К 2 часам пополуночи все три катера одновременно подошли к “Сынку” и были взяты на буксир. Наш маленький караван, развив полный ход, пошел опасным каналом Филиппа в Банковский пролив, где и встретился с “Крейсером”. Командир клипера не без основания ожидал встречи с английскими патрульными судами южнее, у Анжера или Батавии. Конечно, туда уже сообщили по подводному телеграфному проводу о нашем набеге на Сингапур…»
X. «Auf Deck, Kameraden, all auf Deck!»[49]
Ветер, взявший разбег от Аландских островов, разбивался о скалистые берега Волчьих шхер, покрывая гладь залива короткой злой зыбью. Офицеры, выбравшиеся наружу из тесноты боевой рубки, кутались в шинели и бушлаты, но всё равно на мостике продувало до костей. Слава богу, подумал Серёжа, что здесь, под самым берегом, волне негде разгуляться. И слава богу, что ветер усилился только теперь, после того как кильватерная колонна бригады береговой обороны выполнила поворот к осту, под прикрытие финского берега, и волна идет с кормы. Переход от Кронштадта при встречном пятибалльном ветре занял бы куда больше времени, и неизвестно еще, как бы они дошли – даже «Чародейке», «Смерчу» и «Русалке» приходится сейчас туго, чего уж говорить о мониторах, чьи палубы почти вровень с водой. Со стороны кажется, что над волнами только башни да чадящие угольной копотью трубы…
– На открытой воде сейчас все пять баллов! – мичман, исполнявший обязанности второго артиллерийского офицера, будто подслушал мысли командира. – Спасибо на плесе, нас Порккалауд заслоняет, а то нахлебались бы…
«Открытая вода» – это середина Финского залива, где на картах пунктиром обозначен главный судовой ход. Даже думать не хочется о том, чтобы оказаться сейчас там…
Пройдя траверз Биоркских островов, бригада повернула к зюйду. Гельсингфорс миновали, прижимаясь к эстляндскому берегу. Поравнявшись с безлюдным островком Найссаар в пяти милях к норд-весту от Ревеля, встретили «Стрельну» – посыльное судно, отряженное для наблюдения за неприятелем. Увидав его, Серёжа вспомнил капитан-лейтенанта Веселаго, повредившегося в рассудке после ледяной купели. Вроде бедняга говорил, что его кузен командует этой самой «Стрельной»? Что ж, Веселаго-второй сделал свое дело, и теперь «Стрельна» побежит к Кронштадту, чтобы сообщить: бригада выйдет на назначенную позицию в срок, в полном соответствии с планами комфлота.
После рандеву повернули на десять румбов к норду, пересекая Финский залив в самом узком месте. Следующий поворот выполнили под финским берегом и направились к Гельсингфорсу не с оста, откуда их, несомненно, ждали, а с противоположной стороны, от полуострова Порккалауд. Изломанные линии штурманских прокладок упиралась в Волчьи шхеры – гряду скалистых островов, на которых с начала прошлого века, когда здесь хозяйничали шведы, стояла крепость Свеаборг, по сей день защищающая столицу Великого княжества Финляндского с моря.
Бригада вышла из Кронштадта, как было предписано – утром третьего дня после достопамятного совещания в Морском штабе. Остальные задерживались самое малое на сутки. Официально – из-за ремонта машины на «Петре Великом», который никак не могли закончить. Неофициально же – Серёжа подозревал, что задержка главных броненосных сил Балтийского флота имеет под собой иные соображения. Когда мониторы вытягивались с кронштадтского рейда, он разглядел, что на «Кремле» и «Первенце», входящих в четвертый броненосный отряд, поднимают на борт минные катера. Для них освободили место, избавившись от положенных по штату барказов и вельботов, а также соорудили временные кильблоки, вконец загромоздившие и без того не слишком просторные палубы. Чуть дальше стояли корабли первого отряда, и Серёжа в бинокль разглядел приткнувшиеся к бортам «Князя Пожарского» и «Минина» катера – там, похоже, творилось то же самое.
За три часа до выхода в море командиры судов получили от Брюммера пакеты с указанием места в боевом строю. Вице-адмирал разделил свои силы на две колонны: в первую вошли четыре башенных фрегата, «Смерч» и «Русалка»; «Чародейка» возглавила вторую, из шести мониторов, – в ней, мателотом за «Чародейкой», шел и «Стрелец».
Первая колонна считалась быстроходной: «адмиралы» и двухбашенные лодки могли выдать более девяти узлов против парадных шести с половиной, на которые еле-еле были способны изношенные машины мониторов. На деле же старички-«американцы» едва выжимали шесть, и Серёжа догадывался, какие загибы слетают по их адресу с мостиков «скороходов». Но что поделать, коли ход эскадры считается по самому медлительному кораблю?
От Кронштадта шли на пяти узлах. На «Стрельце» каждый вслушивался в ритмичный стук машины, молясь, чтобы ее хватило на такое напряжение сил. И ещё осталось бы на краткие минуты боя, когда, если хочешь уцелеть, приходится поднимать обороты до полных.
