, полно – стью изменить интерьер…
Она подошла к серванту, начала доставать посуду. Между чашек и хрустальных фужеров стояли несколько сувенирных яиц, подаренных ей на пасху. У художника, видимо, было то же настроение, что и у нее сейчас. На бледно-голубых овалах он изобразил белую церковь, перед которой росли осенние голые деревья, темные, мокрые, словно черное кружево. Она задумалась, вертя в руке яйцо… Что же это за храм? Вроде знакомый силуэт… Нижняя половинка яйца вдруг упала на ковер, что-то сверкнуло.
Валерия наклонилась… Чувствуя, что не может вдохнуть воздуха, она тихо опустилась на пол. В глазах потемнело, на висках выступил пот. Рядом с половинкой пасхального яйца лежала, нестерпимо сияя красным… рубиновая серьга. Где она ее видела?.. Боже мой! Эту драгоценность показывал ей в машине Евгений незадолго до смерти. Но как она попала сюда?
Валерия очень медленно и осторожно, словно боясь испортить хрупкую вещь, подняла серьгу и положила на ладонь. Руке стало тепло, а все тело как будто наполнилось светом, растопившим тоску. Мимолетное блаженство озарило ее и исчезло. На смену пришел неукротимый панический приступ страха, сжав горло в комок, тяжелым спазмом останавливая сердце…
Разрывающий грудь приступ кашля, переходящий в удушье, скрутил ее. Она хотела закричать и не смогла. Сколько длился этот кошмар, Валерия не знала… она потеряла сознание. А когда пришла в себя, за окном уже была ночь.
Она положила серьгу туда же, где нашла ее, и полезла в аптечку, выпить что-нибудь успокоительное.
Когда мысли перестали скакать как бешеные, ей стало ясно, почему убили Евгения. Это каким-то образом связано с серьгой. Она не знала, каким именно, но сама суть дела не вызывала сомнений. Евгений погиб из-за того, что у него оказалась эта вещь. И он знал, что от рубина исходит опасность, иначе не спрятал бы его в квартире Валерии.
Кстати, когда он успел это сделать? Да когда угодно! Она же не следила за ним. В любое удобное время он мог положить серьгу в пасхальное яйцо. Честно говоря, она даже не знала, что яйца открываются. Они были так искусно пригнаны, что ей просто не приходило это в голову. А Евгений знал, как устроены подобные сувениры.
Почему он ничего не сказал ей о том, что спрятал у нее серьгу? Ведь если он сам боялся держать драгоценность у себя, не мог же он не понимать, что ей тоже может угрожать опасность! Те люди, что расправились с ним, доберутся и до нее.
Очередной приступ паники оказался значительно слабее предыдущих: Валерия настолько обессилела, что не могла больше ни думать, ни бояться.
«Спать! – решила она. – Утро вечера мудренее. Новый день принесет новые мысли и новые решения».
Сон опустился тяжелым душным облаком, поглотил все в своих туманных клубах…
…Бока лошади лоснились на солнце, расчесанные хвост и грива блестели. Вторая лошадь паслась рядом, лениво щипала сочную травку. Сквозь ажурную зелень деревьев просвечивало солнце, туманным золотом стояло в воздухе, ложилось на траву пестрыми пятнами. Густо усыпанная белыми гроздьями черемуха истекала ароматом, кружившим голову…
– Мишель!
– Да…
Молодой белокурый офицер в блестящем позументами мундире легко вскочил, подошел, неся в руке тонкий сиреневый колокольчик.
– Посмотри, какой он хрупкий… Как он пробился из-под земли, вырастил свой нежный бутон, раскрыл его?
Барышня в бордовой амазонке, плотно обтягивающей ее стройную фигуру, протянула руку и взяла цветок. Густые, черные как вороново крыло волосы выбивались из прически, небрежно сколотой позолоченным черепаховым гребнем. Непослушные локоны обрамляли выразительное лицо с темными глазами, ярко-красные пухлые губы капризно изгибались… Легкий пушок над верхней губой придавал ее чертам восточную чувственность… что-то персидское, турецкое, какую-то особую томность… Она взмахнула густыми ресницами, бросив мимолетный взгляд на офицера, и вновь опустила их. Тяжелые серьги оттягивали нежные мочки ушей, спускаясь по шее, едва не касаясь плеч. Камни в них – огромные, гладкие, сияющие, – казалось, окружали женщину розоватым нимбом.
– Поехали!
Офицер помог барышне забраться в седло, приподняв ее без малейшего усилия. Они долго скакали по тенистой просеке… пока не устали. Всадники свернули в разлитую в сумрачной глубине леса прохладу, спешились. Мишель осторожно прижал женщину к себе, чувствуя ее тепло через сукно мундира.
