Законно тут можно было повлиять только на выдвижение. Своих старались выдвигать как можно больше, что бы хоть один из них прошёл. Но это не давало гарантий. Можно было подкупить социологов, но Ставров сразу предупредил, что такие действия будут приравниваться к госизмене, а к стенке ни кому не хотелось, да и сами социологи не торопились под расстрельную статью. Хотели добиться изменения процедуры, заявляя, что к социологии нет доверия. Ставров в ответ зловеще спросил: «А к олигархам есть доверие?» Тему тут же закрыли.
В избрание царя различные силы готовы были забить по совокупности миллиарды долларов, но они не знали, в какую щель надо запехать эти миллиарды. Оставалось подкупать дворянские собрания, выдвигавшие претендентов, и вот тут удалось добиться успехов ошеломляющих. Но Ставров в ответ и бровью не повел. На вопрос о том, почему он не решает проблему коррупции в дворянских собраниях, диктатор ответил: «Эти люди хотят Бога перехитрить. Много же у них шансов».
Константинов вскоре на себе почувствовал, в какие серьёзные игры оказался втянут. Его одинокая фигура больше ни у кого не вызывала опасений, но у многих она вызывала раздражение, и не все готовы были это раздражение скрывать.
Как-то к нему подошёл широко известный в дворянских кругах граф. Стройный, подтянутый, хорошо одетый, он имел тонкие аристократические черты лица и выглядел бы принцем крови, если бы не высокомерно-брезгливое выражение, ни когда не сходившее с его лица. В предыдущее, далеко не аристократическое правление, он так нежно льнул к государству, что его прозвали «трехцветным графом» по аналогии с некогда печально-известным «красным графом». Так вот этот трехцветный граф, бросив на Константинова презрительный взгляд, с утонченной надменностью спросил:
– Удивляюсь я на вас, князь. Вы думаете, можно вот так просто приехать из Франции и положить в карман всю Россию?
– Полагаю, не существует такого кармана, в который можно положить всю Россию.
– Но ведь вы претендент на русский трон.
– Я ни на что не претендую. Если некоторым господам угодно видеть во мне претендента, то по этому поводу вопросы лучше задавать им, а не мне.
– Вы ни кого не обманете своей фальшивой скромностью. Я таких скромников, рвущихся к власти тихой сапой, видел более, чем достаточно.
– Вы , очевидно, судите по себе. Вам и в голову не приходит, что кто-то может не рваться к власти, имея хотя бы самые незначительные шансы до неё дорваться.
– Как раз я не претендую на трон. У меня титул не той империи. А вы… – граф всё больше распалялся. – Французский офицерик, какой-то ни кому не нужный и не интересный доктор филологии, куда вы лезете? Вы хоть представляете, какие силы сейчас пришли в движение? Вы понимаете, что вы по сравнению с этими силами ничтожное насекомое? Мальчик, который обрадовался, что тут играют в войну, а тут настоящая война.
– Кажется, я имел несчастье чем-то вызвать ваше неудовольствие, но не могу понять чем.
– Уже хотя бы тем, что вы разгуливаете по русскому дворянскому собранию с таким видом, словно вы у себя дома. Но это наша, а не ваша страна. Вы ни чего не знаете о России, ни чего не понимаете в наших делах. Лучше проваливайте обратно во Францию, потому что вы…
– Остановитесь, граф, – спокойно сказал Константинов.– Ещё одно слово, и я вызову вас на дуэль. Я, кстати, очень хорошо стреляю, надеюсь, что и вы тоже.
Рядом с князем словно из-под земли вырос фон Риц:
– В случае необходимости, Олег Владимирович, готов предложить вам свои услуги в качестве секунданта, – сказал он немного легкомысленным тоном.
Князь отвесил барону вежливый полупоклон. Граф, похоже, обрадовался, что у него появилась возможность соскользнуть с неприятной темы:
– А.… господин фон Риц… Ну тогда всё понятно… Всё более, чем понятно.
Граф отошёл с выражением оскорбленной добродетели. Князь за всё время этого неприятного разговора не изменился в лице, но заметно побледнел. Барон по-прежнему являл собой образец легкомысленной безмятежности. Он кликнул разносчика шампанского, взял бокал, второй протянул князю, они сделали по несколько глотков.
– Вы не могли бы мне объяснить, любезный господин барон, что стало понятно нашему столь эмоциональному собеседнику?
– Его трехцветное сиятельство считает меня законченным интриганом. Хотя какой я интриган? Встречаюсь с людьми, разговариваю, пытаюсь донести до них свою точку зрения. Но граф всё переводит на язык своих понятий. Он уверен, что я представитель неких сил, которые противостоят тем силам, которые представляет он.
– А что за силы он представляет?
– Антиставровские силы, точнее – антирусские. Диктатуру им не сковырнуть, вот они и хотят использовать реставрацию монархии для того, чтобы вернуть Россию в лоно мирового сообщества. Если им удастся «протащить» своего царя, он уже на завтра восстановит все демократические институты и поедет лобызаться с английской королевой.
– А вы уверены, что я этого не сделаю?
– Уверен. Знаете, в чем разница между ими и нами? Они хотят править Россией, а мы хотим, чтобы Россией правил Бог.
