Мусоргский высоко чтил Даргомыжского, как чтили его и Римский-Корсаков, и Балакирев, и Бородин, и Цезарь Кюи, и Владимир Васильевич Стасов, прозвавший эту пятерку «Могучей кучкой». Создание русской национальной музыки все они считали своим общим делом. И если один умирал, не воплотив своего замысла, этот замысел завершал другой. Когда умер Даргомыжский, «Каменного гостя» по его эскизам дописал Кюи, а наоркестровал Римский-Корсаков…
Вот кабинет Римского-Корсакова на Загородном проспекте в Петербурге. Вот витрина, ему посвященная.
Умер Мусоргский – Римский-Корсаков завершил за него «Хованщину», оркестровал «Ночь па Лысой горе», отредактировал «Бориса Годунова». Умер Бородин – и Римский-Корсаков вместе с молодым тогда Глазуновым завершают неоконченного «Князя Игоря»…
Вот стол, за которым писался «Князь Игорь». Выписки из Ипатьевской летописи – рукой Стасова, помогавшего друзьям и советом, и знаниями, и книгами из Публичной библиотеки, где он служил. Множество выписок!.. Бородин сам сочинял либретто для своей оперы. Это – обгорелые рукописи, спасенные в Ленинграде во время пожара в квартире публикатора бородинского наследия профессора Дианина, вывезенные потом из осажденного города… Сейчас вот мы слышим арию Копчаковны из «Князя Игоря» – голос Надежды Андреевны Обуховой.
Особая тема – нам сегодня ее не поднять – это музыкальный фольклор народов нашей страны, вошедший в творения русской классической музыки. Лучшего примера, чем «Половецкие пляски» Бородина, не придумаешь. Я однажды в Алма-Ате услышал оркестр народных инструментов имени Курман-Газы. И поразился сходству в характере плясок. Казалось, Бородин знал о родстве половцев (они же кипчаки) с казахами. А на самом деле думать так нет никаких оснований. Это установлено было в более позднее время. Так что это просто великолепная интуиция!
А Римский-Корсаков! А Балакирев, собиравший кавказский фольклор! А Мусоргского «Пляска персидок»! Для Чайковского этот интерес менее характерен. Но все же он проявлялся, и я сейчас прошу послушать грузинскую колыбельную песню «Иав нана, вардо нана». И вслед за тем – «Арабский танец» из «Щелкунчика», балета Чайковского. Необыкновенное сходство!
Чайковский узнал грузинскую песню от своего друга, ученика Римского-Корсакова композитора Ипполитова-Иванова, который записал ее в Восточной Грузии. Ипполитов-Иванов долгие годы жил в Тифлисе. И тут законно вспомнить о Захарии Петровиче Палиашвили – основоположнике новой грузинской музыки, авторе опер «Абесалом и Этери» и «Даиси». Палиашвили учился в Москве у Танеева, а Танеев, в свою очередь, – у Чайковского. Другими словами, Палиашвили – композитор школы Чайковского. Тогда как Римский-Корсаков возглавлял петербургскую школу. У него учился один из первых композиторов Грузии Мелитон Антонович Баланчивадзе. И классик армянской музыки – Спендиаров. И эстонец Артур Капп. И крупнейший композитор Украины Микола Лысенко.
Московская и петербургская школы различны. Но они союзники, а не антагонисты. Обе утверждали начала реалистические, народные, национальные. И переписка Чайковского и Римского-Корсакова – свидетельство общности. Не вкусов. Не стилей. Но общности задач. И общности интересов. Сейчас вы услышите: короткий пример убедит вас – это сотрудники.
Лето 1869 года Чайковский проводил в имении Каменка на Украине. Сидя как-то за сочиненьем оперы, он услышал, что в соседней комнате плотник, калужский крестьянин, поет:
Сидел Ваня на диване,
Стакан рому наливал…
Чайковский записал эту песню и сообщил ее Римскому-Корсакову. Римский-Корсаков включил ее в сборник «Сто русских народных песен».
В 1871 году Чайковский принялся за сочинение струнного квартета. И в основу второй части положил тему «Вани на диване»… Послушаем! Полминуты…
В 1876 году Николай Рубинштейн решил устроить в консерватории специальный концерт – только для одного человека – Льва Николаевича Толстого. На этом вечере играли Первый квартет Чайковского. И слушая «Анданте» – вот это самое, построенное на теме «Сидел Ваня…» (которое сейчас зазвучало), Толстой разрыдался!
В этой витрине – «Пиковая дама» Чайковского: рукопись, готовая для набора. Первые исполнители. Германн – Николай Николаевич Фигнер.
Интереснейшие сведения о «Пиковой даме» заключают в себе мемуары поэтессы Лидии Яковлевны Нелидовой-Фивейской, записанные по просьбе музея.
Нелидова пишет, что в последние годы жизни, живя за границей, Шаляпин мечтал спеть Германна. «Мы вместе с Пушкиным создали Бориса Годунова, Мельника, – говорил он Фивейской. – Я мечтал спеть Германна, хотя это теноровая партия, но, поверьте, – это было бы моим лучшим созданием! Как я его чувствую! Как он близок мне! Как гениально выражен он в музыке Чайковского!» И дальше: «Я хочу спеть самого Пушкина! И после этого уйти на покой».
