За первые три дня мятежа из дивизии втихую разбежалось около тысячи человек, так что добровольцами Красная армия пополнила свои ряды, став теперь силой куда более монолитной.
В штаб Красной армии прибежал щуплый подросток в футболке с портретом Че Гевары и сказал, что у них тут есть небольшая мастерская по производству значков, так что можно изготовить красноармейские «кубики» и «шпалы». Это предложение было встречено с восторгом, они сняли погоны и надели петлицы с красноармейскими знаками различия. Собрались, было, уже буденовки шить, но ни у кого выкройки не нашлось.
Тем временем надо было решать вопрос чуть более насущный. Лидеры мятежа прекрасно понимали, что их успех зависит от непрерывного движения, если будут сидеть на месте, их раздавят. А куда было двигаться? На ближайший уездный центр? Его взяли бы без труда, но это означало разделить свои силы надвое. На губернский центр идти не решались, там полиции было куда побольше. Кто-то сказал, что им надо сразу идти на Москву, Ставрова свергать. В двухстах километрах от них есть летная часть, если летуны перебросят их на подмосковный аэродром, так они через неделю уже Кремль возьмут. Но летную часть штурмом не взять, там офицерьё уже небойсь штыками ощетинилось. Решили заслать к летунам эмиссаров, что бы и там поднять мятеж, а тем временем всё-таки послали в соседний уездный центр один полк, чтобы и там объявить набор добровольцев. И у себя вновь объявили набор добровольцев, уже не настолько добровольный. Набрали целый полк, да заодно всю милицию записали в Красную армию, решив, что охранять порядок будет сама армия. Ушедший полк взял город, объявил мобилизацию, и там вскоре была без малого дивизия.
Эмиссары вне части смогли познакомиться с несколькими летчиками, которые заверили их, что смогут поднять у себя мятеж, но на это требуется не меньше недели. Едва возродившись, Красная армия уже имела перспективы самые великолепные.
***
Ставров позвал полковника Боровского.
– Ну что, голубчик, пришло время Белую Гвардию в бой бросать.
– Господин верховный главнокомандующий, у меня по-прежнему лишь два батальона, а там уже без малого две дивизии.
– В сибирском учебном центре есть ведь ещё парни уже почти готовые?
– Через неделю я мог бы выслать ещё один батальон, да времени ведь нет.
– Батальон подготовь и через неделю перебрасывай в район мятежа. Надеюсь, что к тому времени всё будет уже кончено, но, возможно, пополнение и потребуется.
– А тамошние летуны не подведут?
– Нет. Они ведут переговоры с мятежниками лишь для того, чтобы затянуть время, по моему приказу.
– Но ведь и трех батальонов мало. Погубим мы парней, Александр Иеронович. Это же уникальное подразделение, его нельзя использовать, как пушечное мясо.
– А как былые марковцы воевали при десятикратном превосходстве противника?
– Вот так и воевали, что потери доходили до 90%. А наши ребята воспитаны на их подвигах. Они ж себя не будут уважать, если сразу же не пойдут парадным шагом на пулемёты. Неужели с мятежом не смогут разобраться ваши придворные дивизии?
– Думаю, что смогут. Но если красных пойдут давить наемники с пустыми глазами, а Белая Гвардия тем временем будет отсиживаться в тылу по причине неготовности, так после этого ты можешь сразу расформировать своё уникальное подразделение. Всем будет понятно, что это ряженые, а не белогвардейцы. Неужели не ясно, что красных должны раздавить именно белые? Даже если из трёх батальонов после этого останется один.
– Мы выполним приказ, Александр Иеронович. Это не обсуждается. Только одна личная просьба. Разрешите мне самому возглавить штурм.
– Разрешаю, – Ставров мрачно посмотрел в сторону. – Ты вот ребят своих не хочешь раньше времени через мясорубку пропускать, а ты знаешь, что такое для меня потерять тебя? Без тебя ведь весь замысел наперекосяк пойдёт. Но я тебя понимаю, полковник. Не пройдешь вместе с ними через огонь, не сможешь быть их командиром. Остается только молиться за вас.
***
На территории, охваченной мятежом, объявили военное положение. Мятежников несколько раз предупредили по радио: если сдадутся, их будут судить, если окажут вооруженное сопротивление, будут убиты на месте. Ни кто не думал, что эти люди могут сдаться, но о предстоящих бессудных расправах сочли правильным предупредить.
Белым удалось обмануть красных, они ворвались в город с того направления, откуда их совсем не ждали, но красные быстро перегруппировались и сразу же началась рукопашная – страшная, беспощадная мясорубка. Красные оказали ожесточенное сопротивление, они дрались, как черти, но на иное марковцы и не рассчитывали. Белые продвигались метр за метром, оставляя за собой шлейф из трупов в черных мундирах. Но за одного убитого марковца, красные платили не менее, чем пятью убитыми. Боевая подготовка у белых была куда лучше, и оружие лучше. И те, и другие были идейными бойцами, но идеи у них были разной силы. Умирать за Бога, зная, что с поля боя ты можешь попасть прямо в Царство Небесное, это одно. А умирать за справедливое распределение жратвы, зная, что если тебя убьют – ты исчезнешь, и всю жратву разделят без тебя – это совсем другое. Белые побеждали, потому что вера сильнее неверия. И потому что впереди был их командир.
