сто него распоряжался артиллерийский унтер, хозяин правого орудия. Штурман перестал хрипеть – кончился, когда его протаскивали через узкий люк. Ещё два тела, рулевого и сигнальщика, оттащили в сторону и положили одно на другое – в искалеченной рубке и без того было неимоверно тесно.
Штурвальная колонка, машинный телеграф, переговорные трубы – всё побито, поломано, выведено из строя. С помощью Каблукова Серёжа кое-как открыл заклинившую броневую дверь, ведущую наружу. Отсюда открывался впечатляющий вид на Северный фарватер: вот пылающая от носа до кормы «Гидра». По её палубе то тут, то там мечутся фигурки людей – спасайся, кто может, пока не рванули погреба! Вот батарея номер семь отплевывается залпами, а за ней, в клубах порохового дыма мелькают «Единорог» и двухбашенная «Русалка». Эти осторожничают: не лезут за линию ряжей, а жуками выползают из-за батареи, дают залп и на реверсе машин пятятся, перезаряжая орудия. Так безопаснее, зато и самим пристреляться трудно: снаряды дают высокие всплески вокруг броненосцев, а попаданий что-то не видно… А где ещё один монитор, «Колдун»?
«Стрелец» тем временем продолжал выписывать дугу между искалеченной «Гидрой» и батареей номер семь. Мичман спохватился:
– Каблуков, повторяй за мной в башню, и пусть репетуют в румпельное!
Подчиняясь переданным по цепочке командам, руль переложили, и «Стрелец» повернул к финскому берегу, уходя с линии огня батареи и британских броненосцев. Серёжа подумал, что хорошо бы подрезать с носа британскую колонну, тогда можно удерживать неприятеля в центре циркуляции, чтобы орудия заклинившей башни могли хоть изредка, но доставать цель продольным огнем. Но было уже поздно: англичане выходили из боя. На стеньге головного «Принца Альберта» запестрели сигнальные флажки, и оба броненосца поворотом «все вдруг» отвернули на вест; за ними торопились успевшие отползти назад «Циклоп» и ещё один, однотипный с ним монитор. Серёжа поискал глазами четвертый и обнаружил его по другую сторону батареи – со сбитой мачтой, осевший так, что палуба целиком ушла под воду, и волны захлестывали амбразуры башен. Догонять британцев не имело смысла: самый тихоходный из них имел верных три узла преимущества в ходе. К тому же при такой погоне они окажутся в мертвой зоне для неподвижных орудий «Стрельца», зато сами смогут добросить снаряд-другой до преследователя из кормовых башен. Но это уже неважно – главное, что они уходят, бросая на произвол судьбы обреченных собратьев! Победа?
– Каблуков, репетуй: задробить стрельбу, руль прямо! Машине сбавить обороты, самый малый!
И, не удержавшись, добавил: – Кричи, братец: британцы поворачивают назад! Наша взяла!
IV. Мы, кажется, встречались?
«Колдуну» досталось куда сильнее, чем «Стрельцу». Выбравшись за линию ряжей, монитор ввязался в дуэль с «Горгоной» и угодил под перекрестный огонь сразу «Горгоны» и «Циклопа». После чего закономерно огреб то ли пять, то ли семь попаданий с малой дистанции, а напоследок – таранный, хоть и пришедшийся вскользь удар, разворотивший правый борт в районе офицерских кают. Глубины на этом участке были крайне малы; «Колдун» сел на дно так, что вода покрыла палубу на три фута. Некоторые спасались на мостике; туда переправили в первую очередь раненых и контуженых. Остальные стояли на палубе, кто по грудь, кто по пояс в ледяной апрельской воде. Всего из сотни человек команды в живых осталось не более семидесяти; чудо еще, что за полтора часа ожидания холод не собрал ещё более обильного урожая жертв. Коченеющие в неласковой балтийской водичке люди пытались согреть друг друга, двигались, толкались, тормошили соседей, стараясь расшевелить тех, кто уже готов был сдаться. Среди них оказался и командир «Колдуна», капитан-лейтенант Веселаго, уступивший место на башне раненым. Он объяснял, как уберечься от смерти в ледяной купели, заставлял бороться за жизнь тех, кто уже потерял надежду на спасение. И, как подобает командиру корабля, последним поднялся на борт подоспевшего «Стрельца».
Они успели в последний момент – с веста развело волну, и люди держались из последних сил. Серёжа прикрыл «Колдуна» от волн корпусом своего монитора, и матросы из боцманской команды, натасканные на тяжелые авральные работы при любой погоде, принялись гроздьями выдергивать скорчившихся от холода людей на палубу. Приволокли одеяла, бушлаты, офицерские шинели; закоченевших «колдунцев» спускали в низы, к кочегаркам, отогревали возле пышущих жаром топок.
