41
<Без адресата>
От себя скрывать свои мысли – все равно что прятать добро от вора, сидящего у тебя на шее; а поскольку тут, как в сагунтийском золоте, сплавленном со свинцом, стыд и боязнь смешались с ликованием и благодарностью, исповедаю перед собой все, что сам знаю, буду себе и свидетелем и судиею.
С великим трепетом ждал я среди людей, полных радости, того часа, когда господин наш прибудет из монастыря в свое жилище и всех людей приведет с собою. Я думал: вот придут они; наш замок, так долго пустынный, наполнится хождением и заботою, не утихающей даже и в ночи; что тогда избежит людского глаза? и долго ли мне будет ходить там и сям безнаказанно, когда не женщины суеверные и пугливые дети окажутся вокруг, но мужи суровые и всякий страх привыкшие пред собою видеть? В первую ночь навсегда простился я с тем, что вижу вокруг себя, когда смыкаю очи, ибо полагал, что поутру буду уже не здесь и не в своей воле. Никогда, думаю, и ничья постель не была свидетелем такой радости, какую повидала моя следующим утром. Я на своем месте, и моя судьба, ввергшая меня в плачевное беспамятство, за всем тем хранила меня в этом состоянии, не дав мне попасться в руки, привычные ловить! С тем, однако, большей боязнью ждал я следующей ночи, а когда и она миновала подобным образом, а за нею и еще одна, страх мой начал истощаться, а радость – сменяться недоумением. Ввечеру предпринял я все свои обычные уловки, благодаря которым прежде следил за своими выходами и входами, не имея сил им помешать: теперь же все мои хитрости единогласно говорили: не выходил я никуда, провел ночные часы, как положено человеку, на мирном ложе. Но я все не хотел верить, что смилостивился надо мною Бог, пока много дней, проведенных в подобных опытах, не склонили меня признать, что ушла моя болезнь и не вернется. С того часа, как общая радость перестала нести угрозу для меня одного, не было под этим кровом человека веселее меня. Словно разум мой из долгого изгнания возвратился победителем на свой престол и овладел всяким уголком моей природы, так что не было в ней ни одной силы и способности, которая не подчинилась бы ему и не принесла обычную дань. Освободившись от этого бедствия, с новой силой я возненавидел пороки, кои довели меня до него, и поклялся перед самим собой следить за их приближением с неустанной бдительностью, все освещая огнем рассмотрения и взыскания, дабы внутри меня не было той ночи, в коей им дозволено бродить по своей воле.
42
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Снова виделся я с этим человеком и слышал его рассказ: вот что, по его словам, приключилось с ними после всех сицилийских досад и невзгод, о которых было сказано прежде.
На семнадцатый день после отплытия короля Франции, в среду по Пальмовом воскресении, король Англии вышел со всем войском из порта на 150 больших кораблях и 53 галеях, так что город мог хвалиться, что подобный флот никогда еще не выходил отсюда, строгой чередою, как распорядился король, чтобы суда не относило друг от друга. И ветер вдруг утих, так что им пришлось стать на якорь между Калабрией и Монджибелло, а назавтра, в день Вечери Господней, ветер снова поднялся и дул весь день, но не такой сильный, как бы им хотелось; в пятницу же ударил противный ветер, волны надулись и поднялась буря и тьма. Великий страх вселило в пилигримов и упорство ветра, и грохот волн, и треск кораблей, из-за чего нельзя было слышать распоряжения, так что каждый делал, что казалось ему правильным. Одни свертывали паруса, другие вычерпывали воду, бьющую в трещины, а иные чинили расколовшиеся бока. Ветры словно слетались разом отовсюду, волны же били по кораблям, словно мангоннели по стенам и башням, и все старание корабелов было впустую, ибо они, видя настоящую им опасность, не знали, где они и за что им браться, чтобы ее избегнуть. Кто выталкивал за борт коней, чтобы облегчить корабль, кто выбрасывал всякую еду и вино, кто кидал свои вещи, но мало кто из них надеялся дожить до завтра; одни просили Бога, изводящего ветры от Своих сокровищниц, не погубить их в тот самый день, когда Он умер ради их спасения, другие же совсем потеряли голову от страха и лишились всякого стыда, хотя их воплей совсем не было слышно; кто же мог удержаться от страха, те тяжело страдали от тошноты по непривычке к морскому делу. Наконец они бросили всякие попытки направлять корабли, так что их носило как придется и вдали друг от друга. К вечеру мало-помалу унялись и ветры, и море, подул попутный ветер, и пилигримы ободрились и сказали друг другу: «Как знать, может, мы еще и выберемся из этой утробы»; однако тех, кто вспомнил поблагодарить Бога, было меньше, чем тех, кто взывал к Нему в час бедствия, ибо когда тучи расходятся, человек начинает надеяться на себя. А на королевском корабле была выставлена в фонаре большая восковая свеча, по которой все смогли направиться вслед за королем. И так они понемногу собрались вместе, как птенцы вокруг наседки, ибо у короля были весьма искусные мореходы, которые могли многое, когда не сталкивались с силой превыше себя, и они подставили паруса попутному ветру и шли всю ночь без ущерба и без опасностей, и так продолжалось в субботу и в самый день Пасхи, а в среду перед ними открылся большой остров Крит. Король велел причалить к нему, чтобы отдохнуть и собрать флот, когда же собрались все, кто уцелел, недосчитались двадцати пяти кораблей, и это было великим горем для короля и для всех. Мореходы же говорили, что этот остров лежит ровно на середине пути между Мессаной, откуда они отправились, и Акрой в Палестине. Подобным образом и поэт говорит:
Крит средь пучины лежит, Юпитера мощного остров.
