— Какой ещё праздник, Марти? Называется-то как?
— День Забыл Кого. Космонавта вроде… Ну, русские празднуют.
— Гагарина? — оживился вдруг Кукурузный Эйб и отложил ягоды.
— Ага, вроде евонный…
— Первого космонавта надо знать, Марти, даже если он не американец. Хм, а отмечают русские, говоришь? Это ж всё меняет! — он как-то оживился, даже облизнулся в предвкушении. — Щас я быстренько переоденусь — и бегом в глайдер!
Уж не знаю насколько бегом перемещался Эйб, но когда я заманил в глайдер дядю Себастьяна, он уже сидел там.
— Не беги, как укушенный, Марти! — кричал мне дядя, едва поспевая. — Что там такого срочного, можешь объяснить?
— Не могу, — выкрикнул я, пытаясь отдышаться, и прибавил ходу, потому что уже услыхал в отдалении сердитый окрик Железной Ти. Видимо обнаружила, что ягоды не перебраны — дядя Себастьян тоже был брошен на красовику, которую с разрешения биологов почти неделю собирали в лесах свободные от остальных дел Фостеры.
— Так, ты.. об… объясни, — совсем запыхался дядя Себастьян, когда наконец-то добежал до глайдера.
— Садитесь скорей, надо лететь! — попытался я схитрить, но не вышло.
— Никуда я не полечу, Марти. Что за глупые шутки?
— Си, ну чего ты докопался до мальчика? Он нас на праздник позвал, а ты упрямишься, — неожиданно пришёл мне на выручку Кукурузный Эйб. — Я знаю этих русских: синьпозиум устроят, всё будет как надо!
— Какой еще свинпозиум? Что за русские? — раскраснелся и вытер пот со лба дядя Себастьян. — Вам делать нечего?!
Он покачал головой, выдохнул, приводя дыхание в порядок и собрался было идти. Что делать? Его надо было задержать, но как? Не запихивать же в глайдер насильно? И тут вспомнились слова отца: «Иногда нужно дать человеку правильную альтернативу. Ту, где он считает, что выбор есть, а на самом деле его не существует».
— Дядя Себастьян, погодите!
— Отстань, Марти — и так из-за твоей ерунды я весь запыхался. Если мама узнает, что я оставил ягоды…
И тут вновь послышался её грозный окрик. Дядя Себастьян вздрогнул. «Самое время подсекать», — сказал бы отец.
— Вот-вот, вы уже все равно перестали перебирать ягоды. Вы можете туда вернуться сейчас, а можете завтра утром, но эффект примерно один.
— В каком смысле? — обернулся он.
— В таком, – я сделал максимально скорбное, сочувственное лицо. — Бабушка уже увидела, что вы уклоняетесь от работы. Поверьте моему богатому опыту — она всыплет вам независимо от того, вернетесь вы сейчас, или поздно вечером. Так что вы ничего не теряете, повеселившись на празднике — наоборот, это как бы компенсирует бабушкины… недовольства, — улыбнулся я самой доброжелательной и невинной улыбкой, которую только мог изобразить.
Лицо дяди перекосилось — на нем промелькнули ярость, страх, сомнение… а потом робкая решимость, даже радость!
— Вот чёрт, — удивлённо выругался он. — В самом деле — один раз живём! — и тут, оглянувшись в сторону дома. заметил там какое-то движение.
Это была бабушка.
Дядя Себастьян стремительно впрыгнул в глайдер.
— Запускай скорей! — выкрикнул он, спешно нажав на кнопку закрытия двери, а потом спрятался на полу и не садился в кресло, пока глайдер не отдалился от Фостер-сити на безопасное расстояние.
***
Закрытая часть мероприятия проходила в небольшом поселке, собранном из типовых жилых блоков невдалеке от входа в шахту. Судя по малому количеству глайдеров на парковке, в основном тут собрались местные, либо те, кто не планировал в ближайшее время отсюда улетать.
День и вечер выдались теплыми, ведь у нас тут, в отличие от Земли, в самом разгаре лето. Поэтому все веселье проходило на улице.
Собралось не меньше пары тысяч человек. Между жилыми блоками были натянуты треугольные флажки на веревках, и переливались разными цветами гирлянды. На поляне, которую кто-то в шутку обозвал городской площадью, стояло две внушительных по размеру цистерны, похожие на топливные, а рядом с ними почему-то толпились люди с кружками. Чуть поодаль, между самыми высокими блоками из контейнера построили импровизированную сцену, которую освещали прожекторы. Там стояли люди с инструментами и играли.
Пахло барбекю, а еще чем-то сладковатым, рыбой, углями и тем, что люди пьют. Люди танцевали, пели и ели, а кое-где уже даже и дрались — но не всерьёз, а как-то по-дружески, под радостные возгласы толпы «nu dai emu, dai!».
— Что за странная музыка? — спросил я, когда мы приблизились к площади.
— Эх, молодежь, — вздохнул Кукурузный Эйб. — Это хард-рок. Классику надо знать, Марти. И чему только в школе учат?
— А уже ничему, — улыбнулся я и попытался найти отца.
Вдруг музыка смолкла — заиграла другая. Запел тонкий — похоже, девчоночий — голос. Кажется, девочка пела на русском, насколько Ник успел познакомить меня с языком. Тонкий, пронзительный голос завораживал, притягивал… вселял какую-то надежду, что ли. И это при том, что слова так и оставались для меня загадкой.
