– Вы когда-нибудь занимались спортом?
– В известном смысле. Полоса препятствий – это моё. Они бывают разного уровня сложности. На высоком уровне уже не имеет значения, кто придёт первым, важно лишь то кто придёт живым.
– Вы любите смотреть какие-нибудь соревнования?
– Да. Танковый биатлон.
– Любите вы пугать.
– А кому страшны русские танки? Уж всяко не русским людям.
– Александр Иеронович, я внимательно слежу за происходящими в стране переменами, вы проводите глубокие и радикальные реформы. На этом фоне вопрос о спорте представляется мне мелким и незначительным. Треска вы, конечно, наделаете много, а результат? Не будет ли он ничтожен по сравнению с произведенным треском?
– Европейская цивилизация понемногу превращается в цивилизацию законченных безумцев. Это касается и России в той мере, в которой она уже слилась с европейской цивилизацией. Европу мы лечить не собираемся, да и поздно уже, а вот Россию постараемся поставить с головы на ноги. Вопрос о спорте – одно из проявлений современного безумия, мы не можем оставить это, как есть. Пусть это не самое страшное проявление безумия, но вылечить его куда легче, чем другие, вот мы и начинаем с того, что легче. А впереди нас ждут куда более глобальные перемены.
***
Патриарха Ставров решил уважить, и сам пришёл в его резиденцию. Заранее попросил избавить его от протокольной части и настроиться на серьёзный разговор с глазу на глаз. Прессу не приглашал, объяснив, что картинки не будет. Он взял с собой лишь одного адъютанта, как и во всех серьёзных случаях. Патриарх так же встретил его в сопровождении лишь одного келейника. Святейший был достаточно опытным человеком и ситуацию чувствовал. Они без лишних приветствий прошли в небольшую комнату и сразу начали разговор по-существу.
– Поговаривают, Александр Иеронович, что вы намерены сделать Церковь государственной.
– И мысли не имел. Государственная Церковь – это Церковь порабощенная государством. Кому это надо? Мы будем строить отношения с Церквью по принципу византийской симфонии. Церковь и государство будут двумя равноправными субъектами. Человек состоит из тела и души. За тело отвечаем мы, за душу – вы.
– Мне трудно объяснить, какое это счастье, разговаривать с главой государства на одном языке, будучи избавленным от необходимости объяснять азбучные истины.
– Азбука – ещё не язык, нам о многом предстоит договориться. У меня есть намерение немножко растоптать конституцию. Какую позицию по этому поводу займёт Церковь?
– Ни какой. Церковь не вмешивается в дела государства. Я гарантирую вам нейтралитет. Ни один священнослужитель ни как не прокомментирует ваши действия.
– Хорошо. Большего мне и не надо. А ваше личное отношение к моим намерениям?
– Конституция полностью либеральна. Либерализм – политическая форма атеизма. Как может патриарх относиться к безбожию?
– В связи с реставрацией монархии тоже возражений не последует?
– Если страной будет править помазанник Божий, какие у Церкви могут быть возражения?
– А ведь многие ваши отнюдь не придут в восторг от возвращения автократора.
– Смирить их – моя задача. Не думайте об этом, Александр Иеронович.
– Вы хотите сказать, что полностью контролируете церковную иерархию?
– Не в меньшей степени, чем вы контролируете своё правительство.
– Рядом со мной казнокрадов нет. Найду – расстреляю. А вы можете поручиться, что рядом с вами нет содомитов? Да ведь вы же знаете, что есть. И вы их терпите.
– Вы бы не лезли в церковные дела, господин правитель. У нас ведь симфония, правда? Разграничение полномочий.
– С таким же успехом вы могли бы посоветовать муравью не вмешиваться в дела муравейника. Я церковный человек, Церковь – мой дом. Я такая же частица Церкви, как и вы. Вы лучше меня знаете, что церковная иерархия – ещё не Церковь, но вам удобно иногда об этом забывать. Знаете, в чем разница между нами? Я имею к Церкви прямое и непосредственное отношение, а вы ни малейшего отношения не имеете к государству. Так что разговор между нами, это не только диалог между Церковью и государством, это ещё и внутрицерковный диалог.
– Но, как простой мирянин, вы должны помнить, что разговариваете с патриархом.
– Как патриарх, вы ни когда не стали бы разговаривать с простым мирянином. Когда у нас был возможен диалог между иерархией и мирянами? Вы же привыкли возвещать великие истины, а наше дело внимать вам в безмолвном восхищении. У нас и представить себе невозможно публичную полемику между мирянами и епископом, а ведь это должно быть обычным делом. Моя, как мирянина, обязанность, следить, православно ли проповедует епископ. Между тем, любой епископ воспримет это, как неслыханную наглость. Все слишком привыкли к тому, что в церковных вопросах разбираются только священнослужители, хотя это уже давно не так. Да и дело не только в этом. Епископат почему-то привык смотреть на мирян, как на холопов, которые и рта не смеют раскрыть перед князьями Церкви.
