63. В 1880 г. Маркс и Энгельс, убежденные Ткачевым и другими русскими революционерами, пришли к выводу: «Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явится исходным пунктом коммунистического развития»64.
Владимир Одоевский закончил «Русские ночи» пророческим утверждением: «Девятнадцатый век принадлежит России»65. В этом не было сомнений ни у славянофилов, ни у западников, ни у революционеров следующего поколения. Не было, конечно, в этом сомнения у представителей официальной идеологии, которая складывается в 30-е годы и находит свое сжатое, но очень емкое выражение в формуле министра народного просвещения Сергея Уварова: «православие, самодержавие, народность». Назначенный в 1833 г. министром народного просвещения, многие годы до этого работавший в системе просвещения, Сергей Уваров был человеком, сотканным из противоречий. Знаменитый историк Сергей Соловьев писал, что Уваров «придумал эти начала, т.е. слова… православие - будучи безбожником, не веруя в Христа, даже и по-протестантски; самодержавие - будучи либералом; народность - не прочитав в свою жизнь ни одной русской книги, писавший постоянно по-французски или по-немецки»66.
Возмущение Сергея Соловьева вызвано не содержанием «триады», а цинизмом ее автора. В десятилетний юбилей своей министерской деятельности Сергей Уваров представил императору записку, в которой, в частности, рассказывал о рождении формулы: «Надлежало укрепить отечество на твердых основаниях… Найти начала, составляющие отличительный характер России и ей исключительно принадлежащие… Без любви к вере предков народ, как и частный человек, должен погибнуть… Самодержавие составляет главное условие политического существования России… Наряду с этими двумя национальными началами находится и третье, не менее сильное: народность»67.
Два первых члена «триады» - православие и самодержавие - не нуждались в комментариях, третий член - народность - было понятием новым. Неясность его смысла позволяла всем, кто хотел им воспользоваться - все рождающиеся в это время доктрины пользуются новым термином и могут его интерпретировать, как хотят. Славянофилы обратились в поисках источника «народности» к Древней Руси, пробовали носить «национальное» русское платье, которое на улицах Москвы принимали за персидское. Как говорили злые языки, славянофилы, демонстрируя подлинно русский дух, разбавляли шампанское квасом. «Народность» в понимании Герцена выражалась в «незасоренности» психики русского крестьянина, живущего в общине. Это позволило автору «Былого и дум» сказать, что «русский человек - самый свободный человек в мире»68. Принятие всеми идеологиями понятия «народность», интерпретируемого по-своему, привело к созданию особого - исключительного - представления о русском обществе. Его видели состоящим из народа, т. е. крестьян, и всех остальных - публики, по выражению славянофилов. В народе хранилась истина, подлинный русский дух.
Особенностью николаевской эпохи было подозрительное отношение государя к славянофилам, исповедовавшим - выраженные практически в идентичных терминах - ценности официальной идеологии. Важной причиной подозрительности императора был страх перед неконтролируемым мышлением. Джузеппе Мадзини рассказывает в своих воспоминаниях, что, когда после ареста в 1830 г. отец отправился к губернатору Генуи узнавать, почему юноша арестован, губернатор ответил, что молодой человек - талантлив, но очень любит одиночные прогулки по ночам и ничего не рассказывает о своих размышлениях и что правительство не любит талантливых молодых людей, размышляющих на неизвестные властям темы. Подозрительность австрийских властей полностью разделялась русскими властями.
Александр Герцен писал об отношениях между славянофилами и западниками: «Да, мы были противниками, но очень странными. У нас была одна любовь, но не одинаковая. У них и у нас запало с ранних лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за воспоминание, а мы за пророчество, чувство безграничной, обхватывающей все существование, любви к русскому быту, к русскому складу ума»69. Любовь к русскому быту, к русскому складу ума была обратной стороной отрицания Запада, западных ценностей. Профессор Московского университета Степан Шевырев, славянофил и горячий защитник «триады» Уварова, писал о Западе: «Мы целуемся с ним, обнимаемся, делим трапезу мысли, пьем чашу чувств - и не замечаем скрытого яда в беспечном общении нашем, не чуем в потехе пира будущего трупа, которым он уже пахнет». Александр Герцен вторит: «Я вижу неминуемую гибель старой Европы и не жалею ничего из существующего»70.