Считая, что в «Цыганах» Пушкин в Алеко изобразил самого себя и что Алеко в опере Рахманинова – тип неестественный, Шаляпин просил Нелидову-Фивейскую написать к рахманиновскому «Алеко» пролог. Поэтесса исполнила его просьбу и написала стихи для задуманного пролога. Однако Рахманинов – это было в 1936 году, незадолго до столетия со дня гибели Пушкина, – мягко отклонил предложение дописать музыку. Требовательный по отношению к себе беспредельно, Шаляпин ошибался. И монолог в его исполнении – это гениальное творение, достойное Пушкина и Рахманинова. Слышите, зазвучал!
«Весь табор спит…»
Одна эта запись способна дать представление о величии русской поэзии, русской музыки и гениального дарования Шаляпина!..
Над витриной – фото Рахманинова. 1936 год. А рядом – в пору создания «Алеко».
Письмо Рахманинова к Глазунову касательно исполнения в Петербурге Первой симфонии Рахманинова, которая при первом исполнении провалилась. 1898 год.
Портрет Глазунова.
Рахманинов и Глазунов вместе.
Декрет Ленина о национализации средств Российского музыкального общества и передаче их консерватории.
Глазунов – первый директор Петроградской консерватории в своем кабинете.
Письмо Глазунова к Анатолию Васильевичу Луначарскому, характеризующее Глазунова как художника и человека, замечательного по дальновидности:
«Глубокоуважаемый Анатолий Васильевич, в Петроградской государственной консерватории обучается по классу теории композиции и игры на фортепиано даровитейший ученик, несомненно будущий композитор, Дмитрий Шостакович. Он делает колоссальные успехи, но, к сожалению, это вредно отражается на его болезненном организме, ослабленном от недостатка питания.
Покорнейше прошу Вас не отказать поддержать ходатайство о нем в смысле предоставления талантливейшему мальчику способа питания для поднятия сил его.
В это время Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу не исполнилось еще и пятнадцати лет.
Глазунов не ошибся. Шостакович оказался достоин своих гениальных предшественников и учителей, достоин времени, в которое он живет. И одно из самых прославленных доказательств этого – Седьмая симфония, начатая в условиях ленинградской блокады.
Партитура Седьмой симфонии.
Фото: Шостакович на крыше консерватории в пожарной каске.
Фото: блокадный Ленинград. Афиша симфонического концерта и столик на улице, за которым продаются билеты на исполнение Седьмой симфонии.
Первое исполнение Седьмой симфонии за рубежом. За пультом – Артуро Тосканини.
Пластинки:
Одиннадцатая симфония – «1905 год». Образ революционного народа. Двенадцатая симфония – образ Ленина.
Четвертая симфония, Пятая – образ нашего современника.
Шостаковичу присуща широко объемлющая и глубокая мысль, связующая современность с историей. Он сам – наша будущая история. И замечательный сегодняшний день нашей музыки. А во многом и завтрашний, когда каждая его тема будет помниться миллионами людей и напеваться так же свободно, как напеваются его мелодии из музыки к кинофильмам.
Шостакович всегда впереди. Всегда в преодолении самого себя. Не повторяя ни себя, ни других. Не успокаиваясь. Не старея.
Вот он на фотографии. Вместе с Владимиром Маяковским. В работе над музыкой к спектаклю «Клоп», который ставил тогда Всеволод Эмильевич Мейерхольд.
Сергей Сергеевич Прокофьев. Другой великий наш современник, для которого существует мир только грандиозных событий и великих идей. Вспомним темы его сочинений за последние пятнадцать лет его жизни.
Александр Невский.
Иван Грозный.
1812 год («Война и мир»).
Гражданская война («Семен Котко»).
Отечественная война («Повесть о настоящем человеке»).
Симфонии. Сонаты. Кантаты. Балеты.
Шекспир. Лев Толстой. Сказки.
Современная советская проза.
И дружба с великим режиссером, драматургом, художником, мыслителем, теоретиком… (Тут начинает звучать музыка из фильма «Иван Грозный» – хор.)
Фото: Сергей Эйзенштейн, Сергей Прокофьев. Обмысляющие музыку к «Грозному».
Сценарий «Ивана Грозного», подаренный композитору Эйзенштейном с надписью: «Прокофьеву, преклонясь».
Преклонимся же и мы.
Перед ним.
Перед советской музыкой.
Перед музыкой русской.
Перед музыкальной культурой людей.
На экране появляется афиша – концерты Музея музыкальной культуры.
И слово: Конец
Так вот сложился план этого телевизионного фильма!
Об одном письме П. И. Чайковского
Материалы Музея музыкальной культуры наводят на размышления об отношениях музыкантов друг к другу, о чувстве общего дела. В этой связи мне хочется рассказать о письме Петра Ильича Чайковского из коллекции А. Е. Бурцева, которая, как уже сказано, была обнаружена мною в Казахстане, в Актюбинске, несколько лет спустя после войны.
Бурцев старательно коллекционировал рукописи не только писателей, художников и актеров, его привлекали также и автографы музыкантов. В актюбинском чемодане хранились рукописи А. Львова, А. Серова, А. Рубинштейна, П. Чайковского, Н. Римского-Корсакова, Ц. Кюи, Э. Направника, Г. Ломакина, А. Фаминцына, Н. Соловьева, Г. Лишина, С. Танеева, А. Глазунова, С. Рахманинова.