С верхотуры башни Серёжа видел, как тают за горизонтом дымы британской эскадры. Сердце его переполнял восторг, несмотря на тела погибших в кают-компании, на полузатопленного «Колдуна» и повреждения самого «Стрельца». Победа, победа – не уступающая тем, что одержаны в просторах Индийского океана, в узостях Босфора его однокашниками Карлушей Греве и Венечкой Остелецким! Два новейших британских монитора разменяны на один, допотопной конструкции, который к тому же можно поднять и отремонтировать. Да ведь это первый – самый первый! – бой русских броненосных кораблей с броненосным же противником. Да какой бой: больше десятка кораблей с обеих сторон, береговые батареи, открытое море! Ну, положим, назвать Северный пролив открытым морем значит сильно погрешить против истины, но всё же не пресноводная канава вроде какой-нибудь там Миссисипи, где сражались между собой речные броненосцы конфедератов и северян-аболиционистов. Этот бой шел по всем правилам военно-морского искусства, с применением самых современных средств: стальных казнозарядных орудий, револьверных пушек-картечниц, таранов. Потери тоже впечатляли – в сумме три боевые единицы выведены из строя, да и другим, надо полагать, крепко досталось…
Мичман спохватился – пусть в мыслях, но он обидел «Стрельца», обозвал его допотопным старьем. А ведь тот честно прикрывал их броней от британских калибров, отвечал из своих девятидюймовок! Серёже сделалось стыдно перед старичком-монитором, будто он зазря, походя, ради красного словца, обидел седого ветерана, не кланявшегося пулям, когда он пешком под стол ходил… Мичман похлопал рукой по броне, и ладонь наткнулась на глубокую вмятину. На миг показалось – или это разыгралось слишком пылкое воображение? – что монитор едва слышно проворчал: «Ладно уж, что с вас, молодых, взять, прощаю на первый раз…»
– Да, крепко досталось нашим старичкам!
Серёжа обернулся, смущенный тем, что кто-то стал свидетелем его душевного порыва. Перед ним стоял мужчина немного за тридцать; шинель не по росту, видимо, принадлежащая кому-то из офицеров «Стрельца», накинута на плечи, поверх матросской нательной рубахи нового образца, в синюю полоску, что совсем недавно были введены на флоте. Офицерские брюки явно были длинны новому владельцу, и тот аккуратно их подвернул.
Гость перехватил взгляд мичмана:
– Спасибо вашим сослуживцам, мичман, приодели, как могли. Вид у меня непрезентабельный, но спасенному из пучины морской простительно-с…
Серёжа вспомнил свой заляпанный кровью и разодранный на спине сюртук.
– Позвольте представиться, капитан-лейтенант Веселаго-первый. Искренне признателен вам за спасение команды и меня, грешного!
Серёжа замялся. Он, конечно, знал Веселаго – по службе, как и других командиров судов. Но было ещё что-то – забытое, из далекого детства…
– Особо позвольте поблагодарить за заботу о нижних чинах, – продолжал меж тем капитан-лейтенант. – Ваш баталёр, храни его Никола-угодник, не поскупился: выделил три полные ендовы хлебного вина. Сейчас сидят по низам да кочегаркам, отогреваются, страдальцы. Ещё полчаса, мичман, и люди не выдержали бы, а тут ещё волна разошлась, ну ее к шуту! Вестового моего, Аггея, едва за борт не смыло, едва успел за рукав моей шинели схватиться, да так и оторвал по шву!
И тут Серёжа вспомнил.
– Простите, мы ведь с вами, кажется, встречались?
Веселаго осекся и посмотрел на собеседника с недоумением.
– Ну разумеется, мичман, и не раз. Да вот хоть осенью, в Гельсингфорсе…
– Нет, раньше! – помотал головой Серёжа. Улыбка у него расползлась чуть не до ушей, совершенно по-детски. – Вы, наверное, не помните: я с маменькой был в Кронштадте, на экскурсии, вы тогда на нашем «Стрельце» служили. Всё нам показывали и объясняли! Мне девять лет всего было… – поспешно добавил он. – Вы ещё матушку попросили меня не ругать, когда я сказал глупую шутку.
– Как же, припоминаю! – улыбнулся в ответ капитан-лейтенант. Серёжа отметил, что улыбка вышла несколько вымученный, уголок рта отчетливо дергался. – Насчет коробки с леденцами? Я пересказал ее в кают-компании, так потом на столе долго стояла большая жестянка наилучшего монпансье «Жорж Борман»: старший офицер самолично гонял буфетчика за ним на Невский, к Филиппову[40]. Так вы, стало быть, закончили Корпус и теперь на «Стрельце»? Вот как жизнь-то порой оборачивается!
Веселаго ни с того ни с сего принялся потирать ладони, нервно передергивая плечами и озираясь.
– А не в родстве ли вы с Феодосием Федоровичем? – нашелся Серёжа. – Приходилось в Корпусе изучать его труды по истории флота…
Он имел в виду генерала флота Веселаго, военно-морского историка и крупного чиновника Адмиралтейства.
– Разве что в дальнем, – отозвался командир «Колдуна». Ладони он спрятал под мышки, укутываясь в шинель, уголок рта продолжал дергаться. – Веселаго спокон веку на флоте: батюшка мой, царствие ему небесное, Осип Иваныч до вице-адмиралов дослужился, другой наш родич, Егор Власьевич Веселаго, при Александре Благословенном был капитан-командором и георгиевским кавалером. Вот и мой троюродный кузен, Миша Веселаго, командует яхтой «Стрельна» – знаете, колесная посудина постройки аж пятьдесят шестого года… Как объявили о войне с Англией, Миша сейчас к начальству с рапортом: не хочу, мол, позориться: враг на пороге, а я на придворной посудине отсиживаюсь!
– И что, добился перевода? – поинтересовался Серёжа.
– Как бы не так! – нервно хохотнул Веселаго. – На «Стрельну» воткнули старую девятифунтовку Обуховского завода, в дополнение к двум ее собственным пукалкам, годным разве что для салютов, и перевели в разведочные и посыльные суда. А Мишка и рад: лихая, говорит, будет служба!