В полученном пакете помимо оперативных распоряжений оказался приказ адмирала Бутакова – вернее сказать, не приказ, а обращение к офицерам и матросам. Сыграли «большой сбор», и Серёжа, изо всех сил скрывающий волнение в голосе (командир при любых обстоятельствах должен сохранять спокойствие, твердость и уверенность), объявил: их ждет не просто переход до Свеаборга, но неравный бой, прорыв сквозь строй вражеской эскадры. Британцы, писал адмирал, хоть и изрядно потрепаны у Кронштадта, по-прежнему сильны. И у них выигрыш по времени: хотя неприятель и вынужден тащить на буксире подорванные суда, к Свеаборгу он всё равно прибудет самое малое на сутки раньше нашего передового отряда. Под огнем броненосцев крепость долго не продержится, и если не подойдет помощь – катастрофа неминуема. Надо с боем прорваться в Свеаборг и помочь продержаться до подхода основных сил флота. И тогда осаде конец – только безумец станет продолжать штурм, имея за спиной сильную, готовую к бою эскадру!
Адмиральское обращение встретили громовым «Ура»! Бутакова, героя Крымской кампании, захватившего на своем «Владимире» турецкий паровой фрегат «Перваз-Бахри», создателя тактики броненосного флота, на Балтике любили. И верили ему не меньше, чем защитники Севастополя Нахимову. Раз адмирал говорит «надо», любой – от матросапервогодка до поседевшего ветерана – готов жертвовать собой, но не отдать неприятелю Гельсингфорс, ставший домом родным балтийским броненосникам. Британцы, извечные враги, желают, как и в 1855-м, получить у Свеаборга по зубам? Что ж, балтийцы рады оказать им эту любезность!
Все, однако, понимали – бой будет жестоким. Одно дело отражать атаки под прикрытием мин и могучих фортов, и совсем другое – проломить строй сильнейшего в мире флота. И даже преимущество в артиллерии (как показали недавние события, русские корабельные орудия заметно превосходят британские) не обещает решительного перевеса. Для десятков, возможно, сотен моряков этот бой станет последним.
Но до этого ещё два, может, три часа хода, если только не разойдется волна. А пока…
Серёжа извлек из-за пазухи бушлата конверт. Рассыльный принес его в последнюю минуту, когда готово было прозвучать: «Отдать швартовы!»
«Велено их высокоблагородию лейтенанту Казанкову в собственные руки!» Двое матросов с грохотом закинули на пирс малые сходни, и Серёжа торопливо сошел на берег. Получив пятиалтынный на чай, рассыльный поклонился – «Желаю здравствовать!» – и отправился по своим делам. От конверта пахло ландышем, и молодой человек с трудом сдержался от того, чтобы не вскрыть его прямо на палубе.
Ландыш – любимый аромат Нины. Во время достопамятного вояжа по магазинам в день тезоименитства цесаревича он преподнес ей флакон кельнской воды с таким вот запахом. Фалрепный покосился на командира, когда тот проходил мимо него – унюхал? Серёжа недовольно дернул щекой и по скоб-трапу, приклепанному к башенной броне, полез на мостик.
Письмо он прочел только спустя два часа, когда кильватерная колонна миновала Толбухин маяк. Нина писала о благотворительном бале, сетовала, что начальство так и не позволило «господину лейтенанту» оставить ненадолго служебные дела. «Было лучшее городское общество, из Петербурга приехала великая княгиня Мария Федоровна, супруга цесаревича!» Далее следовало детальное, на целую страницу, описание музыкального вечера, и особо – изумительной «сюиты соло для альта», которой угостила гостей заезжая музыкальная знаменитость.
В конце письма следовали приветы и пожелания удачи, и от самой Нины, и от Повалишиных. Заодно девушка сообщала, что «Ивану Федоровичу лучше, он уже встает, врачи обещают не позже чем через неделю отпустить домой. Ирина Александровна дни напролет проводит у постели супруга и даже бал пропустила…»
Одним словом, приличное письмо, от приличной, благовоспитанной девушки своему приличному, благовоспитанному знакомому. Четкий, округлый, каллиграфический почерк, ровные строки, книжные фразы. И тем неожиданнее приписка – наискось, небрежно, с россыпью чернильных брызг, вылетевших из-под торопливого пера:
«Mon cher Serge, я жду вас, как ни разу в жизни никого не ждала. Возвращайтесь скорее, и молю всем, что для вас свято – берегите себя! Я знаю, вы такой отчаянный! Но если Вас, не приведи Господь, поранят, то можете не сомневаться – я буду выхаживать вас, как это делает тетушка».
И, ниже:
«Посмейте только погибнуть! Никогда вам этого не прощу…»
Ветер усилился. С веста то и дело налетали шквалы с дождевыми зарядами, и тогда от вант и растяжек трубы доносилось протяжное, на высокой ноте завывание – признак того, что сила ветра в порывах достигает шести баллов.
Серёжа поежился, кутаясь в непромокаемый плащ. В десяти футах ниже волны свободно гуляли по палубе, разбиваясь о броневые листы, захлестывая амбразуры башни. В иное время их закрыли бы просмоленными парусиновыми чехлами, но только не сейчас – жерла орудий настороженно уставились в предштормовое море, и фонтаны брызг окатывают крупповскую сталь. Враг впереди, он уже близко – в любой момент из-за шквала может показаться авизо или корвет боевого охранения. А потому единственная предосторожность, которую можно себе позволить – это заткнуть стволы дубовыми, обитыми кожей пробками-заглушками. Когда придет время, пробки выдернут, приводя грозную мощь орудий в готовность.