– Сандра…
Офицер был намного выше, широкоплечий, тонкий в поясе. В его синих глазах застыл немой вопрос. Женщина опустила ресницы, медленно вздохнула… Они долго целовались в тени деревьев, под тихий шелест листьев. Ветерок приносил дурманный запах черемухи…
Валерия заплакала во сне и проснулась… Она была счастлива. Что за чудесный сон! Там, на зеленой лужайке под деревьями, она знала офицера, который так сладко и долго целовал ее. Здесь, проснувшись, она уже забыла, кто он. Здесь никто и никогда не целовал ее так…
На подушке лежали лунные полосы. Снова захотелось вернуться туда, где лошади скачут, утопая в траве, где ласково смотрит на нее офицер, гладит ее шею в завитках волос, целует… Веки сомкнулись, как сомкнулись волны забытья, унося Валерию на своих легких крыльях в иную реальность…
Изогнутый сахарно-белоснежный ажурный мостик невесомо парил над рекой. Солнце просвечивало зеленоватую толщу воды на всю глубину, играя светом и тенью, до самого дна, желтого, усеянного большими и маленькими ракушками. Было видно, как между водорослями плавают стайки золотых рыбок, сверкая чешуей.
Она шла по этому мостику, потому что на другом берегу реки ее ждал кто-то… Она прибавила шагу и увидела, что откуда ни возьмись на середине моста появился странник в длинной серой одежде с низко надвинутым на лицо капюшоном. Он возник как будто из пустоты, прямо у нее на глазах…
Над кружевным мостиком внезапно навис клубящийся белый туман, который становился все гуще и гуще. Вот уже не видно другого берега. Женщина почувствовала, как липкий страх заползает в ее сердце, подобно змее. Она оглянулась, – со всех сторон берег оказался скрыт зловещим туманом. Мостик, на котором она стояла вместе со странником, оказался как бы отрезанным от реки и неба, от зеленых берегов, – зависшим в непроницаемой мгле между мирами… или вне их…
Невыносимая тяжесть опустилась ей на грудь, ноги словно налились свинцом. Фигура странника то появлялась, то исчезала в клубах тумана, но женщина чувствовала его неотрывный взгляд. Он словно ждал от нее чего-то…
Душный туман проникал в нос и горло, заполнял легкие. Она хотела взлететь, вынырнуть из вязкой удушливой мглы, но жуткое оцепенение не давало ей оторваться от земли, от мостика, по которому она шла к чему-то прекрасному и светлому… Больше нельзя сделать ни одного вдоха! Свет в ее глазах померк, стремления угасли, сердце в последний раз слабо трепыхнулось, как умирающий птенчик, и замерло…
ГЛАВА 15
Валерия проснулась, оттого что не могла вдохнуть. Она в ужасе приподнялась с подушки, и тут начался тяжелый приступ кашля. Она задыхалась, судорожно пытаясь глотнуть хоть каплю воздуха. Панический страх, что она сейчас лишится чувств и некому даже вызвать «скорую помощь», накрыл ее, словно гигантская волна. Все ее тело мгновенно покрылось испариной, руки и ноги дрожали.
Мало-помалу кашель утих, страх отхлынул, оставив ее обессиленной. Как будто вся ее горячая кровь вытекла…
«С этим надо что-то делать…»
Вялая мысль о Борисе Ивановиче одиноко проплыла в ее опустошенном сознании.
«Пожалуй, не стоит откладывать. Сегодня же пойду к нему. Наверняка он сможет справиться с хроническим бронхитом. Все-таки у него докторская степень…»
Борис Иванович гордился своими медицинскими познаниями, умением ставить правильный диагноз почти безо всяких анализов и рентгенов, которыми так увлекались его коллеги. Кроме того, будучи человеком богобоязненным и очень умным, как он сам думал, он имел необыкновенную во врачебной среде широту взглядов, практиковал народную медицину, траволечение, всякие нетрадиционные методы и подходил к каждому больному строго индивидуально.
Начинал он работу с пациентом всегда с неторопливой задушевной беседы о житье-бытье, располагая человека к себе как будто искренней заинтересованностью в его судьбе. Все проблемы со здоровьем он всегда ловко увязывал с проблемами жизненными и духовными, которые и привели пациента к печальному итогу.
Несмотря на медицинскую специализацию невропатолога, Борис Иванович лечил любые заболевания, к нему можно было обращаться по любому поводу, даже просто «выплакаться в жилетку». Особенно это его качество ценили женщины, которые ходили к нему табунами, жаловались на своих мужей, на нехватку денег, непослушных детей и вообще на все-все. И каждую он терпеливо выслушивал, проникновенно рассказывал о высших ценностях, демонстрировал полное понимание и участие, давал надежду. Одним словом, возвращал интерес к жизни, который оказывался самым тесным образом связанным с интересом к самому Борису Ивановичу, – не только как к личности, но и как к мужчине.
Борис Иванович приходил на работу раньше всех. Доехать от его дома до Свиблово, где находилась платная поликлиника, в которой он вел прием и занимался научной деятельностью, было делом сорока минут.
Доктор вежливо поздоровался с вахтером, сидевшим за отгороженной стеклом стойкой. Он считал, что к простым людям надо относиться с уважением, так как это является неотъемлемым признаком интеллигентности.
Застоявшийся воздух кабинета заставил его поморщиться. Опять забыли проветрить! Он был ярым сторонником здорового образа жизни и непримиримым, беспощадным врагом вредных привычек. Воздух должен быть свежим. Поэтому Борис Иванович первым делом открыл настежь окно, откуда сразу ворвался шум большого города, утренняя сырость, крики грузчиков из магазина напротив, стук ящиков.