азни бояр начались после смерти Анастасии. Сам Иван, во втором послании Курбскому, повторяя жалобы, утверждая, что злые советники «захватили мою власть и правили, как хотели, а меня устранили от власти», с горечью восклицая: «Сколько напастей я от вас испытал, сколько оскорблений, сколько обид и упреков!», переходит к страшному обвинению: «А с женой моей зачем вы меня разлучили? не отняли бы вы у меня моей юной жены, не было бы и Кроновых жертв»84.
Кронос, древний греческий бог, пожиравший своих детей, ибо было предсказано, что один из них его свергнет, несколько раз появляется в переписке Ивана и Курбского - оба корреспондента употребляют этот образ. Во втором послании царь обвиняет Адашева, Сильвестра и Курбского в убийстве его «юницы», оправдывая этим начало казней. Никаких оснований подозревать врагов в отравлении Анастасии у Ивана не было (в первом послании он об этом не пишет), но желание найти причину антибоярских репрессий побуждает Грозного выдвинуть это обвинение. Имелись и другие. Подлинные и мнимые, которые могли казаться реальными Ивану, когда он описывал их в посланиях изменнику.
Современник событий Альберт Шлихтинг рассказывает, что после полоцкого успеха Иван стал уничтожать тех евоих приближенных, которые советовали ему перестать воевать с «христианскими народами» и обратить оружие против «врагов креста Христова» - татар и турок85. Главное обвинение, сформулированное в первом послании Курбскому, - заговор против царя.
Геббельс утверждал, что историю знают только по фильмам и поэтому прошлое находится в руках кинорежиссеров. Все зрители «Ивана Грозного» Сергея Эйзенштейна помнят не только сцену отравления Анастасии, которой тетка Ивана Евфросинья Старицкая подает яд, но прежде всего сцену, в которой смертельно больной Иван на коленях упрашивает бояр присягнуть наследнику, а они отказываются, задумав провозгласить царем, «воцарить» князя Владимира Старицкого.
Сергей Эйзенштейн не придумал историю болезни. Она рассказана в первом послании Курбскому: «Когда же… я, как бывает с людьми, сильно занемог, то те, кого ты называешь доброжелателями, с попом Сильвестром и вашим начальником Адашевым во главе восстали, как пьяные, решили, что нас уже не существует и, не заботясь о нашей душе и о своих душах.., решили посадить на престол нашего отдаленного родственника князя Владимира, а младенца нашего, данного нам от Бога, погубить, подобно Ироду»86.
Важнейшим источником рассказа о болезни царя, об отказе бояр и ближайших советников присягнуть шестимесячному наследнику - «пеленочнику» Дмитрию, была Царственная книга - летопись, открытая и опубликованная М.М. Щербатовым в 1769 г. В 1945 г. С.Б. Веселовский пришел к выводу, что «все поправки, приписки и интерполяции Царственной книги сделаны одним почерком и одним лицом позднего происхождения; они сделаны лет восемнадцать-двадцать спустя после болезни царя в 1553 г. при непосредственном близком участии самого царя и с определенной тенденцией оправдать царя в казни старицких князей в 1569 г.»87
Анализ приписок, сделанных по требованию и, видимо, под диктовку Ивана в Царскую книгу, официальную московскую летопись, свидетельствует, что царь в 1553 г. еще не имел намерений расстаться с Адашевым, Сильвестром и другими ближайшими советниками. Но эти вставки, без всяких сомнений, раскрывают мысли и намерения Ивана Грозного в 1569 г. и объясняют причины конфликта между царем и боярством, приобретшего острую форму гонений и казней, начиная с 1560 г., после смерти царицы и отставки Адашева.
Алексей Адашев, мелкий вотчинник, превратившийся благодаря своим административным талантам в «правителя Русской земли», духовник Ивана Сильвестр стали ближайшими советниками царя, когда ему было 18 лет. Десять лет спустя они стали восприниматься царем как цепи, связывавшие его по рукам и ногам Историки подметили черту характера Ивана: увлекаясь мыслью, он охотно отдавал подробности исполнения другим, но потом, заметив, что они забрали слишком много власти, вооружался против тех, кому верил88. Неистово религиозный человек, Иван так же твердо, как в Бога, верил в божественный характер власти царя. Тот, кто противился его желаниям, критиковал его планы, ограничивал его власть, посягал на волю Божью. В послании польскому королю Стефану Баторию Иван в первых же строках подчеркивает разницу между ним и адресатом: «Божьей милостью мы, смиренный Иван Васильевич… царь и великий князь всея Руси (следует полный титул), по Божьему изволению, а не по многомятежному желанию человечества…»89. Не слишком тонко русский царь намекал на то, что польский король был избран на трон сеймом. Следовательно, ни в какое сравнение с Иваном он идти не мог. Убеждение московского царя в божественном характере его власти было так велико, что он согласился, когда возникла возможность, с выдвижением его кандидатуры на польский трон. Но до выборов дело не дошло.
