«На что ты сегодня убил свое время?» Возле алтаря – святой Георгий в полной броне. «За те недели испанцы убили шесть сотен детей в возрасте до трех лет, а также сожгли и посадили на кол многих взрослых…» Под копытами коня лежит раздавленный инк, он молит о пощаде. Отец, люби меня. Отец, я ведь тоже твой сын.
Отец, позволь мне любить тебя. Да святится имя твое.
– Все в порядке, Франциско. – Он чувствовал ее холодную руку на своем лбу.
Его голова плыла куда-то; казалось, его тело существует отдельно от головы. Он чувствовал только руку, которая болела от того, что ее скрутили у него за спиной. Я – желтокожий инк, Мигель, Мигель, отпусти меня. Ты – Писарро, да. Ты – первенец. Мой отец любит тебя. А кто Атахуальпа? Я! Я! «И испанцы, окружившие его, стали молиться о его душе, и вскоре он был повешен…»
– Кто может отпустить мне этот грех? – громко выкрикнул он.
Камилла посмотрела на него и опять смочила платок. Он все еще бредит, подумала она.
– Если я – побежденный инк, то только я сам могу отпустить себе эти грехи… Я могу любить только самого себя…
– Да, да, – говорит она, но он не слышит ее.
В воде под той скалой твое отражение узнает тебя. И на клинке мачете. Они знают, кто ты.
– Я люблю себя.
– Да.
Он снова закрыл глаза. Резко звонит телефон в кабинете Ректора. Фелипе и Карлос, друзья мои, бывает ли любовь чиста? И Карлос так странно смотрит на меня. И весь этот разговор на Основах Духовной Теологии (третий курс). Но ведь даже священное серебро порочно. Кровь инков в серебряном потире Господа – можно ли ее мешать с кровью Христа? Из этого же серебра изготовлен крест для процессий. Из него же – ларцы для мощей святых. И корона Девы Марии. «В центре площади двум сотням инков отрубили правые руки. Потом их отпустили…»
– У тебя болит рука? – Когда он стал спокойнее, Камилла наклонилась и выпрямила его руку, случайно сдернув простыню и обнажив его подмышку. Она непроизвольно коснулась лицом его волос. Она увидела, что у него эрекция. Он был по-своему красив, подумала Камилла. То, как он вздрагивал, напомнило ей ее собственного сына, когда Роберт злился на него. Да, теперь ей очень хотелось погладить его, прикоснуться ладонями к его коже, прижаться к его груди своей грудью.
Но она не двинулась с места. Она чувствовала, что сейчас его жизнь заключается в борьбе с прошлым. Она знала это, но не понимала. Ей всегда казалось, что то, как живет Роберт, – это единственный возможный вариант, хотя ей и не удавалось жить так же, как он: накапливать жизненный опыт, достижения, идеи – и так до самой смерти. Но Франциско добивался лишь очищения. В этом было что-то правильное, что-то, что ей нравилось.
Должно быть, он теперь уснул. Она приподняла его голову со своего колена и положила ее на подушку из его же одежды.
Он услышал, как она расстегивает «молнию» на москитной сетке на входе в палатку, и на короткое мгновение почувствовал резкий лунный свет на своих веках. Но уже через несколько минут он забыл, что она ушла, и, погружаясь в сон, представлял, что она все еще сидит возле него. Ее осуждающий взгляд помогал ему обрести покой.
Глава двенадцатая
Они просидели в покинутой людьми деревне весь следующий день. Франциско был все еще слаб, а Жозиан окончательно истощила лихорадка.
Они дремали в своих палатках, поставленных на площадке для игр, которую окончательно опустошили бандиты из «Сендеро Луминосо», осматривали себя, восстанавливали силы перед долгим завтрашним походом. К краю леса выходили крестьяне, живущие теперь в джунглях, – дети с дикими глазами и взъерошенными волосами, женщины в широких испанских шляпах, – но никто из них так и не осмелился подойти поближе.
Только Камилла проснулась на рассвете от тихого ржания лошадей и пошла прогуляться вдоль реки, с любопытством рассматривая джунгли. Иногда одно дерево укрывало целую галерею из самых разных мхов и папоротников, а огромные деревья чилка росли прямо на голых скалах, рассыпая вокруг свои серебристые ягоды. Она окунула ноги в реку. Они выглядели несчастными. Впрочем, когда она вернется в Англию, они скоро опять станут нормальными. Странно, как это происходит. У нее над головой с деревьев свисали гнезда птицы оропендолы, они напоминали сумки из ниток. Туда прилетали птички с ярко-желтыми и черными перьями и тут же начинали выводить какую-то странную песню. Камилла подумала о том, чем сейчас занят Роберт.
Роберт сидел с блокнотом в тени школьного класса, наслаждаясь такой роскошью, как пустой стол, положив свою ноющую ногу на скамью. Колено сильно распухло – он уже подумывал о том, что его, наверное, придется прооперировать, когда они вернутся в Англию, – а почерневший ноготь забавно отделился от большого пальца.