– Смиряете меня, многогрешного, – тихо улыбнулся патриарх.
– Да моя ли печаль вас смирять, ваше святейшество. Это печаль вашего духовника, если вы ему это позволяете. А я пытаюсь установить принципы отношений. Вы привыкли иметь дело с властью, которая не имеет к Церкви ни какого отношения и ни чего не смыслит в церковных делах. Власть требовала от вас лояльности, а собственно церковными делами не интересовалась вообще. Но теперь у нас православная власть, так что вам надо отвыкать разговаривать с властью, как с силой по отношению к Церкви внешней. Люди Церкви не для того пришли к власти, чтобы не интересоваться делами Церкви.
– Как бы ваша «симфония» не оказалась потяжелее самого жесткого государственного диктата.
– Ещё раз подчеркну: это не давление государства на Церковь, это давление мирян на священноначалие. Чиновники не будут путаться под ногами у священников, но священникам придётся больше считаться с мирянами. Если я вам говорю, что в Русской Церкви не должно быть «голубого лобби», так вы думаете, это я один вам говорю? Вы думаете, найдется хоть один мирянин, который со мной не согласен?
– Вы даже примерно не представляете себе, насколько всё сложно.
– И не хочу представлять. Не хочу пачкать душу о ваши мерзкие тайны, своих хватает.
– Меня, надеюсь, в содомии не подозреваете?
– Вы знаете, ваше святейшество, мне известен один епископ, которого нет ни малейших оснований подозревать в содомии, но вот его ближайший помощник был патентованным содомитом, в котором не было ни какого цвета, кроме голубого. Ситуация очень простая: церковная иерархия или не может, или не хочет избавиться от содомитов в своих рядах, а потому государство решит эту проблему за неё.
– И опозорит Церковь на веки вечные.
– Во-первых, не Церковь, а церковную иерархию, давайте избегать этой подмены понятий. Во-вторых, иерархии не стоило бы самой себя позорить, тогда нам сейчас не чего было бы обсуждать. В-третьих, ущерб для репутации священноначалия мы минимизируем, насколько возможно. Духовенство теперь будет относиться к особому сословию и подпадать под исключительную юрисдикцию сословного церковного суда. Так что сор из избы выносить не станем, церковный суд будет закрытым, информацию о его работе общество будет получать минимальную и обобщенную. Разумеется, в церковном суде будут работать не только церковные, но и государственные судьи. Законодательство тоже будет сословным, его разработают мои юристы вместе с вашими юристами. Речь не идет о создании привилегированного сословия, хотя некоторые привилегии у духовенства, конечно, будут, но в целом церковное законодательство будет более суровым, чем общегражданское. К примеру, гомосексуализм на государственном уровне не будет криминализован, хотя будут запрещены любые объединения гомосексуалистов. А вот церковным законодательством гомосексуализм безусловно будет криминализован, и все епископы Содомские и Гоморские отправятся в особые церковные тюрьмы.
– Лучше бы рядовыми монахами в своего рода штрафные монастыри.
– Да. Согласен. Куда-нибудь на Соловки.
– Большой Соловецкий остров не хотелось бы поганить. А вот Анзер под это дело можно отдать.
– Очень хорошо. Как видите, я предлагаю Церкви очень неплохие возможности, каких она раньше не имела.
– Не надо разговаривать со мной, как с гимназисткой, уверяя, что мне самому понравится.
– Ваше святейшество, у меня сейчас тон, очевидно, недостаточно почтительный, за это прошу прощение. Но ведь есть вещи поважнее, чем тон.
– Безусловно. Продолжайте.
– Мы восстановим все православные храмы по всей стране за казенный счет. Государство отобрало храмы в хорошем состоянии, в хорошем и вернет. Сейчас порою по историческому городу ходишь среди руин храмов, как будто война вчера закончилась. Да ведь она и не закончилась. Я не буду считать гражданскую войну законченной до тех пор, пока не восстановлен последний храм.
– Это хорошая новость. Вот только храмы в том количестве, в котором их когда-то построили, сейчас уже не нужны. В них просто некому будет ходить.
– Это не имеет значения. Мы восстановим храмы ради Бога и ради восстановления исторической справедливости. К тому же у нас, стоит появиться новому храму, как он тут же наполняется людьми, несмотря на то, что рядом уже действует пара храмов. Надо делать то, что мы должны делать, а если бесконечно размышлять о том, много ли в этом смысла, так мы ни когда ни чего делать не начнем. Православный человек просто не может ходить мимо полуразрушенного храма.
– Пожалуй. А в Черкестане вы тоже восстановите все православные храмы? Там ведь в последнюю войну дюжину храмов чуть ли не с землей сравняли.
– Я знаю эту проблему. Первой мыслью было – немедленно приступить к восстановлению. Но потом подумал и решил пока отложить этот вопрос. Там может вспыхнуть война на истребление. Не ко времени это.
– То есть вы не против войны на истребление, лишь считаете её несвоевременной?