л.
— Виновата. Возможно, мне следует прописать что-нибудь от твоей одержимости.
Энни прописали специальную молочную смесь. Когда Кит возвращается домой из больницы, мы все идем в Target, чтобы кое-что прикупить. Он хватает упаковку подгузников, и я останавливаю его.
— Они мне не нравятся, — говорю я. — Они протекают. — С улыбкой на лице Кит отступает, позволяя выбирать мне.
— Не смотри на меня так, — говорю я ему.
— Как, Элена? — спрашивает он. — Как будто я впечатлен тобой? Ничего не могу с этим поделать.
Я смутилась. Упаковка подгузников падает, и мы оба наклоняемся, чтобы поднять ее. Я уступаю, и мы встаем одновременно; он сжимает подгузники подмышкой, его глаза не отрываются от моего лица. Потом Энни начинает плакать, и мы вместе тянемся к ней. Я не уступаю. Я отталкиваю его локтем, чтобы вытащить ее из машины. Он все время ухмыляется.
— Что, Кит?
Он опускает голову.
— Ничего, — говорит он, глядя на меня сквозь ресницы. — У тебя правда хорошо получается. Я так благодарен, что ты здесь.
Я краснею. Чувствую, как по шее и щекам разливается жар.
— Фу, прекрати. Пошли, — говорю ему. В регистратуре два человека говорят мне, что мой ребенок прекрасен, и я выгляжу великолепно. Кит просто продолжает улыбаться.
Кит проводит время с Энни и Деллой. Я где-то посередине. Я много думаю о старых временах. Когда мы пили дешевое пиво в грязных забегаловках и взволнованно говорили о тех днях, когда мы станем взрослыми. Строили планы, за исключением того, что у твоего парня ребенок от другой женщины, или разбитого сердца, или заботу о ребенке твоей лучшей подруги, пока она в коме. Никто не говорил, что быть взрослым так тяжело. Что люди настолько сложны, что в конечном итоге причиняют друг другу боль, чтобы обезопасить себя. Смотрю на Энни, и мне уже страшно за нее. Я не хочу, чтобы она досталась этому миру. Я прижимаю ее к себе и иногда плачу, мои слезы капают на заднюю часть ее комбинезона, когда она спит на моем на плече.
Когда Энни исполнилось несколько недель, я начала регулярно выходить с ней из дома. Мы ходим на прогулки; ходим на рынок, чтобы купить подгузники. Я прочитала все книги Деллы о том, как порадовать ее, чего ожидать от каждой недели развития. За эти недели я так сильно похудела, что Кит начал приносить мне кексы и чизкейки. Люди в магазине говорят мне, что я фантастически выгляжу для молодой матери. Как мне это удалось?
— Я ем чизкейк и кексы. — Уверяю я. Каждый их непристойный взгляд я замечаю. Отстаньте, люди. Однажды в среду Кит остается дома. Я наблюдаю за ним из кухни, где мою бутылки, пока он играет с Энни на полу в гостиной. Я жду, когда он уйдет; хочу, чтобы он ушел, чтобы я могла спокойно начать свой день. Но он этого не делает.
— Зачем ты здесь? — с подозрением интересуюсь я.
— Ну, это мой дом, а это мой ребенок. Это нормально?
Я корчу ему рожу, и он смеется.
— Решил взять выходной. Отвезу вас, ребята, куда-нибудь. — Он касается кончиком пальца носа Энни, и на меня накатывает волна страха. Я не хочу никуда с ним идти. Просто, потому что не могу.
— Почему бы тебе не поехать? Я сам соберу сумку с подгузниками. — Говорит он, и я подхожу к сумке, чтобы наполнить ее подгузниками и смесью. Я профессионал в этой области.
— Нет, — останавливает он меня. — Ты должна отсюда выбраться. Ты здесь почти весь день. Иди одевайся.