Полковника Боровского в течение всего боя видели в непосредственном контакте с противником. Марковцы любили и уважали своего командира, но, ни кто из них и не подозревал, каков он боец. Потому что ни кто не знал, что такое элитный спецназ. Потом один марковец вспоминал: «Это был настоящий ангел смерти – черный, страшный, молниеносный. Он передвигался так, что, казалось, иногда вообще переставал быть видимым. Ни кто бы не поверил, что его может задеть пуля или коснуться штык». Последнее утверждение было не вполне справедливо, после боя у Боровского насчитали семь ранений, впрочем, ни одного тяжелого.
Бой почти полностью стал рукопашным, что, в общем-то, не характерно для нашего времени, но в этом бою было что-то от вечности. Дрались люди, которые знали, за что они дерутся, они не были бессмысленным пушечным мясом, которое кто-то погнал на бойню неизвестно во имя чего. Такие же искаженные яростью лица могли быть у ангелов и демонов во время небесной войны. За яростью белых явственно проступала высшая правда, но и в ярости красных было что-то завораживающее. Как в демоне Врубеля.
Сопротивление красных начало постепенно ослабевать. В бой в первую очередь ринулись те, для кого этот бой значил больше всего, а их трупами уже были покрыты улицы города. Второй эшелон красных являли собой скорее романтики грабежей, они не рвались в рукопашную, отстреливались довольно вяло и отходили легко. За ними был третий эшелон, случайные люди, которые совершенно не хотели здесь находиться, не хотели быть ни какими красными, просто побоялись пойти против всех и даже позднее сбежать побоялись.
Красные вполне могли усилить натиск, потому что белых перед ними оставалось не больше двух рот, и они уже выдыхались, а у красных свежая сила всё ещё исчислялась тысячами. Но белые уже одержали моральную победу, а красные так явственно увидели перед собой смерть, что их воля к сопротивлению держалась на волоске.
И вдруг оказалось, что бой до сих пор вёл только первый марковский батальон. В ту часть города, куда сбегались все, кто не хотел воевать, неожиданно ударил свежий второй батальон. Тут рукопашной почти не было. Белые спокойно, хладнокровно продвигались вперед, поплевывая в красных короткими точными очередями из штурмовых винтовок. Красные отстреливались вяло и неохотно, предпочитая бежать. Некоторые, забыв о предупреждении, бросали оружие и поднимали руки. Их убивали на месте. Вскоре второй батальон соединился с обескровленным первым, и они ещё пару часов зачищали город, подавляя последние очаги сопротивления. Некоторые красные засели в домах и продолжали отстреливаться, но это длилось недолго.
На следующий день продолжали чистить город, вытаскивая попрятавшихся красных из квартир и подвалов, и по-прежнему убивая на месте. Потом согнали за город семьи тех, кто уже успел вселиться в дома повешенных коммерсантов, и приказали им копать большую яму, ни чего не объяснив. Те немножко поистерили, но под страшными взглядами марковцев начали копать, уже собираясь лечь в эту яму. Но когда яма была закончена, их заставили таскать сюда трупы красноармейцев. И они таскали до полного изнеможения, и даже очень охотно, радуясь, что их самих убивать не будут. Было несколько случаев, когда «труп» при попытке его перетащить начинал шевелиться, таких марковцы добивали выстрелами в грудь. Когда яму наполнили трупами, марковцы просто отпустили свою рабсилу, а это были женщины и подростки старше 12 лет.
Марковцы разместились в местной школе, благо было лето, и школа пустовала. Здесь же в нескольких классах устроили лазарет для раненых. Своих убитых сразу же отправили кого куда к ним на родину. По городу день и ночь ходили белогвардейские патрули. Местные жители смотрели на них с ужасом, но ни кого из местных белые не тронули пальцем, хотя поглядывали на них не слишком дружелюбно.
Белые понимали, что ни кто не будет их здесь встречать, как освободителей. Традиционный красный террор ещё не успел развернуться в полную меру, белые ворвались в город в самый разгар праздника непослушания, сильно испортив этот праздник, и благодарности за это не ждали. Местные и белые старались не смотреть друг другу в глаза. Первые всё ещё были перепуганы, вторые всё ещё были озлоблены.
Рядовые марковцы часто шептались меж собой о том, что этот город слишком радостно принял красных, и надо бы местных хорошенько встряхнуть, но офицеры их одергивали: «Мы – строевая часть, а не следственная бригада».
Время от времени местные приводили к белым связанных красноармейцев, как бы обеспечивая этими жертвоприношениями собственную безопасность. На третий день после боя красных уже не убивали, заталкивая в полицейский «обезьянник», причем – очень плотно, лечь здесь было невозможно. Пленных кормили, но очень просто, бросая в обезьянник пластиковые бутылки с водой и буханки хлеба. Через