Нет, это правда, я видел Ленина, все-таки я его видел! Все самое яркое в моем детстве связано с Лениным, и из детства еще доносятся ленинские слова…
Как говорится, из песни слова не выкинешь. И теперь, вернись я в мою суровую военную юность, в тот вечер перед отбоем, вновь, как клятву, повторил бы, что я видел Ленина. Из песни слова не выкинешь.
Миллионы и миллионы людей земного шара живут рядом с Лениным. Ленин у них — с детства, с первых младенческих слов, с изначальных открытий мира. Биографии миллионов невозможны без Ленина. И моя биография тоже.
Можно сказать, что началась она в тот день, когда дед повесил в нашей избе ленинский портрет. С этого события я и веду отсчет. Ленинская улыбка провожала меня в ту дальнюю дорогу, которая называется жизнью.
Дорога вьется. Давно нет избы, где прошло мое детство. Почему ее не стало? Куда она исчезла? Это неважно. Все равно висит на стене портрет Ленина, все равно светит его улыбка. Вот что главное.
К отцуРассказ
Теплихин задумчиво курил на веранде, голова у него была опущена, серый пепел падал мимо чайного блюдца. На веранду вышла жена. Она молча смахнула пепел с подоконника, сожалеюще посмотрела на Теплихина, потом тихо спросила:
— Поедешь?..
— Все. Решено, мать! — Теплихин бросил окурок в блюдце.
Жена ничего не сказала, только вздохнула и ушла в хату: сдалась.
До этого она долго отговаривала мужа. Куда ехать? Зачем?.. Тридцать лет прошло! Но именно поэтому Теплихин и настаивал: уже тридцать годов минуло, пора, душа требует, мысли спать не дают. И он не врал: с каждым днем все сильнее тянуло его в дорогу, звала совесть.
Собрался Теплихин быстро, в тот же день: внутренне он давно был готов к этой поездке. Посчитал с женой: два дня туда, день там, два обратно — и недели все это дело не займет, останутся еще две недели с лишком, до конца отпуска Теплихин и виноград опрыскает, и сарайчик подремонтирует, и съездит с женой к ее престарелым родителям, это тоже, конечно, надо. Теплихин вытащил из-под кровати чемодан. Жена рассоветовала. Лучше старый портфелишко. Портфель для такого путешествия удобнее: сунет туда запасную рубашку, шаровары домашние, плащ, полотенце да мыло, а для еды сетку возьмет. Теплихин согласился: верно, с одним портфелишком удобнее, — и поехал налегке.
Билет он взял за полчаса до отхода поезда. На поезда, идущие к морю, билетов не было никаких, ни плацкартных, ни мягких, а на поезд в северном направлении Теплихин легко достал боковую полку, причем нижнюю. Удачно началась поездка!
В вагоне Теплихину хотелось помолчать, он в разговоры не вмешивался. Но когда в купе едут шесть человек, молчаливый пассажир, к тому же, видимо, непьющий, у всех вызывает интерес. Кто такой? Куда едет? По какой надобности, если, конечно, не секрет? Никакого секрета у Теплихина не было, и он коротко отвечал назойливым спутникам, что едет к отцу в Курскую область.
— К отцу? — переспрашивали любопытные. Они приглядывались к Теплихину, словно удивлялись, что у такого пожилого человека еще жив отец. Некоторые даже интересовались, сколько же лет его папаше. Наверное, совсем старичок?..
— Нет, молодой, — сдержанно отвечал Теплихин. — Тридцать шесть лет, моложе меня.
Подробностей он не сообщал, и любопытные тотчас же оставляли его в покое, лишь время от времени искоса на него поглядывали. Теплихин не обращал на это внимания. Он не был по характеру молчаливым, но откровенничать, раскрывать душу перед посторонними, которым все равно, о чем рассказывает человек, — это считал делом зряшным.