Пилигримы рассчитывали отдохнуть здесь несколько дней, так как выбрались на этот берег словно изо рва погибели, но вышло против их желания, ибо король пренебрег утешениями плоти ради Божьего суда и справедливости, горя желанием скорее оказаться в Палестине, так что наутро всем приказано было поднимать якорь. К концу дня поднялся весьма сильный ветер, который ударил в паруса и гнал корабли подобно птицам, и в понедельник они причалили к большому острову, называемому Родос, хотя там поначалу не нашлось доброй гавани. Здесь был некогда город, немногим меньший Рима, достигший силы и благоденствия под властью Тлеполема, Геркулесова сына, коего поэт называет «прекраснейшим вождем родосского флота»; обитатели его, с великим благоговением почитавшие Солнце, почему у стихотворцев в обычае говорить «Фебов Родос», изваяли его медное изображение на колеснице, поставленное на колонну высотою сто локтей; впоследствии здешние жители такой славы достигли во вселенной своим красноречием, что сам Туллий, несравненный по дарованию, предпринял плавание в Азию, дабы у наставников витийства и мудрости, в особенности у знаменитого Аполлония, как бы переплавиться и быть выкованным заново, как говорит Квинтилиан в «Наставлении оратора». Ныне там всюду развалины башен и домов, некогда богатых и пышных, а кое-где монастыри, но по большей части брошенные и пустынные, город же своей великостью говорит, что раньше толпы людей его наполняли, теперь же мало можно найти тех, кто бы продал пилигримам еду. И поскольку король от непрестанного морского волнения был весьма изнурен, то сделана остановка, в течение которой он дожидался, что придут потерянные корабли. Так они провели десять дней на этом острове, а в первый день мая вновь вышли в путь, и вышло так, что ветром их отнесло в место, опаснее которого нет в море, называемое заливом Саталии. Там вода непрестанно кипит, поднимая песок со дна: оттого ли, как говорят, что там сталкиваются волны четырех морей или от каких-то других причин, но море тут мечется и не находит покоя, словно гонимое гневом Божиим. Корабелам пришлось немало потрудиться, ибо ветер все время нудил их обратно в этот залив. Когда же они выбрались, то с королевского корабля заметили одно большое судно, из тех, что называют буссами, плывшее им навстречу из иерусалимской земли; видя его, король послал к нему людей узнать новости о войне. Когда его посланцы вернулись, то рассказали, что король Франции в Великую субботу вошел в порт Акры, которая уже давно была осаждена христианами, и его приняли там с похвалами и слезами, как ангела Божьего; он же велел поставить камнеметы против башни, называемой Проклятой, и изготовить другие орудия на разрушение стен; и им удалось большими камнями развалить часть стены, но потом турки сожгли их машины: так выказывалась христианская ревность в прекрасных подвигах и совершалось много всего, пока англичане плавали по морю. А наш господин смотрел на этот корабль, проходивший мимо, так долго, как его было видно, словно окаменел; пуатевинцы же, с которыми он был в большой дружбе, видя его уныние, сказали, что очень скоро, если на то будет изволение Божие, его рука будет там, куда стремится его сердце, так что он окажет свою силу наилучшим образом. Слыша это, он глубоко вздохнул и сказал: «Ах, господа, я хотел бы, чтобы у меня всегда были утешители, подобные вам»; и все они ободрились и стали ждать будущего. В скором времени ветер принес их к большому и богатому острову, который называется Кипр, где их путешествие замедлилось не по их воле, ибо несмотря на то, что они давно были мучимы бурями и терпели другие невзгоды, их там отнюдь не привечали и не тешили, как покажет дальнейший рассказ.
43
Досточтимому и боголюбезному господину Евсевию Иерониму, пресвитеру Вифлеемскому, Р., смиренный священник ***ский, – о Христе радоваться
Все, что могло, поднялось с места и вслед за господами ушло в монастырь, к завтрашнему празднеству, я же остался с немногими при нашем алтаре. Почтим, однако, сей день и мы, как сможем: ведь многие, свидетельствуя о единстве Церкви, разным чином священнодействий, но в единой вере служили единому Господу. Верою Авель принес Господу от первородных стада своего и от тука их, никакой заповеди о сем не прияв и писаным законом не наставленный, но одним законом естества наученный чтить Творца, и не приношениями, но праведностью угодил Богу. Верою Ной, вняв повелению о вещах невиданных, создал ковчег, и спасся в нем, и, выйдя из него, первым устроил жертвенник Господу, взяв от всякого скота и от всех птиц чистых, и принес во всесожжение: и принял Бог жертву от людей, которых, долгими испытаниями теснимых и страхом кораблекрушения терзаемых, Он укреплял утешением и направил в гавань безмятежности. Верою Авраам принес жертву Господу, не писаному закону вняв, но божественному видению. Принесу и я нечто на украшение праздника, взяв из ковчега моей ревности, с упованием, что примет мое приношение Бог, вменит мне веру в праведность и дарует обещанную землю покоя.