Прогнав под броню Каблукова, Серёжа задержался, чтобы ещё раз оглядеть театр военных действий. Конечно, башня – не бомбовый погреб, но всё равно, много ли разглядишь через вечно задымленные амбразуры?
Монитор тем временем заканчивал циркуляцию. До «Гидры» оставалось кабельтова полтора, и клубы дыма, валившие из ее сбитой трубы, накрыли «Стрельца». Должно быть, английские кочегары шуровали вовсю, поднимая давление в котлах, лишь бы поскорее проскочить пышущую огнем батарею. Рискованно, конечно – «Циклопы» ползли по самому мелководью, едва не цепляя брюхом дно. Одна ошибка рулевого – и бронированная махина с разгону сядет на мель.
Серёжа закашлялся, отплевываясь от копоти, зажмурился, и в этот момент монитор снова рыскнул на курсе. Видимо, поняв, что исправить поворотный механизм не получится, Повалишин решил наводить орудия на цель поворотом всего корабля. Над головой снова провыл снаряд – на этот раз со стороны батареи номер семь. Наводчики старательно целили по «Гидре», не замечая скрытого в пелене дыма «Стрельца». «Еще влепят сдуру… – поежился мичман. – Одиннадцатидюймового стального снаряда броня может и не выдержать, это вам не чугунные бомбы Армстронга, которыми почем зря швыряются британцы…»
Он не успел додумать эту мысль – «Стрелец» разом выпалил из обоих орудий, и Серёжа с трудом удержался на ногах. В глазах плыли красные и фиолетовые круги, в ушах стоял непрекращающийся то ли звон, то ли свист.
Один снаряд угодил в носовую башню «Гидры», второй поднял высоченный столб воды и пены в полукабельтове по курсу монитора. Мичману показалось, что в грязной пене и брызгах мелькнули какие-то… доски? Обломки бревен?
По броне противно взвизгнули рикошеты, и щеку Серёже чувствительно царапнуло. Длинная щепка, отколовшаяся от палубного настила, рассекла кожу, и ладонь и правую щеку сразу залила кровь. Над головой снова заверещал металл – осколки? В дымном облаке, окутавшем надстройку «Гидры», замелькали вспышки. Расчет револьверной пушки не забыл о своем долге и пытается отогнать наглую русскую жестянку. Пора убираться под броню – серьезных повреждений «Стрельцу» эта мелочь не нанесет, разве что проделает ещё пару дырок в кожухе трубы, а вот его, мичмана Казанкова, вполне может и ухлопать. Серёжа опрометью кинулся к броневой двери, и в этот момент…
Нет, ему не померещилось, когда в столбе воды он заметил обломки бревен. Девятидюймовый снаряд угодил в притаившийся под водой ряж – один из сосновых, заполненных бутовым камнем срубов, цепочка которых перекрывала проходы между батареями. И на этот самый ряж наскочила с разгона «Гидра», подобно тому, как парусник в шторм садится на коралловый риф.
Шпирон ударил в преграду, куски дерева полетели выше полубака. Но сила инерции волокла «Гидру» дальше; пронзительный скрежет заглушил какофонию боя. Монитор Королевского флота с ходу вполз на ряж, срывая листы обшивки, сминая шпангоуты, нелепо задирая нос – и замер, бессильно уставясь стальным бивнем тарана на ост, туда, где в туманной весенней дымке лежала недостижимая теперь русская столица.
Серёжа замер, потрясенный этим зрелищем, но тут его бесцеремонно схватили за рукав кителя и втащили в башню. Скрежетнула, запираясь, броневая дверца – перед мичманом стоял всё тот же Каблуков и вытирал пот со лба скомканной бескозыркой.
– Так что, вашбродие, господин лейтенант совсем сомлевши, командовать не могут! Приказали: зовите второго антиллёра, пущай башню принимает! Это вас, стало быть, вашбродие!
В башне царила привычная суета: снизу на гремящих цепях подавали пороховые картузы и бомбы, масляно чавкали затворы, принимая смертоносную начинку. В стороне кто-то суетился возле лежащего на свернутом брезенте лейтенанта, лил ему в рот воду из оловянной кружки.
– Готово! – заорал унтер у правого орудия и вскинул руку. От левого ответили, и Серёжа, вспомнив, что он теперь отвечает за артиллерийскую стрельбу, приник к смотровой щели.
«Гидра» замерла в кабельтове от монитора, нелепо задрав форштевень и покосившись на левый борт. Носовая башня, только что получившая солидную оплеуху, ещё ворочалась – англичане не собирались сдаваться. «Стрелец» уже обошел противника, и его орудия, неподвижные в горизонтальной плоскости, смотрели мимо цели. Серёжа кинулся к переговорной трубе и выдернул затычку.
– Мичман Казанков, командую башней. Примите три румба влево, тогда я смогу раскатать англичашку к свиньям на циркуляции!
Его трясло от возбуждения в азарте первого в жизни – и какого! – боя. Вот он, рукой подать, корабль сильнейшей в мире морской державы, и он, Серёжа Казанков, сейчас нанесет ему coup de gr ce[39], после чего просвещенным мореплавателям останется только спустить флаг! Нос «Стрельца» покатился влево, монитор обходил «Гидру» по широкой дуге, нацелившись в промежуток между британцем и батареей номер семь. Немного… ещё чуть-чуть…
– Круши, братцы!
