Помню, Маяковский мне рассказывал:
– Северянин скоро понял, что мы можем и без него обойтись. Каждый из нас мог и доклад сделать, и стихи прочесть. А он что? Только стишки, да и те Каменский мог прогнусавить не хуже самого автора!
Северянин в злобе разразился несколькими стишонками с заметным привкусом «доноса по начальству» –
<…> Бурлюков на Сахалин!..3
О Маяковском франтоватая моська пищала:
Ведь слон-то был из гуттаперчи,
А следовательно – не слон.
И т. п.4
Будетляне прошли мимо…
Ни своим прошлым, как видно из предыдущих глав, ни своим будущим, как это показала история, – мы не были связаны с фабрикантами поэз для мещанских девиц.
Будетляне нашли себе более подходящих и прочных союзников. В конце 1915 г. вышел сборник «Взял», где вместе с Маяковским, Хлебниковым, Бурлюком и др. впервые напечатался Осип Брик и выступил в компании будетлян Виктор Шкловский (до этого он самостоятельно выпустил брошюру «Воскрешение слова», где защищал наши позиции).
Сборник «Взял» подводил некоторые итоги кубофутуризма:
– Сегодня все футуристы. Народ футурист.
– Футуризм мёртвой хваткой ВЗЯЛ Россию.
– Сегодня в наших руках <…> вместо погремушки шута – чертёж зодчего, и голос футуризма, вчера ещё мягкий от сантиментальной мечтательности, сегодня выльется в медь проповеди.5
Будетляне чувствовали, что расшвырять тлетворных Сологубов и Мережковских, чахлых Кузминых, Гумилёвых и Пястов – эти полутрупы (по выражению Хлебникова) – скорей работа ассенизаторов.
Пробиться сквозь гнилую муть и туман мещанского искусства, дать образцы по-новому звучащих, бодрых и резких речей, – конечно, большая победа, но далеко ещё не всё.
Нас ждали более серьёзные задачи.
Великие события вскоре поставили вопрос – сумеем ли мы не только разгонять нечисть и выкорчевывать пни, но и запеть высокие песни строителей на завоёванном поле.
Сможет ли бурливая река не только опрокидывать ветхие постройки, но и вращать турбины на потребу обновлённой жизни.
В ногу с эпохой (Футуристы и Октябрь)*
Будетляне начали свое наступление в 1911-12 – в годы нового подъема освободительной борьбы пролетариата. Кубофутуристы слышали шаги эпохи, чувствовали время, ждали социальных потрясений. Еще в 1912, в «Пощечине общественному вкусу», В. Хлебников, давая сводку годов разрушения великих империй, доходит и до 1917. Оставшиеся одному ему известными вычисления и, главное, чувство конца дают ему возможность точно обозначить время катастрофы.
В следующем, 1913 году, на страницах сборника «Союз молодежи» Хлебников еще более конкретно говорит:
Не следует ли ждать в 1917 году
падения государства?1
А в 1914 Маяковский в поэме «Тринадцатый апостол», переделанной царской цензурой в «Облако в штанах», видит
идущего через горы времени, которого не видит никто.
Где глаз людей обрывается куцый –
главой голодных орд,
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год2.
И объявляет –
А я у вас его предтеча.
Также верил в неминуемый переворот и Василий Каменский:
– Я ни на минуту не переставал интересоваться ростом политического движения, ни на минуту не забывал своей активной работы в 1905 году, ни на минуту не остывал в своей вере в революцию3.
Ничего неожиданного и мистического в этих предчувствиях не было. Фронт борьбы будетлян за новое искусство с самого начала оказался одним из участков общего натиска общественных сил на твердыни самодержавия, на помещичье-капиталистическое государство со всеми его надстройками, с его религией и искусством4.
Мы объявили войну толстозадой скульптуре, льстившей увенчанным «всехдавишам», слащавой живописи и литературе, претворявшим рыхлые краснорожие куски мяса Тит Пудычей и их «супружниц» в бельведерских Митрофанов и королев Ортруд.
Оберточной и обойной бумагой наших первых сборников, книжек и деклараций мы пошли в атаку на пышное безвкусие мещанского верже в сусально-золотых переплетах с начинкой из тихих мальчиков, томнобольных жемчугов и запойных лилий5.