– Вы действительно одинокий странствующий рыцарь и за вами ни кто не стоит?
– У меня есть друзья, есть единомышленники. Их гораздо больше, чем вы видели. С властью мы не связаны, хотя власть про нас знает, но мы друг другу не докучаем, не имеем необходимости. Ни с какими финансово-промышленными группами мы тоже не связаны, хотя среди нас есть богатые люди, но не они нами управляют. Мы так же не связаны ни с какими церковными структурами, из патриархии указаний не получаем. Хотя мы все-таки – люди Церкви, но к митро-политике отношения не имеем. Мы не партия, не тайный союз, мы ни от кого не прячемся, но в качестве некой сплоченной силы себя не позиционируем. Мы просто русские православные монархисты, порою имеющие, что обсудить, порою предпринимающие согласованные действия. Всё это я и раньше вам рассказал бы, но вы не спрашивали.
– Удивляюсь, что и сейчас спросил. Задавать такие вопросы – не в моём стиле.
– Я именно так это и понимал. Мы делаем то, что считаем правильным, а от вас сейчас не требуется ни чего, кроме как быть самим собой. Зачем бы мы полезли к вам с изъявлениями верноподданнических чувств? Мы, так же как и вы, не претендуем на власть. Если победят наши оппоненты, нас всех передавят по одному, а если победят сторонники нашего направления, нам ни кто и «спасибо» не скажет. Но и на «спасибо» мы не претендуем. Мы просто будем жить в той стране, в которой мы хотим жить.
***
Список соборян был наконец составлен, и тогда произошло то, чего ни кто не ожидал. Ставров повычеркивал из этого списка половину фамилий, вместо них вписал свои, не известно чем руководствуясь. Воистину, это была игра без правил, точнее правила изменялись по ходу игры по личному произволу одного человека. Многих это шокировало, тогда Ставров дал необходимые объяснения:
«Я хотел, чтобы состав Собора был максимально случайным, потому что случайности – это язык, на котором Бог говорит с людьми, а мнение людское определяется «страстьми и похотьми». Но, посмотрев избранный состав Собора, я убедился, что здесь очень много людей далеко не случайных. Внимательно посмотрите список вычеркнутых мною церковных иерархов, и вы убедитесь, что все они принадлежат к обновленческому направлению. Это церковные либералы, разрушающие Церковь изнутри. В Церкви этой братии меньше одного процента, а среди избранных иерархов их оказалось чуть ли не половина. Их проникновение в состав Собора – явный результат целенаправленных действий врагов Церкви и врагов России. Кто-то до сих пор жалеет, что я не позволяю губить Россию? Вычеркнул так же явных представителей финансово-промышленных групп. Богачи хотят иметь своего царя. Они его не получат. Убрал так же установленных гомосексуалистов. Кто-то жалеет об извращенцах? Оставил всех, кто не нравится лично мне, но ни какой губительной тенденции не олицетворяет. Говорят, что теперь половина Собора – это личные представители Ставрова. Это в каком смысле? Ни с одним из тех людей, кого я вписал, я лично не знаком, и вы без труда можете убедиться, что ни один из них ни как не связан с властью. Всем известны мои ближайшие соратники и друзья. Ни одного из них я не вписал. Если кому-то не нравится, что Собор избран не демократично, то я должен сказать, что именно в этом его главное достоинство».
***
Собор открыл Ставров, хотя сам он к числу соборян не принадлежал. Его выдвигали, но он отказался. Диктатор был краток:
«Хочу напомнить о том, что безусловно известно всем соборянам: Избиратель на Соборе только один – Бог. Вы собрались не для того, чтобы заявить свою волю, а для того, чтобы найти Божью волю, найти того претендента, который угоден Богу, а не вам. Для этого надо скорее молиться, чем спорить, хотя спорить вам тоже не возбраняется. Искренне надеюсь, что Собор не превратится в процедуру демократическую, а станет органом боговластия. Выдвигайте своих претендентов, обсуждайте их, а дальше я скажу, что будет».
Сначала всё шло более-менее пристойно, соборяне поднимались на трибуну, называли своих претендентов, говорили, чем именно они хороши. Потом всё чаще начали слышаться выкрики с мест, потом эти выкрики становились всё эмоциональнее, потом на выступающих перестали обращать внимание, соборяне чуть ли не все разом повскакивали с мест и начали что-то кричать друг другу, уже ни кто ни кого не слышал. Чтобы призвать их к порядку, надо было кричать громче, чем они, а это вряд ли было возможно. Тогда с места встал председательствующий на Соборе патриарх и тихо-тихо запел «Царю небесный». Едва послышался молитвенный шёпот патриарха, как тут же в зале что-то произошло, криков стало меньше, они стали тише. Когда патриарх вновь запел «Царю небесный», его дослушали уже в гробовой тишине. На третий раз уже все соборяне вместе с патриархом тихо пропели молитву Святому Духу. Тогда святейший воскликнул: «Господь посреди нас!» Весь зал хором ответил: «И есть, и будет!» Патриарх спокойно, как будто ни чего не произошло, сказал: «Продолжим нашу работу».