Переписка Ивана Грозного с князем Курбским отражает задним числом взгляды корреспондентов на переворот, совершенный царем в 1560 г., когда он подверг опале Алексея Адашева, Сильвестра и других советников, на события, предшествовавшие разрыву и последовавшие. Авторы посланий видят прошлое по-своему, по-разному оценивают факты и поведение людей, бросают друг другу беспощадные обвинения. Перед читателем - важнейший литературный памятник эпохи и страстное представление двух взаимоисключающих политических взглядов, можно бы сказать политических программ, если бы личный характер переписки, перечень взаимных персональных обид и претензий не исключали такого холодного слова, как «программа».
Василий Ключевский, автор блестящего психологического портрета Грозного, замечает. «Иван - один из лучших московских ораторов и писателей XVI в., потому что был самый раздраженный москвич того времени»90. Историк имеет в виду страстность посланий, фанатическое убеждение в своей правоте, неистовый гнев на противника, сочетающийся с убийственной иронией. Программа Ивана была несложна: царь - неограниченный самодержец, ибо его власть от Бога. Его взгляд лучше всего выражен в знаменитом афоризме, который неизменно цитируют историки: «А жаловати есмя своих холопов вольны, а и казнить вольны же». Емкость афоризма объясняет причину его популярности; в нем выражена суть абсолютной, самодержавной власти. Развивая свою мысль о необходимости единоличной власти, Иван, цитируя пророка, приводит убедительное сравнение: «Горе дому, имже жена обладает, горе граду, имже мнози овладают».
Советский биограф Ивана Грозного подчеркивает как важнейшую особенность его политических взглядов их неразрывную связь с практикой: «Практическая деятельность подымается здесь до высоты теории, а сама теория выступает как прямое и непосредственное руководство к практической деятельности, определяющее и направляющее эту деятельность»91. Мысль советского историка, верная по существу, примечательна тем, что является парафразой знаменитого высказывания Сталина: марксизм не догма, но руководство к действию.
Пафос послания Ивана - защита и оправдание неограниченной самодержавной власти. Адресат - Андрей Курбский, но очень скоро царь перестает говорить «ты» и начинает говорить «вы», имея в виду всех своих врагов, изменников, покушающихся на его власть бояр. «Русские самодержцы, - ссылается Иван на историю, - изначала сами владели своим государством, а не их бояре и вельможи». Теория и ссылка на прошлое позволяют Ивану перейти к практике. Стремясь ограничить его власть, бояре совершают измену, а с изменниками царь имеет право расправляться, как они этого заслуживают: «Хочешь не бояться власти? Делай добро; а если делаешь зло - бойся, ибо царь не напрасно меч носит - для устрашения злодеев и одобрения добродетельных»92.
Начал Андрей Курбский. Уйдя в Литву, он послал письмо царю, в котором обвиняет, объясняет, оправдывается. Легенда гласит, что послание Ивану было привезено в Москву слугой князя Василием Шибановым. Царь, пронзив ногу посланника своим жезлом, выслушал прочитанное письмо, похвалил Ваську Шибанова за верность князю и послал его на казнь. Историки подвергают легенду сомнению. Несомненным является факт ответа Ивана Курбскому. Два обстоятельства объясняют значение князя Андрея Курбского в русской истории. Первое: он ушел из-под власти царя и публично объявил свои мотивы. Его можно было бы назвать первым русским эмигрантом, если бы он себя таковым не считал. Потомок древнего удельного рода князей Ярославских, Андрей Курбский считал своим правом покинуть сюзерена, с которым у него испортились отношения, и уйти к другому. Право отъезда было одной из важнейших привилегий служилых людей, с которой московские великие князья начали воевать со времен Ивана III. При Иване Грозном отъезд стал считаться изменой, но даже он не решался его запретить, ибо не любил прямо ломать древних обычаев. Желая воспрепятствовать отъездам, царь заставлял бояр целовать ему крест на верность. В середине 50-х годов, несмотря на крестное целование, московское боярство старается бежать в Литву. Бегство принимает угрожающие размеры. Репрессии, которые обрушиваются на пойманных беглецов и их семьи, побуждают к бегству других, что, в свою очередь, вызывает новые репрессии.
Второе обстоятельство - взгляды Андрея Курбского. Упреки, обвинения, аргументы князя-беглеца выстраиваются в систему взглядов, которую можно считать политической программой.
Более 400 лет не стихают горячие споры по поводу личности Андрея Курбского, мотивов его побега, справедливости его обвинений, смысла его взглядов. Иван предъявил Курбскому список преступлений: измена, нарушение крестного целования, желание восстановить ярославский удел, т.е. выделить Ярославль в самостоятельное княжество, намерение отнять у царя жену Анастасию. Если имелись основания для первых двух обвинений, третье и четвертое относятся к области фантазий царя. Мнения историков носят диаметрально противоположный характер. Господствующий взгляд: кня