4 постановки 4
Футуристов театра
В понедельник 2, во вторник 3, в среду 4 и в четверг 5
декабря 1913 г.
В театре «Луна-Парк», б. Комиссаржевский.
Офицерская, 39.
Дано будет:
«Владимир Маяковский»,
трагедия в 2-х действиях с эпилогом и прологом,
соч. Владимира Маяковского.
Режиссирует автор.
Действующие лица:
В. В. Маяковский поэт.
Его знакомая (сажени 2–3 – не разговаривает).
Старик с черными сухими кошками (несколько тысяч лет).
Человек без глаза и ноги.
Человек без уха.
Человек без головы.
Женщина со слезинками и слёзаньками.
Мужчина со слезищей.
Обыкновенный молодой человек.
Газетчик, мальчик, девочки.
Победа над солнцем.
Опера в 2-х действиях А. Крученых.
Режиссирует автор.
Действующие лица:
1-й Будетлянский силач.
2-й '' ''
Нерон и Калигула в одном лице.
Путешественники.
Некий злонамеренный.
Забияка.
Неприятель.
Воин.
Разговорщик по телефону.
Один из несущих солнце.
Многие из несущих солнце.
«Пёстрый глаз».
Новые.
Трус.
Чтец.
Толстяк.
Старожил.
Внимательный рабочий.
Молодой человек.
Авиатор.
Хор, вражеские воины, похоронщики, трусливые, спортсмены,
спорящие, дама в красном и пр.
Декорации художников г.г. Малевича, Школьника,
Филонова и др.
2 и 4 декабря
«ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ»
3 и 5 декабря
«ПОБЕДА НАД СОЛНЦЕМ».
Итак – первым вышел на растерзание публики В. Маяковский. Материалы об его спектакле собраны достаточно исчерпывающе (см. ниже), я же добавлю, что в этой пьесе Маяковский так же прекрасно читал, как и в следующие годы, когда публика рвалась и ломилась на его выступления и восторженно его приветствовала.
Но на спектакле вместо бурных восторгов Маяковский вызвал недоумение и порой протесты.
А Маяковский читал не только поразительно, но и поражающее. И сейчас помню эти строки пролога:
Вам ли понять,
почему я,
спокойный,
насмешек грозою
душу на блюде несу
к обеду идущих лет.
С небритой щеки площадей
стекая ненужной слезою,
я
быть может
последний поэт.
И дальше:
Я вам открою словами,
простыми как мычание,
наши новые души,
гудящие как фонарные дуги.
А вот уже из самой трагедии:
Эти строчки Маяковский приводил как образец динамизма в своих докладах 1920-27 гг. Он говорил:
– Эти строчки выражают максимум движения, быстроты. Одна нога здесь, другая на соседней улице. Это не то, что «Гарун бежал быстрей, чем… заяц». (Смех и аплодисменты публики.)
А теперь о самой постановке. Мои впечатления приведу ниже, а сейчас послушаем отклики людей «со стороны». Положительные отзывы о спектакле и его описание есть в книге Мгеброва «Жизнь в театре» (т. II. Изд. «Academia», 1932 г.). Мгебров, правда, немного подкрасил трагедию Маяковского под «Чёрные маски», но дал чуть ли не единственное описание спектакля без зубоскальства и заушения.7
Из-за кулис медленно дефилировали, одни за другими, действующие лица: картонные живые куклы. Публика пробовала смеяться, но смех обрывался. Почему? Да потому, что это вовсе не было смешно, – это было жутко. Мало кто из сидящих в зале мог бы осознать и объяснить это…
…Хотелось смеяться: ведь для этого все пришли сюда. И зал ждал, зал жадно глядел на сцену.
Вышел Маяковский. Он взошёл на трибуну без грима, в своем собственном костюме. Он был как бы над толпой, над городом. <…>
…Потом он сел на картон, изображающий полено. Потом стал говорить тысячелетний старик: все картонные куклы – это его сны, сны человеческой души, одинокой, забытой, затравленной в хаосе движений.
Маяковский был в своей собственной жёлтой кофте; Маяковский ходил и курил, как ходят и курят все люди. А вокруг двигались куклы, и в их причудливых движениях, в их странных словах было много и непонятного и жуткого от того, что вся жизнь непонятна и в ней много жути. И зал, вслушивавшийся в трагедию Маяковского, зал со своим смехом и дешевыми остротами, был также непонятен. И было непонятно и жутко, когда со сцены неслись слова, подобные тем, как<ие> говорил Маяковский. Он же действительно говорил так: «Вы крысы…» И в ответ люди хохотали, их хохот напоминал тогда боязливое царапанье крыс в открытые двери.