В Москве Теплихин переехал с вокзала на вокзал и тоже без особого труда выправил билет на курский поезд. Ему опять досталась боковая полка, только верхняя, он сразу же лег, потому что поезд отходил поздно вечером; а на рассвете заботливая проводница дотронулась до его плеча:
— Ваша станция, гражданин…
Через пять минут Теплихин был уже на перроне. Он ехал в последнем вагоне, низенькое станционное здание виднелось сквозь туман далеко впереди. Вставало над мутными полями за станцией солнце, было холодно и бесприютно. Теплихин поежился, закурил сигаретку и вслед за уходящим поездом побрел к вокзалу. Теперь уже нужно было расспросить у людей, где находится та самая деревня Бузулук, в бою за которую погиб в июле 1943 года его отец Яков Гаврилович. Близко ли деревня, далеко ли?..
В вокзале никого не было, лишь пожилая женщина подметала пол.
— Бузулук? — не задумываясь, переспросила она. — Да рядом, соколик. Я сама тамошняя. За угол завернешь, по улице пройдешь и направо в поле — тут тебе и Бузулук. Километра нет. — Она внимательно поглядела на Теплихина и тише прибавила: — Лежит кто-нибудь?..
Теплихин кивнул, поблагодарил уборщицу и вышел на улицу.
Он не предполагал, что в конце июня, считай, в разгар лета, здесь так холодно. Зеленый импортный пиджак, надеть который велела жена, от постоянной носки вытерся и почти не грел. Теплихин вынул из портфеля измятый плащ и кепку, прихваченную на всякий случай. В плаще и кепке стало потеплее. Потом быстро зашагал по булыжной дороге, и скоро улица пристанционного поселка кончилась, и открылась степь, похожая на кубанскую, — без леса, с редкими кустиками вдоль шоссе. Справа виднелись строения. Очевидно, это и была деревня Бузулук…
Волнение охватило Теплихина. Он выплюнул сигарету и ускорил шаг, озираясь по сторонам. Теперь его обдало жаром, хотя ветер в поле был резче и холоднее. В груди у Теплихина что-то сжалось, дыхание сбилось, и закололо в сердце. Он остановился на сухой тропе, не понимая, что с ним происходит, и только тогда увидел левее деревни высокий белый столб и две белые стены по обе стороны столба. Это был, несомненно, памятник погибшим, и не в деревню, а туда, к памятнику, нужно было идти Теплихину.
Он машинально расстегнул рубашку, потер ладонью горячую грудь и, свернув с тропы, прямо по полю — по красноватому клеверу — пошел к братской могиле.
Теплихин уже не спешил. Он чувствовал, что встреча с отцом, такая запоздалая, близка, не то страшился, не то стыдился чего-то и был втайне доволен, что приехал рано утром, когда все люди еще спят. Люди сейчас помешали бы ему, он хотел прийти на могилу, один, чтобы постоять спокойно, не чувствуя на себе чужих взглядов и не отвечая на вопросы. В поезде он не думал об этом, не мог знать, как все произойдет, и не предчувствовал, как трудны будут последние минуты перед встречей…
Клевер остался позади, теперь Теплихина отделяла от братской могилы лишь лужайка с тремя невысокими березками на ней. Теплихин последний раз остановился, оглядываясь назад, словно хотел убедиться, что не только возле памятника, но и на окраине станции, откуда он пришел, не видно ни одного человека. Так оно и было: в шестом часу утра он один стоял под голубеньким небом посередке поля, на котором три десятилетия назад гремел бой. Именно здесь, может быть, был убит отец Теплихина. 17 июля 1943 года погиб смертью храбрых в бою за освобождение деревни Бузулук. Пуля ударила в бок и прошла навылет. Может быть, как раз здесь. Сейчас над полем летели, деловито перекликаясь, мирные грачи.
