alia Tana и Artania, то в обоих случаях можно подозревать преломленное отражение более глубокой языковой старины, в итальянском случае – обыгранное в духе романской народной этимологии как якобы сочетание предлога с грамматическим членом alia, вторичность чего сразу видна при сравнении с «похожим» началом Аr– арабского случая. Кстати, другой, обычно игнорируемый вариант на Аu– (русск. Ау-)[126], возможно, значительно приближает нас к туземному звучанию предлога-приставки *аu– (ср. *au-sili– и уже обсуждавшиеся выше возможности сохранения здесь следов оборота «по Дону», «По-донье»). Но это моя точка зрения вместе с попыткой ее объяснить, и она резко отличается от господствующей в нашей отечественной истории сегодня, где выбор в пользу чтения Арсания произошел скорее не по фонетическим и палеографическим, а по «идеологическим», так сказать, мотивам, например по большему соответствию чтения Арс– северной, варяжской концепции Томсена, который усматривал в названии третьего племени Артаниах у аль-Истахри, аль-Балхи (X век) «какое-нибудь финское племя» – мордву, эрзя или пермь[127]. Понятно, что чтение Арсанийа формально лучше «соответствует» сближениям с Арзамасом, Рязанью или эрзя, однако это очень напоминает конструкцию ad hoc. В том же русле идут дальнейшие и нам не очень понятные поиски третьей страны русов «где-то на севере Восточной Европы», например «в районе Ростова – Белоозера»[128]. Откровенными издержками интерпретаторства в этой области и даже его тупиком я считаю попытку призвать тут на помощь «Ж. Дюмезиля и его школу», «тернарные (троичные. – О.Т.) структуры», когда автор, находясь под гипнозом числа 3 и отчаявшись локализовать третью Русь, заявляет нам о «сакральной функции Арсы»[129]. С реальной историей это имеет мало общего. Гораздо более информативным и объективным нам покажется старое уже территориальное отождествление Артании и Тамани, включая северо-восточную часть кубанской дельты «между северным рукавом Кубани, или Черною Протокой, и Курчанским, или Верхнетемрюцким, лиманом. Эта низменность наполнена плавнями, т.е. тростником и болотами»[130]. Ср. и самостоятельные поиски Соболевского в этом же направлении и его чтение Артания как *Вар-тан «дельта Кубани», сюда же Ουαρδάνης «Кубань», а также Дон, Танаис[131], в котором трезвой комбинаторики все же больше, чем в вышеназванных северных поисках среди Арзамаса, эрзи и Рязани. На слабость последних по части исторического реализма совершенно справедливо указывал Б.А. Рыбаков: «Пренебрегая тем, что ученые халифата вплоть до середины Х в. весьма смутно представляли себе северную зону Старого Света, авторы новейших работ о восточных источниках многократно пытаются убедить в том, что русов (имеются в виду «русский каганат» и «остров русов» арабской географии. – О.Т.) следует искать не на южной окраине славянского мира, а где-то далеко на севере…»[132].
Большая загадка русской истории и филологии – происхождение названия Русь – все еще служит предметом споров между двумя лагерями ученых, представляющих соответственно две группы аргументов и контраргументов: северную и южную.