– Не уходите, Маяковский! – кричала насмешливо публика, когда он, растерянный, взволнованно, собирал в большой мешок и слезы, и газетные листочки, и свои картонные игрушки, и насмешки зала – в большой холщовый мешок…8
Конечно, растерянность и мистический ужас – это уже от Мгеброва, главным образом. Маяковский значительно проще. В его «трагедии» изображены поэт-футурист, с одной стороны, и всяческие обыватели, «бедные крысы», напутанные бурными городскими темпами – «восстанием вещей», с другой.
Винные витрины,
как по пальцу сатаны,
сами плеснули в днища фляжек.
У обмершего портного
сбежали штаны
и пошли
– одни! –
без человеческих ляжек!
Всё летит, опрокидывается.
Сегодня в целом мире
не найдете человека,
у которого
две
одинаковые
ноги!
Вместе с восстанием вещей близится и иной, более грозный, социальный мятеж – изменение всего лица земли, любви и быта.
Испуганные людишки несут свои слёзы, слезинки поэту, взывая о помощи. Тот собирает их и укладывает в мешок.
До этого момента публика, поражённая ярчайшими декорациями (по краскам – Гоген и Матисс), изображавшими город в смятении, необыкновенными костюмами и по-новому гремевшими словами, – сидела сравнительно спокойно.
Когда же Маяковский стал укладывать слёзки и немного растянул здесь паузу (чтобы удлинить спектакль!), – в зрительном зале раздались единичные протестующие возгласы. Вот и весь «страшный скандал» на спектакле Маяковского.9 Правда, когда уже был опущен занавес, раздавались среди аплодисментов и свистки, и всевозможные крики, как то обычно бывает на премьерах, новых, идущих вразрез с привычными постановками.
Публика спектакля в основном была та же, что и на наших вечерах и диспутах (интеллигенция и учащаяся молодёжь), а диспуты проходили нисколько не скандальнее, чем, скажем, позднейшие вечера Маяковского 1920-30 гг.
Обычно мы достаточно умело вели вечера и диспуты. Правда, они проходили в весьма напряжённой атмосфере, о них рассказывали как о громком и грубом скандале, но его в действительности не было. Скандал обыкновенно присочиняли и размазывали не в меру усердные газетчики.
За 1912-14 гг. я помню единственный случай, когда публика не дала одному из нас говорить, – случай с Д. Бурлюком, непочтительно отозвавшемся о Л. Толстом.
Скандалы мы устраивали, но только для того, чтобы сорвать чужой диспут, как это было с «Бубновым валетом».
Нам же никто ни разу не срывал вечера. Мы уверенно делали новое искусство и новую литературу, никогда не затевали скандалов для скандалов и решительно отвергали литературное хулиганство (термин не из удачных, но не мой). Всё это пустили в ход уже наши горе-подражатели, в частности – пресловутые имажинисты. Между тем, иные «историки» изображают все наши выступления, и в том числе спектакли, как сплошной скандал. Вот, например, типичный отзыв, приведенный в уже помянутой книге Н. Волкова:
В первом действии (трагедии Маяковского) по бокам сцены висели сукна, а между ними в глубине нарисованный Школьником и Филоновым огромный плакат, на котором представлен город с улицами, экипажами, трамваями, людьми. Всё это должно было изображать переполох, произведенный в современном мире появлением в нём футуристов. В первом действии сам Маяковский стоял посередине на возвышении в жёлтой кофте, с папиросой в зубах, и говорил:
Кто же я? Петух голландский,
Или посадник псковский?
А знаете что? Больше всего
Нравится мне моя собственная
Фамилия – Владимир Маяковский.
Во втором действии декорации должны были изображать Ледовитый океан. На скале сидит Маяковский, у него на голове – лавровый венок. Входят три измазанные какой-то краской женщины, каждая из них несёт по пушечному ядру – это слезы, которые льются на Вл. Маяковского. Герой берёт каждую слезу, бережно заворачивает в газетную бумагу и укладывает в чемодан. Затем, напялив шляпу, говорит:
Ведь в целом мире не найдется человека,
у которого две одинаковые ноги.
Меня, меня выдоили, и я иду успокоить свою душу
на ложе из мягкого навоза.
Во время обоих действий публика неистово свистала, шумела, кричала; слышались реплики: «Маяковский дурак, идиот, сумасшедший!»
В ответ на все эти крики со сцены несколько раз довольно внятно отвечали: «Сами дураки». Таков был футуристический театр русской формации 1913 г.10
Разберём эту рецензию по частям. Начнем с конца. Никто никогда не слыхал от Маяковского таких тупых и охотнорядских острот, какие ему здесь приписываются («сами дураки!»). Да и в тексте пьесы их нет и не могло быть. А попробовали бы футуристы сказать что-нибудь сверх цензурного – полиция только этого и ждала! На наших спектаклях за сценой всё время присутствовал пристав с экземпляром пьесы и, водя пальцем по «страшному» тексту, следил за спектаклем. Так «внимательны» были к нам «предержащие власти».