Некоторые чтецы, подражая Маяковскому, начинают так же громко и потом дальше всё усиливают, усиливают голос, а сам Маяковский в некоторых местах говорил совершенно тихо, и только к концу он опять так же повысил голос, обращаясь к публике, опять дошёл до предела, до крепких слов, до ругани и этим закончил. Публика, большей частью состоявшая именно из «имевших все удобства», застыла в изумлении, кто с поднятой рюмкой, кто с куском недоеденного торта. Во время чтения раздалось несколько негодующих возгласов. Маяковский, перекрывая голоса, громко продолжал. Когда он читал последние строчки, некоторые женщины закричали «ах», «ох» и сделали вид, что им стало дурно. Маяковский стоял очень бледный, судорожно делал жевательные движения и не уходил с эстрады. Очень изящная, нарядно одетая женщина, сидя на высоком стуле, крикнула:
– Какой молодой, здоровый, вместо того чтобы такие стихи писать, Вы бы на фронт шли!
Маяковский парировал:
– Недавно во Франции один известный писатель выразил желание ехать на фронт. Ему поднесли золотое перо и пожелание: «Останьтесь, Ваше перо нужнее родине, чем шпага».
Та же стильная женщина продолжала кричать:
– Ваше перо никому, никому не нужно!
– Мадам, не о Вас речь. Вам перья нужны только на шляпу.
Некоторые засмеялись, но большинство продолжало негодовать, долго шумели, не могли успокоиться. Конферансье вышел на эстраду и объявил, что вечер закончен. Вскоре я услышал<а>, что «Бродячая собака» из-за этого скандала временно или навсегда была закрыта.
Эту страничку из биографии Маяковского напечатали в примечаниях к I тому собрания сочинений Маяковского, издания <19>40 года;19 оно сейчас стало редкостью, потому что нынешнее издание издается 200-тысячным тиражом, а то – только 20-тысячным. В этом томе редактором Харджиевым были помещены все манифесты, знаменитые манифесты, подписанные Маяковским (в новом издании их нет!). Один газетчик развязно писал: «Этот манифест, всем известно, что он написан Бурлюком и Кручёных…». Всем известно?! А всем известна автобиография Маяковского: «Мы вчетвером написали манифест».20 Он не отказывался от него, а наоборот часто цитировал некоторые выражения из этого манифеста. Не буду напоминать его, только скажу, что там есть режущая фраза «сбросить с парохода современности», и дальше следуют такие слова: «Кто не забыл своей первой любви, не узнает последней».21 Это та же мысль, что Маяковский развивал и раньше: искусство развивается, и нельзя стоять на одной точке. Насколько мне известно, К<арл> Маркс писал, что античное искусство, античное общество – это детство народов, у них замечательное искусство, но это детское искусство, нельзя подражать ему и на этом остановиться. Как тогда быть, скажем, с Пикассо, Матиссом, Дега, Врубелем? Они не похожи на античное искусство. В одной энциклопедии я прочел: «Рафаэль – величайший художник всех времен и всех народов». А как быть с китайцами, с индусами, с неграми? У них тоже было большое искусство.
В 1910 году я посетил собрание картин на квартире Щукина.22 Он сам любил всё объяснять. Быстро проходил старых мастеров и приводил публику в зал, где были собраны Пикассо, Ван Гог, Матисс, Гоген. И тут же на пьедестале стоял не больше аршина, чёрного дерева идол, может быть, божок негритянский. Он отличался тем, что лицо было изображено почти реалистически, оно слегка было сделано под кубизм, а дальше удлиненная шея, а потом грудь – в четверть руки выступ, площадка совершенно горизонтальная, словом, все признаки кубизма. И вот Щукин говорил: «Посмотрите – отсюда идет Пикассо». Ал<ексан>др Н. Бенуа, тогдашний известный критик, говорил: «Да, когда я посетил Щукина и увидел этого божка, то подумал, что это серьёзная вещь».
Первые в мире спектакли футуристов
Летом 1913 г<ода> в петербургском объединенном «Союзе молодёжи» (это союз художников, потом и писатели вошли туда) была группа футуристов во главе с меценатом Л. И. Жевержеевым. Он решил, надеясь на то, что мы делали колоссальные сборы, устроить в театре б<ывшем> Комиссаржевской спектакль, и нам срочно были заказаны пьесы. Надо их было сделать осенью, а нам их только летом заказали. Я жил тогда в Усикирко в Финляндии, на даче Матюшина и набрасывал свою вещь. Об этом я написал также в книге «Трое», 1913 год<а>.
Воздух густой, как золото, я всё время брожу и глотаю его. Незаметно написал «Победу над солнцем». Созданию её помогли звуки необычайного голоса Малевича (художника, который оформлял – А. К.) и нежно певшая скрипка Матюшина.
В Кунцеве Маяковский обхватывал буфера железнодорожного поезда. Так рождалась его футуристическая драма.23
Он первоначально хотел её назвать «Железная дорога», потом ещё как-то. Но не успел придумать названия, и мы послали её в цензуру, которая заведовала зрелищами.