Осматриваю себя с ног до головы: спортивные штаны и майка. И пахнет рвотой и детским лосьоном.
— Ладно, уговорил.
У меня не осталось чистой одежды, поэтому беру кое-что из шкафа Деллы. Пара джинсов и небесно-голубой топ. Нет времени сушить волосы, поэтому собираю их в хвост. Прежде чем мы уедем, достаю виски из шкафчика и осушаю бутылку. Мне хотелось одержать победу хоть в чем-то. Я хотела, чтобы это было похоже на семейную прогулку. Мы не семья. Энни — не мой ребенок. Я буду ненавидеть каждую секунду этого дня. Уверена в этом. НЕНАВИДЕТЬ ВСЕЙ ДУШОЙ это, ужасное, фальшивое семейное времяпрепровождение.
Он загружает автокресло в багажник своего грузовика и придерживает для меня дверь, пока я забираюсь внутрь. Раздражает уже то, как он включает нужную музыку и находит станцию в подходящее время. Кит ведет машину, пока я танцую под музыку, и к тому времени, когда останавливаемся на грязной стоянке в каком-то незнакомом месте, жалею, что не сунула бутылку виски в сумку для подгузников.
— Где это мы?
— На ферме! — говорит он. — Здесь можем сами нарвать апельсинов и выжать из них сок. И ещё тут есть козы.
— Козы? — восклицаю. — Мы проведем весь день с козами?
— Не будь занудой, Элена. Козы просто потрясающие.
Я не люблю коз. Я хочу апельсиновый сок с виски. Через пять минут мы подходим ко входу на ферму. Кит держит Энни в переноске, пристегнутой к своей груди. Это похоже на самую красивую вещь, которую я когда-либо видела. К черту коз. Фермеры дают нам корзины и отправляют в лес. Я беспокоюсь, что апельсин упадет Энни на голову, поэтому кружусь вокруг Кита, пока он не понимает, что я делаю.
— Не путайся под ногами, — говорит Кит. — Лучше нарви немного фруктов. Я подержу ее. — Он подталкивает меня к дереву.
Поэтому я собираю фрукты, краем глаза наблюдая за ними. Мужчина в комбинезоне, от которого пахнет арахисовым маслом, а волосы заплетены в косу, таскает наши апельсины в сарай, чтобы выжать сок.
После леса нас пригласили посмотреть на коз. Их было всего двенадцать. Все с именами на букву «М». Я фотографирую, как Кит кормит коз. А потом он заставляет меня кормить их и говорит, что не уйдет, пока я действительно не прикоснусь к одному из них. Я серьезно. Я так стараюсь, что козочка Мелани прыгает на меня, упираясь двумя грязными копытами мне в грудь.
— Кит! — кричу я. — Убери ее от меня!
Кит прогоняет Мелани, я сердито смотрю на него. Да, было очень весело. Затем мы пошли в сарай, где нам дали два огромных стакана апельсинового сока с мякотью. Мы сидим в красных креслах-качалках и смотрим, как апельсиновая плантация греется под солнцем, пока Кит кормит Энни. Я предлагаю свою помощь, но он просит меня отдохнуть.
— Какого, по-твоему, цвета эти стулья? — Спрашивают я его. Он поднимает бровь.
— Красного?
— Да, но какой именно красный? Вспомни коробку цветных карандашей.
Он сжимает губы, размышляя.
— Как перец чили.
— Да, — говорю я. — Именно. — Я думаю о мелке, который Кит вручил мне во сне. Тот был синим.
Когда мы уходим, не могу вспомнить ни одного запоминающего момента в нашем дне. Были козы, смех и красные кресла-качалки, похожие на перец чили. Один выброшенный подгузник, пятно от апельсинового сока на рубашке и небольшая ссора по поводу того, как пристегнуть Энни к креслу. Получилась некое подобие семьи. Но это все ложь. Временное явление, которое позже разобьет сердце. Но сейчас мое сердце рядом с Китом, бешено колотится в груди от переживаний — от всепоглощающей любви, которую я испытываю к этим двоим.
