.
Будь у нее основательная причина… Но какую причину Эдит де Хэвиленд могла бы счесть основательной? Чтобы ответить на этот вопрос, я должен был узнать ее лучше.
Глава б
Парадная дверь была не заперта. Мы прошли в на редкость просторный холл. Обставлен он был почти строго: полированный темный дуб и сверкающая медь. В дальней части холла, где полагалось быть лестнице, мы вместо этого увидели белую стену, обшитую панелью, с дверью посередине.
— Там часть дома, принадлежащая моему зятю, — пояснила мисс де Хэвиленд. — На нижнем этаже живут Филип с Магдой.
Мы вошли в дверь слева и оказались в большой гостиной. Бледно-голубые стены с панелями, мебель, обитая тяжелой парчой, буквально на каждом столике и по стенам стояли и висели фотографии и рисованные портреты актеров, балерин, сцены из спектаклей и эскизы декораций. Над камином висели «Балерины» Дега[93]. Комната утопала в цветах, повсюду стояли гигантские терракотовые хризантемы и громадные вазы с гвоздиками.
— Вы, вероятно, хотите видеть Филипа? — сказала мисс де Хэвиленд.
Хотел ли я? Не знаю. Когда я ехал сюда, я хотел видеть только Софию, и я ее повидал. Она решительно одобрила план Старика, но теперь она пропала из виду и, наверно, звонит по телефону насчет рыбы, не дав мне никаких указаний — как себя вести. В каком качестве мне следует предстать перед Филипом Леонидисом? Молодого человека, претендующего на руку его дочери, или просто знакомого зашедшего в дом случайно (и именно в такой неподходящий момент!)… или же в качестве сотрудника полиции?
Мисс де Хэвиленд не дала мне времени на размышление. Да это и не был вопрос, скорее утверждение. Мисс де Хэвиленд, судя по всему, больше была склонна утверждать, а не вопрошать.
— Пойдемте к нему в библиотеку, — распорядилась она.
Она вывела меня из гостиной, мы прошли коридором еще до одной двери и очутились в большом, сплошь заставленном книгами кабинете. Книги не только заполняли полки, доходившие до потолка, но лежали на стульях и столах и даже на полу. И несмотря на это, вид у кабинета был вполне ухоженный и опрятный.
Там царил холод. И отсутствовал какой-то запах — какой, я не мог сразу определить, хотя почему-то ждал его. Здесь пахло книжной пылью и немного воском. Через минуту я понял, чего мне тут не хватало — табачного запаха. Филип Леонидис не курил.
При нашем появлении он встал из-за стола — высокий, удивительно красивый мужчина лет пятидесяти. До сих пор все так подчеркивали уродливость Аристида Леонидиса, что я почему-то ожидал увидеть и весьма неказистого сына. И уж во всяком случае, я никак не был готов к такому совершенству черт: прямой нос, безупречный контур лица, светлые, чуть тронутые сединой волосы, откинутые назад с прекрасного лба.