Дальше – Маяковский цитируется у Волкова как некий никому не известный, скажем, древнекитайский поэт. Цитаты из «Трагедии» издевательски искажены. Это особенно дико со стороны дорогого, художественного издательства «Academia». Как будто нельзя было проверить текст Маяковского, изданный ещё в 1914 г. и потом несколько раз без изменений перепечатанный!
Сверх всего этого – конец пьесы выдается за начало её.
Короче сказать, это описание спектакля – сплошная и злостная передержка. Приводят несколько ругательных криков из публики и выдуманные реплики футуристов, а затем подытоживают:
– Таков был футуристический театр 1913 г.!
Гораздо вернее будет сказать: такова сплетня о нём, печатаемая даже в наше время. Испуганный обыватель увидел нечто ему непонятное («измазанные какой-то краской женщины» – какой же именно? Неужто зритель был слепой? Или он не знает, что на сцене всегда подмазаны какой-нибудь краской? А у футуристов это было значительно резче и ярче, так что в цвете мог бы разобраться и ребёнок!), затем выдумал 2–3 скандальчика – и вот отчёт о спектакле готов!..
Кажется, не было тогда листка, который как-нибудь по-своему не откликнулся бы на наш спектакль. Это была беспросветная ругань, дикая, чуть ли не площадная, обнаружившая всё убожество её авторов.11
«Новое время» от з декабря 1913 г. (№ 13553) в отделе «Театр и музыка» поместило следующую «рецензию»:
«На – брр!.. Гле! – брр… Цы! брррр
Это на языке футуристов, они меня поймут. Публика, надеюсь, тоже. П. К-ди».
Т. е.: На-гле-цы! брр! – больше ничего не мог выговорить задыхавшийся от злобы рецензент.
В газете «Свет» от 4 декабря 1913 г. (№ 318) был «отзыв» под заглавием:
Знаете ли вы общество бездарных художников дикого направления, в уме поврежденных людей? О нет, вы ещё не знаете их! Это – футуристы, образовавшие «Союз молодёжи». Их «художественная» (!) выставка картин (?), к счастию, почти не посещаемая публикой, вызвала в печати достойное осуждение, порицание и презрение.
Футуристы пожелали заявить себя драматургами, декораторами и артистами. Решено – сделано. В гостеприимном театре веселого жанра 2 декабря состоялся лжеспектакль общества лжехудожников, под обидной для настоящих молодых художников фирмой «Союз молодёжи».
Давали так называемую футуристами трагедию «Владимир Маяковский». Лжепьесе предшествовал якобы пролог, в котором автор (некто в сером) вопиял гласом великим о том, о сем, а больше ни о чём. Весь эффект пролога-монолога заключался в том, что из набора слов, разухабистых выражений, сравнений публика не могла понять смысла речи. Его и не было.
Декорации маляров «Союза молодёжи» – верх бессмыслицы и наглости. Одно полотно изображало нечто вроде жупела лубочной геенны огненной. На декорации фигурировали изуродованные фантазией футуристов утробные младенцы, обнаженные, кривобокие, бесформенные, неестественного сложения женщины, дикого вида мужчины, перемешанные с домами, лодками, фонарями и пр. Что желал сказать этой ерундистской картиной декоратор – разрешить никто не мог. В таком роде и другие декорации, остальные монологи и диалоги. Наудачу выбранные из словаря и бранные слова были составлены так, что они в общем давали словесную дичь, бессмыслицу…
И т. д. и т. п. «Критик» размазывал в таком стиле положенное ему количество строчек.
В «Петербургском листке» от 3/ХII 1913 г. (№ 332) некий Н. Россовский назвал свою рецензию: «Спектакль душевнобольных». Подобные же отзывы появились и в других петербургских газетах: «Театр и жизнь» 4/XII, № 208), «Колокол» (4/XII – рецензия называлась «Новый трюк футуристов»).
Немедленно появились отклики в виде «писем из Петербурга» и в провинциальной печати. См. рецензии и в «Одесском листке» (от 5/XII 1913, № 293), «Варшавская мысль» (от 5/XII, № 339), «Новости юга» – Керчь (15/XII, № 279), «Рижский вестник» (от 13/XII, № 315), «Таганрогский вестник» (№ 326 от 15/XII), «Рязанский вестник» (№ 303 от 5/XII) и др.
И вот, в атмосфере, уже подготовленной подобной прессой, вслед за спектаклем Маяковского, 3 и 5 декабря шла моя опера.12
Сцена была «оформлена» так, как я ожидал и хотел. Ослепительный свет прожекторов. Декорации Малевича состояли из больших плоскостей – треугольники, круги, части машин. Действующие лица – в масках, напоминавших современные противогазы. «Ликари» (актеры) напоминали движущиеся машины. Костюмы, по рисункам Малевича же, были построены кубистически: картон и проволока. Это меняло анатомию человека – артисты двигались, скрепленные и направляемые ритмом художника и режиссёра.13
В пьесе особенно поразили слушателей песни Испуганного (на лёгких звуках) и Авиатора (из одних согласных) – пели опытные актёры. Публика требовала повторения, но актеры сробели и не вышли.