В цензуру рукопись так и пошла: «Владимир Маяковский – трагедия». Насчёт заглавия он сказал: «Потом, потом, успеем». Когда выпускалась афиша, то полицмейстер никакого названия уже не разрешил, а Маяковский даже обрадовался: «Пусть так и называется „Владимир Маяковский“».
У меня тоже получилось недоразумение. Я текст написал, а музыку писал Матюшин, я её даже не слыхал до представления. Декорации, костюмы делал Малевич. Но он делал их в последнюю неделю, когда были уже афиши. Там было напечатано: «„Победа над солнцем“, опера Кручёных». Матюшин – музыкант, написавший музыку, ходил, всё время недовольно фыркая: «Ишь ты, подумаешь, композитор тоже, оперу написал». Художник Малевич много работал над костюмами, декорациями «моей» оперы. Сначала в ней по афише значилась одна женская роль, в процессе же режиссёрской работы и она была выброшена. Решили: «Ну что ж, раз у Вас все мужчины, так к чему это, не надо». И тем более, что я тогда в одной из своих книг («Взорваль») написал, что в будущем нашем языке будет только мужской род.
Не удивляйтесь, дело в том, что это сбывается. Теперь не говорят «кондукторша», а говорят «кондуктор» и даже не смотрят, мужчина или женщина, или «водитель», не говоря уже о всяких других профессиях. Затем сокращенные слова – «начальник канцелярии» – «начканц», «главное управление» – «главупр». Или, например, «РАПП» – звучит как слово мужского рода, и вот, когда Фадеев выступал и говорил: «РАПП – она решила», – это странно было слышать, потому что по звучанию РАПП – мужского рода. И на производстве, вы замечаете, женщины в мужских костюмах, брюках. На улице много молодых девушек в очень узких брюках. Я спросил одну: «Вы что – стиляга?». Она ответила, что «это модно».
Мы сделали свое дело. Маяковский сам играл в пьесе главную роль. Там у него в тексте так и было: «действующее лицо – Маяковский», и трагедия называлась «Владимир Маяковский». Он свои стихи читал, конечно, прекрасно. Вот, например, такие строчки: «Я летел, как ругань, другая нога ещё добегает в соседней улице». Эти строчки Маяковский приводил как образец динамизма в своих докладах 1920–1927 гг. Он говорил:
– Эти строчки выражают максимум движения, быстроты. Одна нога здесь – другая на соседней улице. Это не то, что Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла.24
Теперь о самой постановке. Пьеса Маяковского заканчивалась в полдесятого. Она длилась всего полтора часа. Когда публика вышла из театра, то говорила: «Это что же такое, ни одной машины нет, ни одной пролётки. Ещё только полдесятого?!» А по тексту так и получалось; у Маяковского строчки бывают и в одно слово. Он как-то шутя на вопрос, сколько ему платят, ответил: «За слово – рубль, за тирешку – 75 копеек».
Не секрет это, можно сказать: даже в собрании сочинений указано, у него было несколько агитационных стихотворений и даже небольших поэмок, написанных совместно с Н. Н. Асеевым и Сергеем Третьяковым. Одна – о заработной плате. Я присутствовал, когда Маяковский говорил Третьякову (Третьяков был в Дальневосточной республике в 1919 году министром юстиции. Ему легко было, ознакомившись с кодексом, написать такие стихи, и он писал их хорошо): «Вы напишите, напишите обыкновенно, длинными строчками, а я уж там их поотделаю».
Маяковский просмотрел, многое выправил. У него из одной строчки выходило минимум две, а то и три. Тогда не знали, как ему платить и платили <как> за три строчки. Он отсчитывал Третьякову, сколько тот строчек написал, а остальное они делили пополам.
Асеев мне говорил, возмущаясь, что не понимают строчек Маяковского: «<…> есть у нас ещё Асеев Колька, этот может, хватка у него моя, только денег нужно сколько, маленькая, но – семья»25
Ясно, что это смехотворная шутка (у Асеева семья – два человека, а у Маяковского – пять).
Асеев говорил о рекламных стихах, что их писали для «Моссукна», для «Резинотреста» и др. Эти стихи писались быстро, они не могли их вынашивать. Вот Гоголь говорит, что каждую рукопись художник должен написать, потом положить в стол, потом через полгода переписать и снова положить в стол и так проделать собственноручно пять раз. Им этого делать нельзя было.
Асеев мне говорил: «Я этих произведений совместных не помещаю в своем собрании сочинений, а у Маяковского они помещаются, но за фамилией Маяковского, а в примечаниях указывается фамилия Асеева, но гонорара я не получаю». У него таких несколько вещей.
Пьеса Маяковского, была, как я сказал, очень короткая. Читка с антрактом, и всё за полтора часа кончилось. Маяковский, чтобы протянуть время, вот что проделал. Там есть у него момент, когда он собирает всякие вещи в корзину, хочет уходить. Так он решил протянуть, начал очень медленно их укладывать. Получилась длинная пауза, а из публики кричат: «Так, Маяковский, дурачь их, так дуракам и надо». Тогда Маяковский сложил всё поскорее и ушёл. Но не только там покричали, в газетах тоже об этом писали. В «Первом журнале футуристов» собраны почти все отзывы о футуристич