Теперь, говорил он себе, с ними уже не могло случиться ничего хуже, чем то, что произошло вчера. Он открыл блокнот и упрямо попытался записать все по порядку. В его мозгу царил невероятный разброд, и он писал: «Похожие на детей дикари. Я пытался…» Но что именно он пытался? Застывший в оцепенении, дрожащий всем телом. А может быть, так: «Плечи моей жены под моими пальцами. Я не могу спасти ее… А ведь я, по идее, должен быть…» Но ведь на самом деле ничего не произошло. «Индейцы хотели…» Но он так до конца и не понял, чего они хотели. Ведь и проводник мог ошибаться. «Индейцы хотели…» Как трясутся мои руки. Проблемы с нервами в пожилом возрасте. Я стал обычным трусом. Смогу ли я это написать?
Она стояла на пороге, с геликонией в руках:
– Ты только посмотри на эти цветы!
Но это был всего-навсего обычный цветок, почти увядший.
– Извини, что побеспокоила.
– Все в порядке. Я ничего особенного не делал, – на самом деле, он был даже рад видеть ее.
Она оглядела комнату. При свете дня она выглядела более странной. Солнечные лучи, пробивавшиеся в щели между вертикальными стволами, из которых были сделаны все стены; походили на яркие, блестящие ломтики.
– Интересно, чему они здесь учились?
– Кто его знает.
– Эта деревня расположена очень далеко от других деревень и городов. Кто преподавал здесь? Откуда они набирали учителей?
Это было очень загадочно: школа в джунглях, где нет ни одной живой души. Но на доске еще осталась надпись. Камилла села рядом с Робертом, задрала его штанину и начала осторожно массировать больное колено. Оно так опухло, что совершенно потеряло форму. На столе лежал открытый блокнот, полный неразборчивых фраз, которые она не могла прочитать, и черных следов от ластика. Много лет она ревновала к этим записям: они как будто были его личным шифром. Но сейчас, смотря на него, она не чувствовала обиды. Его колено напряглось под ее пальцами. Раза два он поморщился. Сказал:
– Ты единственная, кто еще годится для этого путешествия.
Он заметил, как она водит глазами по строчкам в блокноте, и сердито захлопнул его:
– Уверен, что у Жозиан малярия. Она серьезно больна.
Камилла сказала:
– И тебе очень хочется, чтобы ей стало хуже, так?
Он с удивлением уставился на нее:
– Господи, что ты такое говоришь?
– Ну, тогда ты бы смог написать про нее. – Она всего лишь шутила. Есть такой тип бессердечных писателей и журналистов (она заметила это давным-давно), которые обычно так и делают, особенно когда в дело вовлечена их страсть, а не любовь.
Роберт продолжал удивленно смотреть на нее. Ее серые глаза всегда побуждали его честно сознаться во всем. Но он сказал:
– Нет, я не хочу, чтобы Жозиан стало хуже.
Но в голосе Камиллы не было обвинения. Она вдруг с некоторым ужасом поняла, что ей самой совершенно все равно, что будет с Жозиан. И поэтому сказала:
– Да не важно все это. – Она немного мстила Роберту за его глупость. – Кажется, я понимаю.
– Ты? – Он услышал в своем голосе первые нотки злости. – Как ты можешь понимать меня?
– Я знаю это по своей же работе. – Ее приятно удивила собственная уверенность. – Иногда в ходе исследования я вдруг наталкиваюсь на нечто отвратительное, и я радуюсь. Я нахожу, что мир – хуже, чем я думала до этого, но я все равно радуюсь. Потому что это моя работа – находить что-нибудь. Тогда я могу сказать: «Посмотрите-ка! Посмотрите, что я нашла!» – и она тихо добавила: – Мне кажется, что счастье – очень скучная штука.
– Это совсем не одно и то же. Ты же в своей работе не надеешься, что кто-то заболеет.
Камилла рассмеялась:
– Но ведь в этом и заключается работа журналиста, разве нет? Находить хороший материал. Было бы странно, если бы это тебя не заботило.
– Ну да, конечно. Конечно.
Он думал: «Я делал так всю свою профессиональную жизнь. Все ждал, пока что-нибудь произойдет. Единственная катастрофа – это когда ничего не происходит. До сегодняшнего дня я так и полагал».
Он уже пытался написать про Жозиан, выделяя ей место в воображаемой книге; он пытался отметить перемены, произошедшие с ней, и презирал себя за то, что не изучает их более внимательно, но это были всего лишь бессвязные отрывки.
«Как странно, она ведь казалась самой неуязвимой из нас. Легкая, как эльф. С таким легким существом ничего не может случиться. Но сейчас, когда у нее началась лихорадка, она стала какой-то бледной и отчужденной. Казалось, что она где-то далеко-далеко, не с нами. Если она, конечно, когда-то была с нами».
Она наблюдала это снова и снова на протяжении всех тех лет, которые они были вместе: его удивительный аппетит к новому опыту, каким бы неприятным он ни был. Его мучила каждая нераскрытая тайна. Он был похож на охотника, который не может перестать убивать.
Но теперь он вдруг сказал странным тоном, который она еще не слышала до этого:
– Я больше не хочу, чтобы что-нибудь случалось.
– Да, то, что случилось вчера, просто ужасно.
Он держался за колено, сморщившись, как будто пытаясь скрыть другую, душевную боль.
– Нет, я имел в виду вот что: я хочу, чтобы больше ничего не случалось.