Хор похоронщиков, построенный на неожиданных срывах и диссонансах, шёл под сплошной, могучий рев публики. Это был момент наибольшего «скандала» на наших спектаклях!
В «Победе» я исполнял «пролог», написанный для оперы В. Хлебниковым.
Основная тема пьесы – защита техники, в частности – авиации. Победа техники над космическими силами и над биологизмом.
Солнце заколотим
в бетонный дом!
Эти и подобные строчки страшным басом ревели «будетлянские силачи».
Вот что говорили о главной идее оперы её оформители, мои соавторы – композитор Матюшин и художник Малевич сотруднику петербургской газеты «День»:
Смысл оперы – ниспровержение одной из больших художественных ценностей – солнца – в данном случае… Существуют в сознании людей определённые, установленные человеческой мыслью связи между ними.
Футуристы хотят освободиться от этой упорядоченности мира, от этих связей, мыслимых в нем. Мир они хотят превратить в хаос, установленные ценности разбивать в куски и из этих кусков творить новые ценности, делая новые обобщения, открывая новые неожиданные и невидимые связи. Вот и солнце – это бывшая ценность – их потому стесняет, и им хочется её ниспровергнуть.
Процесс нисповержения солнца и является сюжетом оперы. Его должны выражать действующие лица оперы словами и звуками.14
Впечатление от оперы было настолько ошеломляющим, что, когда после «Победы» начали вызывать автора, главный администратор Фокин, воспользовавшись всеобщей суматохой, заявил публике из ложи:
– Его увезли в сумасшедший дом!
Всё же я протискался сквозь кулисы, закивал и раскланялся. Тот же Фокин и его «опричники» шептали мне:
– Не выходите! Это провокация, публика устроит вам гадость!
Но я не послушался, гадости не было. Впереди рукоплещущих я увидал Илью Зданевича, художника Ле-Дантю15 и студенческую молодежь, – в её среде были наши горячие поклонники.
Теперь покажем, как всё это представлялось со стороны.
А. А. Мгебров в той же книге «Жизнь в театре» пишет:
Итак – о спектаклях футуристов. Это были «Трагедия» Владимира Маяковского и опера Крученого «Победа солнца».[6] Я был на обоих. Наступил вечер второго спектакля.
Теперь в воздухе висел настоящий скандал. Занавес взвился, и зритель очутился перед вторым из белого коленкора, на котором тремя разнообразными иероглифами изображался сам автор, композитор и художник. Раздался первый аккорд музыки, и второй занавес открылся надвое. Появился глашатай и трубадур – или я не знаю кто – с кровавыми руками, с большим папирусом. Он стал читать пролог.
– Довольно! – кричала публика.
– Скучно… уходите!
Пролог кончился. Раздались странно-воинственные окрики, и следующий занавес снова разодрался надвое. Публика захохотала. Но со сцены зазвучал эффектный и красивый вызов. С высоты спустился картон, который был весь проникнут воинственными красками; на нем, как живые, были нарисованы две воинственные фигуры: два рыцаря. Всё это в кроваво-красном цвете. Вызов был брошен. Теперь началось действие. Самые разнообразные маски приходили и уходили. Менялись задники и менялись настроения. Звучали рожки, гремели выстрелы. Среди действующих картонных и коленкоровых фигур я различил петуха в символическом петушином костюме.
Тут уже окончательно никто ничего не понял, но недоумения было много. Были споры, крики, возбуждение. Вызов был брошен, борьба началась. Кого же с кем? Неведомо. Где и зачем? Скажет будущее. Быть может, на смену нынешним футуристам придут иные, более талантливые, более яркие и сильные. Будут ли это футуристы или другие – не всё ли равно!.. Но эти наши, теперешние, всё же что-то почувствовали; они были более чутки, чем мы; они не постыдились, не убоялись бросить себя на растерзание грубой, дикой, варварской толпе во имя овладевшего ими творчества. Вот их заслуга, вот их ценность в настоящем.
Мои заметки о спектаклях футуристов я окончил такими словами, обращенными к ним:
«Будьте мудрыми и сильными. Сохраните себя до конца дней своих теми, кем вы выступили сегодня перед нами. Да не смутит вас наш грубый смех, и да не увлечет вас в вашем шествии вместо искреннего искания духа – дешёвая популярность и поза. Люди рано или поздно оценят вас как подлинных пророков нашего кошмарного и всё же огромного времени, неведомо к чему ведущего. Добрый путь!»16
Если в те дни люди искусства почувствовали в футуризме какое-то сильное и новое дуновение и только не могли ещё себе ясно представить, с кем, против кого и чего шла борьба, то продажная жёлтая пресса твёрдо продолжала своё дело. Как и после трагедии Маяко