Медленно стаскивая кепку, Теплихин приблизился к братской могиле. Перед обелиском, слева и справа от центральной дорожки, лежали на земле мраморные плиты. Этих плит было много, десятка три, если не больше, и на каждой из них в два столбца были высечены фамилии:
Теплихин оторвал взгляд от первой плиты, повернул голову вправо. В глазах у него жарко зарябило. На каждой плите было обозначено по двенадцать человек. Много же ребят полегло в бою за деревню Бузулук! За одну деревню…
Нужно было одолеть весь этот список, и Теплихин стал читать по порядку, шевеля губами. Он произносил звание, фамилию, буквы, обозначающие имя и отчество. Плита от плиты была расположена на расстоянии шага. Так он сделал восемнадцать шагов и возле самого обелиска перешел с левого на правый ряд. Фамилии были разные: русские, украинские, белорусские, татарские, узбекские. Были очень странные. Были хорошо знакомые, привычные фамилии. Не было только фамилии отца. Теплихин продолжал шевелить губами, поминая всех — рядовых, сержантов, офицеров, но с каждым шагом в груди у него, где раньше горячо спирало дыхание, делалось холоднее, образовывалась пустота, и страх неизвестности заполнял эту пустоту. Теплихин смахнул со лба обильный пот, Оставалось всего три плиты. Три плиты, тридцать шесть фамилий. Нет, уже не три, а две, и не тридцать шесть, а двадцать четыре человека лежали в земле, последние, не помянутые вслух. Отца, который погиб здесь, — это Теплихин знал точно, наверняка, — в длинном списке пока не было. Но как же так?.. Почему?..
Охваченный смятением, Теплихин шагнул к предпоследней плите, и вдруг мелькнула, запрыгала перед глазами и легла плашмя на мрамор родная фамилия:
Теплихин несколько секунд смотрел на серые буквы, в которых кое-где еще сохранилась позолота. У него задрожали ноги, выпал портфель и кепка.
— Батя, — чуть слышно выдавил он, — ты здесь?
В хриплом невнятном голосе прозвучали радость, горе и боль. Все-таки Теплихин разыскал отца. Он его разыскал! Бумага тридцатилетней давности не соврала: отец лежал вблизи деревни Бузулук. Но он лежал в этой могиле уже тридцать лет, а сын только на тридцать первом году удосужился навестить отца…
— Вот так, батя, — снова прошептал Теплихин. — Такая она, жизнь…
Он лукавил сейчас от стыда: знал, что на жизнь сваливать нельзя. Жизнь в эти годы была разная: и очень тяжелая, темная, и полегче, и совсем легкая, сытная. После войны Теплихин отслужил в армии. В это время в одночасье умерла мать. Вернувшись на Владимирщину, в родное село, Теплихин никого из родственников не застал: тетка тоже умерла, отчим продал дом и завеялся на Дальний Восток. Теплихин служил на Кубани. Там у него осталась девушка. Два дня он, неприкаянный, бродил по селу, напился с горя, у кого-то выбил стекла в окне и, страшась расплаты, тайком возвратился на Кубань, в станицу. Родители девушки не обрадовались его возвращению: не о таком зяте мечтали. Но тут оказалось, что дочка была беременной, и поэтому родители смирились. Как и следовало ожидать, Теплихин с ними не ужился. Он перевез жену в районную станицу. Стали потихоньку строить дом. Пять лет строили, потом столько же заводили обстановку. Ни разу никуда не съездили, даже не отдыхали. Так что до шестидесятого года и речи не могло быть о поездке в Курскую область, хотя Теплихин и заводил иногда разговор об этом. Когда же хозяйство наладилось и появились лишние деньжишки, — Теплихины развели виноград, делали вино на продажу, — времени для отдыха и посторонних поездок стало, кажется, еще меньше. Каждый день отпуска был заранее распланирован. Жена недовольно поджимала губы, когда Теплихин вспоминал об отце. Она считала поездку на могилу за тридевять земель пустой затеей, блажью. Что изменишь? Человека не воскресишь. Лежит, ну и пусть себе лежит. Зачем, ехать? Жена по-всякому отговаривала Теплихина. Она не понимала чувств мужа, потому что война ее род совсем не затронула: отец на войне не был, старший брат остался жив, даже дальние родственники и те не пострадали. Да, у жениных родичей далеких могил не было. Потому-то жена и препятствовала Теплихину.