Наличие общих пунктов во всех рождавшихся идеологиях особенно очевидно в неожиданном «диалоге» между Николаем I и Михаилом Бакуниным. В мае 1851 г. швейцарские власти выдали России государственного преступника Михаила Бакунина, активного участника революции 1848 г. в Германии. Швейцария не была обязана выдать революционера, искавшего на берегах Леманского озера политического убежища, но вес России в Европе был слишком велик. Бакунин был заключен в Петропавловскую крепость. К нему явился по поручению императора преемник Бенкендорфа на посту главы III отделения граф Алексей Орлов и предложил написать исповедь царю, «как духовный сын пишет к духовному отцу».
«Исповедь» Бакунина была впервые опубликована в Москве в 1921 г. и вызвала споры среди историков. Одни считали ее раскаянием автора, свидетельством его отказа от революционной деятельности, другие видели в документе, написанном в крепости, хитрость революционера, желавшего обмануть тюремщика. Николай читал «Исповедь» с большим интересом и на полях выражал свои чувства по поводу написанного. Одобрение императора вызывали все размышления Михаила Бакунина, «разоблачавшие» Запад. Бакунин пишет, что в Западной Европе, куда не повернись, видны дряхлость, слабость, безверие и разврат, никто не верит никому, даже самому себе… Николай на полях отвечает: «Разительная истина». Бакунин критикует Французский парламент. Николай подчеркивает фразу и комментирует: «Прекрасно». Бакунин констатирует возникновение коммунизма, который появляется одновременно сверху и снизу - как система, пропагандируемая немногими организованными тайными или явными организациями, и как неопределенная, невидимая, неуловимая, но присутствующая всюду сила. Николай реагирует: «Правда».
Михаил Бакунин успокаивает царя, объясняя, что видит коммунизм, как естественный, неизбежный результат экономического и политического развития Западной Европы. Он подчеркивает: только Западной Европы, ибо считает, что на Востоке и в славянских государствах (за исключением, может быть, Чехии, Моравии и Силезии) коммунизм не имеет ни оснований для возникновения, ни смысла. Узник дает тюремщику совет, разговаривая на равных, как один знаток политических вопросов с другим. «Я думаю, - писал Михаил Бакунин, - что в России более чем где будет необходима сильная диктаторская власть, которая бы исключительно занялась возвышением и просвещением народных масс, - власть свободная по направлению и духу, но без парламентских форм; с печатанием книг свободного содержания, но без свободы книгопечатания; окруженная единомыслящими, освещенная их советом, укрепленная их вольным содействием, но не ограниченная никем и ничем»71. Современный московский историк, биограф Бакунина, видит в предложенной Николаю «схеме власти просвещенного абсолютизма» тактический ход революционера, находящегося «во власти медведя»72. Это, конечно, не исключается. Примечательно, однако, то, что в «схеме власти», изложенной Бакуниным, нет ничего, чего бы не было в «Русской правде» Павла Пестеля. Александр Герцен, находясь в эмиграции, говорил, что в России никогда конституции не будет и средний умеренный либерализм в ней никогда не пустит корней. Это для России слишком мелко, утверждал Герцен, пророчествуя; «Россия никогда не будет juste milieu».
Прочтя «Исповедь» Бакунина, Николай передал ее наследнику, снабдив рекомендацией: «Стоит тебе прочесть: весьма любопытно и поучительно».
Император был прав. «Поучительность» текста, написанного Бакуниным, в том, что автор, революционер, противник самодержавия, выражал нередко мысли, с которыми соглашался царь. Николай I не сомневался во враждебности взглядов Бакунина, после трех лет заключения в Петропавловской крепости революционер просидел еще три года в Шлиссельбурге, затем был сослан в Сибирь, откуда только в 1861 г. он сумел бежать. Михаила Бакунина держал в заключении не только Николай I, но и его наследник - прочитавший «Исповедь» - Александр II. Поучительность «Исповеди» в том, что она содержит некоторые убеждения, характерные для всех русских идеологий, сложившихся в середине XIX в. Важнейшей из них был внешнеполитический аспект идеологий. Все они носили оборонительно-наступательный характер. Все они, принимая в качестве аксиомы исключительность России, представляли собой системы, объяснявшие необходимость обороны, лучшей формой которой, как известно, является наступление.
Врагом был Запад в разных его проявлениях: католицизм, капитализм, парламентаризм, революция. Интеллектуальным толчком к возникновению русских идеологий были идеи национализма, приходившие из Германии. Физическим толчком было польское восстание 1830-1831 гг. Поляки были воплощением всех пороков: славяне, но католики, подда