На следующий день Дэллавышла из комы.
Глава 38#КАРУСЕЛЬ
Она сбита с толку. Спрашивает, может ли остаться в моей квартире на некоторое время после того, как выйдет из больницы, чтобы я могла позаботиться о ней.
— Я здесь больше не живу, Деллс, — мягко говорю я. — Помнишь? Сейчас я живу в Вашингтоне. Но могу остаться с тобой в твоем доме.
— Кит из Вашингтона, — говорит она. — Ты встречалась с ним?
— Ага. Хочешь еще воды?
Я делаю ей массаж рук и расчесываю спутанные волосы. Она стонет и закрывает глаза, как будто это лучшее, что она когда-либо чувствовала. По большей части она просит, чтобы я оставалась с ней в комнате, настаивая, чтобы Кит приносил ей то, что понадобится. Кит и ее мама отстраняются, позволяя встать мне рядом с ее кроватью, призывая быть тем, кто ответит на все ее вопросы.
— Мне рассказать ей об Энни? — Спрашиваю я.
— Давайте дадим ей немного времени, чтобы наверстать упущенное, — говорит мне доктор. — Ее мозг еще приспосабливается. Мы не хотим перегружать ее.
Поэтому, я рассказываю ей о Вашингтоне, Лонг-Айленде, Палуз-Хилле 5в Сиэтле, которые заставляют ваши ягодицы гореть, когда вы поднимаетесь по ним. Я описываю бар с шампанским, где подают клубнику, покрытую сахаром из страз. Рассказываю о бездомном парне, который дал мне сигарету и оценил мои воображаемые носки. И каково — стоять на верхней палубе парома, когда чистый воздух нежно обдувает твое лицо и шею, пока ты не закрываешь глаза от такой близости. Закончив рассказ, в ее глазах стоят слезы, и она протягивает бледную руку, касаясь моей щеки.
— Ты такая храбрая, — говорит она. — Хотелось бы, чтобы мы все могли быть такими же храбрыми.
Я отвожу взгляд, в собственных глазах стоят слезы. Я не такая, какой она меня считает. А потом она говорит что-то, от чего теряю самообладание.
— Ты так напоминаешь мне Кита, Элена.
Я встаю и, извинившись, ухожу в туалет. Когда оборачиваюсь, Кит стоит в дверях и наблюдает за мной. Не слышала, как он вошел. Мне интересно, как много он слышал, но мне не нужно удивляться, потому что, когда прохожу мимо него, он хватает меня за руку и сжимает.
Вскоре после этого Дэллавспоминает, что мы не в лучших отношениях. Это происходит, когда Кит и ее врач рассказывают ей об Энни и экстренной гистерэктомии. Я стою у стены, опустив голову и сцепив руки на талии. Я никогда не чувствовала себя такой незащищенной и не ненавидела себя настолько сильно. Чувствую, как она смотрит на меня, не замечая доктора или Кита. Я держала на руках ее ребенка, кормила ее ребенка, заботилась о ее ребенке, пока она умирала в этой палате. Все, что осталось теперь, — это неприязнь. Но я готова к этому, и не виню ее.
— Где мой ребенок? — Спрашивает она со слезами в голосе.
— Они сейчас принесут ее, — мягко говорит Кит. Дэлланачинает рыдать, и я имею в виду по-настоящему рыдать. Я не могу этого вынести. Я выхожу из комнаты и бегу вниз по лестнице. В вестибюле чуть не сталкиваюсь с мамой Деллы, которая несет Энни к лифту. Энни сразу улыбается при виде меня, и начинает дрыгать ногами. Я не могу справиться с этим прямо сейчас. Слабо улыбаюсь ее маме и направляюсь в противоположном направлении. Это больно. Я хочу обнять ее. Она моя Энни. Она не моя Энни.