На русских песня подействовала ещё сильнее. Те, кто толпился у цистерны, повернулись в сторону сцены и застыли с кружками в руках. Танцующие и дерущиеся тоже остановились. Только что проведших хук справа и отправивший в нокдаун своего противника, русский уже поднимал его и разворачивал к сцене, где в белом космокомбинезоне стояла девчонка, на вид совсем еще мелкая, бесконечно младше меня… ну, то есть, года на три.
На этой самодельной сцене она казалась совсем крохотной. Лучи от прожекторов спускались по обе стороны от неё и казалось, что они образуют большие светлые крылья. Вот так, наверное, и выглядят ангелы. Значит, пастор Джефф прав, и они существуют? Девочка пела так, что в душе все переворачивалось, но хотелось слушать её дальше, слушать и слушать. Люди вокруг начали ей подпевать. Они не горланили во всю мощь, не пытались перекричать её спьяну, не старались блеснуть своим голосом. Нет. Все они пели очень осторожно, тихонечко, словно боясь испугать, спугнуть песню. Мне вдруг захотелось заплакать, отчего я даже обозлился на себя, но тут же сам себя и простил, потому что, слушая её, невозможно было сердиться, обижать или обижаться.
— … ya nachinau put’, — допела девочка. Все вокруг стихло. Я мог расслышать дыхание людей, стоящих поодаль. Вот уж на самом деле пронзительная тишина — и слезы, слезы на глазах у людей. Даже мужчины стояли с красными глазами, из которых текли скупые слезы. Никто не стеснялся, не скрывал эмоции.
Лица у всех какие-то одновременно и грустные и радостные. Какие-то oduhotvorennоe, как называл это состояние Ник. Или еще, как он там говорил? Ах да, svetlaya pechal’ — это когда грустно, но по-хорошему. Никогда я его раньше не понимал, ведь же: не может быть одновременно грустно и весело! Но теперь я понял, что так бывает.
Девочка поклонилась, и это словно пробудило всех ото сна. Толпа стала аплодировать, что-то выкрикивать и затем повторять одно и тоже слово. Я удивился — зачем они кричат про наше старое космического агентство, которое ещё в пятидесятых с потрохами купила «Конкордия»? Причины выкрикивать «НАСА!» я не видел. Но потом Ник объяснил мне, сдерживая смех:
— Никакое не НАСА, Марти. Ну, рассмешил!.. Это имя - Nastya. Сестру мою так зовут.
Под дружные крики девочка снова поклонилась, помахала всем рукой и спустилась со сцены, исчезнув где-то за блоками строений. Я уж было побежал за ней, не особенно понимая, зачем — но тут услыхал голос отца:
— О, Марти! Молодца, ты привел сюда кого нужно.
— Слушай, Хэнк, так и знал, что это твоя затея, — начал было ворчать Себастьян, но взглянув на сцену, осекся и уже как-то совсем миролюбивее сказал. — Ну и ладно. Надо и отдохнуть иногда.
— Давайте-давайте, веселитесь, ни в чем себе не отказывайте. А ты, старина Эйб, слишком не напивайся. У меня для тебя потом будет отдельный подарок.
— А когда я напивался, мальчик мой? — вздохнул Кукурузный Эйб и поправил красную рубашку в клетку, вылезшую из-под подтяжек. — Не было еще у меня столько виски, чтобы напиться вдоволь.
— Ну ладно, ладно, отдыхай пока, старина, — похлопал его по плечу отец. — Вон там в цистернах русские спирт провезли. С ним лучше острожнее.
— Но они же топливные! — возмутился дядя Себастьян. — Это значит, что кто-то не досчитался…
— Мне объяснили, что это вместо запасных топливных цистерн. Все в порядке. Тем более для многих такое их наполнение куда приятнее изначального. Всё, не мешаю. Отдыхайте! — отец задорно подмигнул обоим, причем я был уверен, что каждый воспринял это на свой счет.
И сразу же отвел меня в сторону.
— Очень рад, что вы успели до выступления этой девочки. Как тебе… песня?
— Отличная. Я ничего не понял, но это так… так oduhotvorennоe.
— О, ты уже и язык учишь, — усмехнулся отец. — Смышленый парень! А девчонка как? Ну не отворачивайся, не красней уже. Это я так, просто интересуюсь. Пойдем-ка со мной к Лосеву. У него там за главным столом всяких вкусностей хватает.
Легкая злость из-за глупых вопросов про девчонку у меня прошла сразу же, как я услышал о том, что можно хорошенько перекусить, тем более с самого утра ничего толком не ел. Признаться, от нашей однообразной еды я уже устал, а тут, похоже, подготовили запасы того, что смогли тем или иным способом протащить с Земли.
Нас провели на два пустующих места рядом с начальником Нового Донбасса. Ожидания не обманули. Я не знал не то, что названий тех блюд, что стояли на столах, а даже того, из чего они приготовлены. Красный суп с мясом и каким-то белым йогуртом, странного вида месиво из картошки, непонятные ни на вид, ни по содержанию пирожки и огромные пироги. Но всё было горячим и так вкусно пахло, что мой живот заурчал, чуть ли не заглушая музыку.
Отец о чем-то говорил с Лосевым, но я уже не слышал ничего. Я уплетал все те вкусности, что обильно украшали стол. Вкус и запах сводил с ума. Счастье теплом разливалось по всему телу с каждым съеденным куском пирога, ложкой супа и чего-то еще, что не имело для меня никакого названия. Сидящая рядом пожилая, но весьма симпатичная женщина с округлым лицом, все время мне улыбалась и, кажется, умилялась тому, как я ем. Она подкладывала мне добавки снова и снова.