– Эротика всегда привлекает.
Лёшкины рисунки в больших паспарту и роскошных рамах смотрелись очень стильно – Марина разрешила выбрать те, где не видно лица, надеясь, что мало кто опознает в модели ее располневшую после родов фигуру.
На обложке буклета и пригласительных билетов была изображена только рука «Ангела» – так же, как и на афишах, расклеенных по всему городу, а картина целиком должна была появиться только на суперобложке каталога, который, как планировала Валерия, выйдет через месяц после открытия: она хотела устроить презентацию прямо на выставке, подогрев таким образом интерес публики. Аукцион планировался в последний день выставки, а деньги должны были пойти на благотворительность – за вычетом Лёшкиного гонорара.
Открытие состоялось в середине декабря. Лёшка похудел так, что пришлось покупать новый костюм. Мусю отправили к Юле под крыло – Марина недавно как раз перестала кормить, поэтому суетилась на выставке. Народ все подходил и подходил. Валерия – элегантное черное платье, стеклянные прозрачные бусы, тяжелый узел волос на затылке, всегдашние браслеты – встречала гостей и улыбалась, подавая античной красоты руку для поцелуя очередному знакомому. Марина была на подхвате. Пробегая по залу, наткнулась на Кондратьевых – так давно не виделись, почти год!
– Маринка! Какая ты!
– Поздравляем! – забасил слегка растерянный Сергей. – Какая тут у вас тусовка-то! Ты этого видела? Бродит здесь – ну, с телевидения, по культуре который?
– Видела. Ребята, не обижайтесь, я побегу, ладно? На фуршет оставайтесь.
– Беги, конечно. – И Татьяна не без зависти проводила глазами Марину, пробиравшуюся на другой конец зала, где стояла у картины Лёшкина мать, Лариса Львовна, и подумала: «Красивая какая! А как одета! Манжеты у рубашки необыкновенные, и воротник! А волосы – как жемчуг светятся, подкрасила что ли? Чуть поправилась, конечно, но ей идет…»
А Марина все время оглядывалась: где же Лёшка-то? Как он? А он прекрасно справлялся. Сначала волновался безумно, особенно, когда насели журналисты с камерами и начались речи на церемонии открытия: но сам выступил нормально. Коротко сказал, но хорошо. А потом своих ребят увидел – художников, Серёгу, Таньку – успокоился, развеселился. Марина чувствовала, как упивается он вниманием, успехом, как светится радостью. Высокий, роскошный – а как артачился, не хотел этот костюм надевать: «Что я буду как ряженый! Жилетка эта еще!» Но когда Валерия сказала, задумчиво разглядывая его на примерке: «Вам бы еще усы, и вылитый Паратов из “Бесприданницы”!» – оживился: «Паратов? Интересно!» И сейчас – Марина видела – чуть наигрывал этого Паратова: ходил вальяжно, улыбался ласково, но слегка снисходительно. Барин такой. Вот артист…
– Хорош! – сказала подошедшая Валерия. – Пусть, пусть, так надо. Это тоже часть пиара.
– Да пусть развлекается. Его праздник! – улыбнулась Марина.
Но сама, увидев, как Лёшка кокетничает с двумя хорошенькими журналистками, решительным шагом направилась к нему. Ишь ты, уже и бровями заиграл! Пошла, как королева, легко раздвигая толпящуюся публику, ловя восхищенные взгляды мужчин и ревнивые – женщин. Кто-то даже подмигнул ей – не сразу узнала Анатолия. Марина знала, что хороша, – не зря так постриглась, не зря этот костюм выбрала. Брюки узкие, думала – не влезет. Ничего, влезла, зато такие ноги в этих брюках – с ума сойти! И пиджачок хорошо сидел, а рубашка вообще, как Лёшка сказал, зашибись! Воротник Валерия велела поднять, манжеты не загибать, чтобы слегка прикрывали руки. И первая пуговица на рубашке так низко, что видны кружева лифчика и грудь чуть не целиком. Марина застеснялась, но Лёшка сказал – только в этом:
– Ты что, так сексуально! Это же не декольте во всю грудь, тут еще постараться надо, чтобы в вырез заглянуть!
– Ага, вот и будут заглядывать!
– А тебе жалко, что такую красоту увидят?
А на шее – Валерия дала поносить – удивительной красоты золотая цепочка, без застежки, с черными неправильной формы жемчужинами на концах. Завязала ей цепочку узлом – так, чтобы жемчужины как раз в ложбинку на груди попадали, для пущего соблазна. И кольцо – это уже Лёшка купил, тоже с черным камнем, странное, но красивое. Еще хорошо, что именно эти туфельки надела, а не шпильки: тоже каблучок, но небольшой – удобно и походку дает. И как Валерия на своих высоченных каблуках не устает, удивительно! Привыкла, говорит.
Лёшка заметил подплывающую Марину, засиял – девицы обернулись, и Марина с легким злорадством увидела, как вытянулись их лица. Подошла, Леший ей руку поцеловал:
– А вот и моя царевна! Познакомься, Марина, это…
Красотки назвались, и та, что с диктофоном, сунулась было к ней с вопросами, но Марина с таким недоумением взглянула на журналистку, так оглядела ее сверху вниз, царственно взмахнув ресницами, что та, внутренне чертыхаясь, отступила – и девицы ушли.
– Навела порядок?
– А нечего тут всяким глазки строить.
Леший откровенно веселился:
– Как подошла-то, а! Прямо царица Савская!
– А ты – хвост распустил, как павлин.
– Смотри-ка, ревнует она меня!