Я далек от непосильного намерения изложить здесь подробно всю историю вопроса, да это, может быть, и не нужно, поскольку есть не только литература вопроса (в которой, пересказывая ее более или менее подробно, можно утонуть надолго…), но и – что существенно – есть также современные компактные очерки состояния проблемы. Мне показалось более интересным и актуальным выделить здесь, в первую очередь, то, что может быть сказано нового, наряду с критической сравнительной оценкой того, в какой степени «южная» и «северная» школы сохранили либо, vice versa, утратили свою перспективность. Надеюсь, что мое словоупотребление абсолютно прозрачно – в том смысле, что под «северной» я понимаю норманнистскую школу, а под «южной» школой – антинорманнистскую, стараясь, таким образом, не без умысла, избегать, по возможности, всяких терминов на «анти-», порядком приевшихся и даже дезориентирующих мысль, давая пищу политическим толкам. Ни в малейшей степени не замахиваясь на решение проблемы происхождения русского государства, которую научная и околонаучная общественность все еще охотно связывает с «варяжским вопросом», что в устах средств массовой информации обретает порой просто вульгарные формы[133], я вместе с тем отнюдь не исключаю, что даже преимущественно историко-филологическое рассмотрение вопроса может прояснить, со своей стороны, и историю политики (вспомним слова Александра Брюкнера, процитированные в начале очерка). Если я в своем изложении следую направлению с юга на север – направлению, которым следовало развитие истории, и если я, далее, все же избираю свой вариант «южной», а не «северной» школы, я искренне хотел бы надеяться, что читатель, независимо от того, чью сторону он сам принимает, внимательнее приглядится к моим научным филологическим аргументам. Сейчас, когда все (или многое) рушится или демонтируется, вряд ли благоразумно относить к числу демонтируемого, скажем, версию южного происхождения слова «русь» только на том основании, что, как сообщают нам историографы, «мнение о южном происхождении термина «русь» «в советской науке побеждает» именно в 1940-е годы[134], а в те годы, как известно, царил сталинизм, и вот – испытанный силлогизм готов, в том духе, что автор, побуждаемый «ложно понятым патриотизмом», «реанимирует» «официальную» версию. Нет, в «южной» школе, и именно в ней, еще много такого, что может быть углублено и развито, заслуживает, в общем, самого пристального изучения и, в конечном счете, заставляет нас склониться в ее пользу. Это «многое» поддается формулировке в духе ответов на два важнейших вопроса: 1) насколько рано интересующее нас имя выступает на Юге и на Севере и 2) какой путь целесообразнее избрать, дабы расшифровать «неопределенность значения» названия Русь, которую и триумфирующий норманнизм все же вынужден был признать[135].
Начнем с того, что на Севере, даже на русском, новгородском Севере имя Русь было распространено слабо и прижилось уже на глазах письменной истории, что уже априори, кстати, делает сомнительным попытки исконно русской этимологии Русь < Руса, Старая Руса, Неруса, русло или, скажем, русый – «светлый», «светловолосый»[136]. Но интересно далее то, что и балты, жившие южнее новгородских словен, тоже долго не знали «этого общего наименования восточных славян»[137].
Наш острый интерес вызывает упомянутая проблема ранних датировок имени Русь. Дело в том, что его датировка имеет неуклонную тенденцию к удревнению именно на Юге. Обычно «первое не вызывающее сомнений упоминание» связывают с IX веком, указывая, прежде всего, дошедшее до нас коротенькое сочинение анонимного Баварского географа[138]. Возьмем тот факт, что в этом достаточно своеобразном «Описании городов по северному берегу Дуная»[139] четко названы Ruzzi – собственно, латинский плюраль «русы», причем названы в недвусмысленном контексте, по соседству с хазарами (Caziri), что как бы возвращает нас в Приазовье и Подонье, туда, где, по Идриси (XII век), была какая-то особая «Русь-Тюрк», скорее всего полиэтничная и генетически не славянская, но с перспективой постепенной славянизации, усвоения собственно славянской Русью. Другое, еще более знаменитое, упоминание росов, Руси IX века принадлежит так называемым Вертинским анналам под 839 годом[140]; этого известия, одного из краеугольных столпов варяжского (норманнского) вопроса, мы коснемся ниже специально. Примерно серединой того же века датируют известия о набегах с моря на Византию «варваров рос» с их таврской ксеноктонией (обычаем убивать чужеземцев)[141]. Нет достаточных оснований связывать этот «информационный взрыв» известий о племени рус, рос IX века с активностью северных германцев в том же и последующих веках. Здесь отметим, прежде всего, что, например, последнее известие из византийского жития св. Георгия Амастридского слишком уж явно тяготеет к характерной выделенной нами выше зоне, охватывающей часть побережий Приазовья и Причерноморья. Именно здесь выявляются дальнейшие перспективы не только этнической привязки, но и значительно более глубокого удревнения и в целом – формального разнообразия соответствующих свидетельств, а также раскрытия, прочтения их этимологического значения.
Уже в начале своего рассказа о Руси Азовско-Черноморской и о том, куда достают ее корни, я кратко назвал группу слов и географических названий, которые целиком принадлежат древнему местному дославянскому субстрату и образуют как бы два заметных анклава: один более или менее приурочивается к древнему Боспорскому царству и позднейшему Тмутараканскому княжеству, другой – к Днепро-Бугскому лиману и примыкающей исторической Синдской Скифии (Scythia Sindica). Эти оба района не изолированы друг от друга, если принять в расчет соединяющие их случаи из таврского этнического пояса. Если добавить сюда определенную радиацию – главным образом, думаю, из приазовского региона на север от Азова, в зону «Русь-Тюрк» (см. выше), то мы получим довольно реальное представление,