Рявкнули оба орудия, и Серёжа, не веря своим глазам, увидел, как от сдвоенного удара сдвинулась, срываясь с шарового погона, башня, как огромной консервной банкой раскрылась ее броневая крыша, как… и тут «Стрелец» вздрогнул от нового попадания.
III. Принимайте командование!
Канонирам «Глэттона» для подготовки к выстрелу требовалось втрое больше времени, чем их коллегам в башне «Стрельца». Орудия уже ворочались в сторону батареи, когда из-за окутанной дымом «Гидры» выполз русский монитор. Офицер, командовавший башней, ещё не понял, что «Гидра» села на ряж. Он увидел только, как русские дали залп в упор и как сорвалась с места, лопнув, словно яичная скорлупа, носовая башня. И немедленно скомандовал наводить орудия на монитор.
Обычно для того, чтобы добиться хотя бы накрытия, требовалось дать не один выстрел, причем каждый раз башню приходилось возвращать в исходное состояние для перезаряжания. За это время тихоходные, но юркие броненосные лодки русских успевали выйти из-под обстрела, и пристрелку приходилось начинать заново. А потому единственная башня «Глэттона» не давала сдвоенные залпы – сначала палило правое орудие, а уж потом, подправив прицел по фонтану от падения снаряда – левое. Но на этот раз командир башни, разозленный судьбой «Гидры», скомандовал залп сразу из обеих одиннадцатидюймовок.
Любителям морской истории известен термин «золотой снаряд». Боевые корабли сходятся и расходятся, осыпают друг друга сотнями пудов металла, пробуя на прочность броню, круша надстройки и всё время промахиваясь, промахиваясь – на учениях канониры Королевского флота считали успехом, когда с дистанции в полторы мили удавалось добиться хотя бы двух процентов попаданий. «Золотой снаряд» – это единичное, особо точное попадание в болевую точку, способное решить не только исход поединка, но и судьбу целого сражения.
Канониры «Глэттона» добились сразу двух таких попаданий – причем в одном залпе, что бывает и вовсе уж редко. Два одиннадцатидюймовых снаряда, выпущенных с секундным интервалом, легли в самое яблочко – первый попал в бруствер башни «Стрельца», снося леера и коечные сетки, засыпая осколками смотровые щели. Мгновением позже ударил второй – чуть выше, в боевую рубку. Он не пробил клепанную из десятка дюймовых слоев броню, но вмял ее почти на фут. И эти два удара стали роковыми для тех, кто находился внутри.
Рубки русских мониторов имели всего пять футов внутреннего диаметра, и в эту тесноту во время боя набивалось не менее четырех человек – командир, рулевой, сигнальный кондуктор и ещё кто-нибудь, обычно штурман или старший офицер.
Сюда и влетели через смотровые щели рои бритвенно острых кусков чугуна; к ним присоединились выбитые внутрь заклепки, скреплявшие листы брони, – приходилось лишь удивляться, как в этой мясорубке хоть кому-то удалось остаться в живых. Этим счастливчиком оказался капитан-лейтенант Повалишин, командир «Стрельца». Большую часть осколков принял на себя рулевой; сорванный с крепления шкафчик для карт полетел в голову Ивану Федоровичу, но по пути подвернулся старший офицер. Окаянная железяка снесла ему полголовы и, изменив траекторию, врезалась в переборку.
Повалишину тоже досталось: мелкие осколки угодили в плечо, в бедро, скользнули по щеке и темени. Но сознания капитан-лейтенант не потерял; выбравшись из-под навалившихся на него мертвых тел, он попытался нащупать переговорные трубы. В глазах стояла кровавая чернота, и не понять было, то ли он ослеп, то ли ничего не видно из-за пороховых газов…
Пальцы нащупали перекрученный металл – трубы тоже не выдержали. Стойка машинного телеграфа… разбита, провода в гуттаперчевой изоляции торчат во все стороны. Повалишин простонал:
– Есть кто живой?
В ответ лишь булькающие хрипы из развороченной груди рулевого. Не было сил встать, осмотреться, отдать команды, которых ждут у орудий, в кочегарках, в машинном отделении. Чувствуя, что теряет сознание, капитан-лейтенант на ощупь, распихивая трупы, по лужам крови пополз к люку, ведущему в башню. Перегнулся через край, прохрипел:
– Мичман! Казанков, вы там живой? Принимайте командование!
И, как в прорубь с чёрной ледяной водой, провалился в беспамятство.
В рубке Серёжу едва не вывернуло: тяжелый, тошнотворно-сладкий запах свежей крови, тела, разорванные в клочья кусками металла. Ему приходилось видеть мертвецов – и на похоронах кого-то из родственников, и в Морском корпусе, где, что ни весна, тиф уносил одного-двух воспитанников, пренебрегавших запретом пить сырую воду. Но сейчас было что-то совсем непохожее на то, что представлял себе Серёжа Казанков, грезя о морских баталиях. Он вспомнил, как однокашник по Корпусу рассказывал, что дядя, в чьем имении молодой человек гостил летом, заставлял его наблюдать, как режут свиней и свежуют туши. Так старый вояка приучал племянника к виду крови – мол, в жизни пригодится… От этой мысли мичмана передернуло, и он с трудом подавил новый рвотный позыв.
Окровавленного, лишившегося сознания командира спустили в тесную кают-компанию, превращенную на время боя в лазарет. Там уже лежал старший артиллерист, а в башне вме