– Да ладно, я так, развлеклась. Я же вижу, что безобидно. А то бы еще не так подошла.
– Как на тебя мужики смотрели – оглядывались!
– Да ладно тебе.
– Нет, правда. Ты такая красивая! А тут-то какое богатство…
– Ну, Лё-ош…
Но Леший уже целовал ее. На пару секунд остались они вдвоем на маленьком необитаемом островке посреди толпы – и тут же засверкала вспышка фотокамеры. Не растерялся кто-то, успел снять.
– Вот черт…
– Привыкай, теперь так.
– Марин, а ты видела – тут этот, как его? Модный такой, инсталляции делает? Или как это – перформансы?
– Лысый который? Видела. Что-то он не очень радостно выглядел.
– И этот еще, как его…
– А Зайцева видел? В сюртуке вышитом!
– Ага, и в коротких штанах почему-то…
– Мне кажется, все хорошо?
– Тьфу-тьфу-тьфу!
Наконец показались официанты с шампанским, народ потянулся к столам с тарелками. Еще чуть-чуть, и можно было по домам.
– Марин, что это мы такое едим, а?
– Не знаю.
– Фигня какая-то.
– Но смотри, как красиво сделано!
– Красиво! Сейчас бы хороший кусок мяса!
– Так ты же не ел ничего целый день! Пошли!
И увела его в подсобку, где суетились официанты, усадила, дала тарелку, вилку – мяса хочешь? Сейчас. И, отодвинув мальчика во фраке, сама полезла по кастрюлям и судкам: колбаски, курица – ага!
– Вот, это по-нашему! А то – что такое!
– Ну что, выпьем? Шампанского?
– Я бы коньячку…
– А мне красного! – Марина посмотрела на юного официанта и тот, вдруг страшно смутившись, засуетился в поисках бутылок.
– Ну что, за тебя?
И в тесной подсобке, среди кастрюль, коробок и пакетов, за спиной деликатно отвернувшегося официанта, выпили, глядя друг другу в глаза:
– За нас!
Наконец остались только свои. Валерия сидела, вытянув ноги и скинув туфли, – устала. Марина вдруг вспомнила, сколько ей лет. Лёшка подошел, начал было что-то говорить – она только головой покачала: не надо! Тогда он стал перед ней на колени и поцеловал тонкую бледную руку – звякнули, скатившись по запястью, браслеты.
– Все, все, хватит! Идите, дети, отдыхайте. Спасибо всем!
Оглянувшись от двери, Марина увидела, как Анатолий помог Валерии встать, потом легко подхватил ее на руки и понес к выходу, а она глаза закрыла. А следом шел Виктор, шофер, и нес ее туфельки на высоченных шпильках. «Надо же, – Марина вздохнула, – столько лет вместе, а все на руках носит! Пусть и у нас так же будет с Лёшкой…»
В машине молчали. Все крутились в голове яркие, как конфетные фантики, обрывки сегодняшнего вечера – лица, картинки, речи. Лариса Львовна в слезах – перед Лёшкиным «Ангелом»; Татьяна и Серега, держащиеся за руки, словно потерявшиеся в лесу дети; улыбающийся издали Анатолий; прекрасная Валерия, о чем-то журчащая по-французски с высоким седым носатым парижанином, похожим на Де Голля…
И Алексей! Вот он, слегка нахмурившись, пытается расслышать, что тихим голоском вещает ему низенький сгорбленный старичок в беретке – Валерия сказала, что это старейший из нынешних художников, прославившийся еще при Сталине. Фамилию Марина забыла.
Лёшка хорош был! Все-таки он актер, так в образ вошел. А сейчас – сидит, глаза закрыл, еле жив. Хорошо, он не все разговоры слышал! Не все так безоблачно было: и шипел кое-кто потихоньку, и злословил. Особенно исходили ядом два господинчика – Марина случайно мимо проходила и остановилась, услышав, как они честят Валерию и Лёшкину живопись. Один длинноволосый с остреньким носиком, второй – невысокий плешивый толстячок.
– Валерия, кто эти? – спросила потом.
– Кто? Ах, эти. А что, ругались?
– Слабо сказано.
– Я удивилась бы, если б хвалили. Привыкайте, теперь много такого будет. Что делать, издержки славы! – И подошла к ним.
Марина аж глаза вытаращила: так залебезили оба господинчика, кланяясь и чуть ли не приседая. А потом, на фуршете, увидела, как стоят они нос к носу, оба уже пьяные, красные, у толстого капля на носу, и, тыча друг в друга рюмками, из которых плещется водка, что-то трындят, не слушая друг друга.
Вспомнила прищуренный взгляд светской красотки в зеркале – та откровенно ее разглядывала, потом что-то зашептала своему спутнику, томному юноше с розовой шевелюрой. Вспомнила злобно блеснувшие очки модного художника, скептически поджатую нижнюю губу известного критика, вертихвосток-журналисток, так алчно присматривавшихся к Лёшке, и подумала: «А ну вас!» И стала думать про Мусю – как она сейчас спит, сжав кулачки. Сердце заныло – так соскучилась! Всего-то день не видела. «Завтра поеду! – решила Марина. – Лёшка на выставку, а я за малышкой». За Мусей присматривала Юлечка – ее Митя, который был старше на год с небольшим, трогательно за Мусей ухаживал, как настоящий кавалер, хотя сам еще даже и не говорил толком.
Леший и без Марины знал, что не все было гладко, но относился к этому спокойней: он представлял, чего можно ожидать и от собратьев-художников, и от критиков с журналист