Через ограды усыпальниц толстых журналов, через кордоны академий, опрокидывая витрины институтов красоты, под охранительный свист банковско-желтой прессы мы вышли на эстраду к живой и ищущей отдушин аудитории. Мы сознательно связывали наши анти-эстетские «пощечины» с борьбой за разрушение питательной среды, взрастившей оранжереи акмеизма, аполлонизма, арцыбашевской и кузминской порнографии. Пусть мы только срывали флаги и эмблемы с разжиревшего особняка лабазников. Все равно это было оскорблением, мятежом. Так и расценивала нашу взрывную работу полицейщина. Желтая печать травила нас, не гнушаясь доносом: – вот они, бунтовщики! Цензура обезображивала наши книги оспой отточий и пробелов. Пристава стояли наготове за нашими спинами во время диспутов.
– Не позволю оскорблять Пушкина и прочее начальство! – заявил Маяковскому полицейский в Харькове6.
«Степан Разин», роман В. Каменского, вышедший в конце 1915 г. и распроданный в три недели, был принят как вестник мятежа и принес автору наряду с успехом и неприятности с полицией…
Есть такая известная фраза: «Трудно прожить свою жизнь против собственной шерсти». Футуристы жили по своей шерсти и, естественно, оказались в лагере революции. Октябрь окончательно показал, кто с кем.
Здесь воистину водораздел двух эпох. Андреевы, Арцыбашевы и компания, писавшие на «революционные сюжеты», с первых же дней оказались в стане белоэмигрантской контрреволюции. Шантанная этуаль – Игорь Северянин, для которого в Октябре
Мужчины, переставши быть людьми,
Преступниками стали поголовно…7
для которого Октябрь –
Какие ужасающие дни!
Какая смертоносная отрава!8 –
посвящает будетлянам такие тупоумные «прочувствованные» строки:
И вот теперь…
Когда завыла чернь, как сука,
Хватив искусство батогом,
. . . . . . . . . .
Теперь, когда холопу любо
Мазнуть Рафаэля слюной, –
Не вы ль, о футуристы-кубо,
Происходящего виной?
Не ваши ль гнусные стихозы
И «современья пароход»
Зловонные взрастили розы
И развратили весь народ?9
Вот продолжение и конец керченской стычки между будетлянами и эго-Северяниным. Отброшенный нами еще в 1915 г., он нашел прямую дорожку в белую эмиграцию, откуда призывает интервентов против Советов, а заодно и против будетлянства, которое –
Как готтентоты и зулусы
Тлит муз и пакостит алтарь.
А запад – для всего гуманный!.. –
С презреньем смотрит сквозь лорнет
На крах ориентальной, странной
Ему культуры в цвете лет.
И смотрит он не без злорадства
На политических вампук,
На все республичное царство,
Где президентом царь Бурлюк.
И т. д. и т. д.
Понося в плоских шансонетках кубофутуристов, Северянин ставит им в пример Зинаиду Гиппиус, ту самую, которая откликается на Октябрь:
И вас, предатели,
Я ненавижу больше всех,
Со страстью жду, когда отведаю
Я вашей крови… Сладко мстить…11
Змеиный шип придавленной гадины! Кровожадная и бессильная злость, задыхающаяся ругань.
Как не похоже на эту мертвечину бурное половодье будетлянских песен Октябрю.
Волен и широк ритм поэм В. Каменского, весь нутряной размах его стиха, полный дыханья мощной Волги:
Ну, р-раз еще – сарынь на кичку –
Я знаю час свой роковой –
За атаманскую привычку
На плаху лягу головой.
. . . . . . . . . .
Прoжито все – что назначено.
Добыто все – головой.
Дело навеки раскачено.
Эй – заводи рулевой12.
. . . . . . . . . .
Мы все – кирпичи. Кирпичи.
Великий Ильич
Ильич
Ильич
Нас жить научи
Научи!13
Грозным гулом восставших рабочих толп полны строки Маяковского:
Бейте в площади бунтов топот!
Выше, гордых голов гряда!
Мы разливом второго потопа
Перемоем миров города14