А сколько их, переехавших с миллиардами в Европу и в Америку бывших банкиров — Пугачёв, Кузнецов, Гусинский... — Но путь на Запад сто с лишним лет назад им прокладывали герои поэмы Некрасова, такие, как фон Руге, сбежавший из холодной России в благословенную Испанию:
Ухватив громадный куш,
он ушёл — на светлом юге
отдыхать. “Великий муж! —
говорят ему витии:
— Не пугайся клеветы!
Предприимчивость России
на такие высоты
ты вознёс, что миллиарда
увезённого не жаль!
Этого мошенника, ограбившего Россию в поэме Некрасова, навещает “экс-писатель Пьер Кульков” (прообраз Анатолия Алексина, Анатолия Кузнецова, Анатолия Рыбакова и т. д.), который, захлёбываясь от восторга, рассказывает петербургским землякам:
Я посетил отшельника Севильи,
На виллу Мирт хотелось мне взглянуть.
Пред ней поэт преклонится — в бессилье
Вообразить прекрасней что-нибудь.
Из мрамора каррарского колонны,
На потолках — сибирский малахит,
И в воздухе висящие балконы,
И с одного — в Европе лучший вид...
А сколько таких вилл сегодня принадлежит и в Севилье, и на Лазурном берегу, и на италийских холмах, и в австрийских Альпах семьям больших и маленьких “лужковых”, “абрамовичей”, “кохов” и т. д.
Но не забыть бы о том, как их обслуживала партийная, научная и творческая интеллигенция, о которой Некрасов писал так, как будто знал её, как облупленную, знал выпускников Академии общественных наук, Высшей партийной школы, бывших преподавателей марксизма-ленинизма:
В каждой группе плутократов
(почти “партократов”! — Ст. К.)
русских, немцев и жидов
замечаю ренегатов
из семьи профессоров.
Их история известна:
скромным тружеником жил
и, служа народу честно,
плутократию громил,
был профессором, учёным
лет до тридцати,
и, казалось, миллионом
не собьёшь его с пути.
Вдруг конец истории —
в тридцать лет герой
прыг с обсерватории
в омут биржевой...
Это о судьбах Роальда Сагдеева, Комы Иванова, Пивоварова, Евгения Сидорова и многих других профессоров. Не забыл Николай Алексеевич и о диссидентах, страдавших при советской власти и сделавших карьеру после 1993 года, вроде Артёма Тарасова, Сергея Адамовича Ковалёва, Валерии Новодворской.
Под опалой в оны годы
находился демократ.
Друг народа и свободы,
а теперь он плутократ.
А разве нынешние заказные убийства, при которых мы живём четверть века, — новость для нас? Нет, мы просто забыли признание Гришки Зацепина (“Зацепа”) из поэмы “Современники”, написанной в некрасовскую эпоху русского дикого капитализма:
“Я — вор! — кричит вдрызг напившийся Зацепа, —
Я рыцарь шайки той
из всех племён, наречий, наций,
что исповедует разбой
под видом честных спекуляций,
где позабудь покой и сон,
добычу зорко карауля,
где в результате — миллион
или коническая пуля...”
Как тут не вспомнить судьбу Галины Старовойтовой, Деда Хасана, Бориса Немцова, Вячеслава Иванькова (“Япончика”) и многих других знаменитостей...
Предвидел Николай Алексеевич и сегодняшний наш рэкет (американское слово!), и наше сегодняшнее лакейство перед Америкой:
Грош у новейших господ
выше стыда и закона.
Нынче тоскует лишь тот,
кто не украл миллиона...
(Ну, как тут не вспомнить слова мошенника Вячеслава Полонского о том, что “у кого нет миллиона — тот не человек.”)
Бредит Америкой Русь,
к ней тяготеет сердечно...
Шуйско-ивановский гусь —
американец? — Конечно!
Что ни попало — тащат,
наш идеал, — говорят, —
заатлантический брат,
— Бог его — тоже ведь доллар! —
А как блестяще Некрасов проиллюстрировал сегодняшнюю историю о том, что новые русские переводят свои богатства в офшоры (английское слово!), покупают особняки в центре Лондона, куда их переехало несколько сотен тысяч, уговаривают Лёню Голубкова купить дом в Париже... Ох, нестабильна обстановка в России, Ходорковский отсидел своё, а история с Магницким тоже у всех в памяти. И Некрасов вводит в поэму “Современник” хор мирового финансового лобби, которое уговаривает рыдающего русского миллионера перевести свои капиталы в Англию, являющуюся “финансовой матерью” наряду с Америкой всех денег мира:
Денежки есть — нет беды,
Денежки есть — нет опасности
(Так говорили жиды,
Слог я исправил для ясности).
Вытрите слёзы свои,
Преодолейте истерику,
Вы нам продайте паи,
Деньги пошлите в Америку.
Вы рассчитайте людей,
Вы распустите по городу
Слух о болезни своей,
Выкрасьте голову, бороду,
Брови... Оденьтесь тепло,
Вы до Кронштадта на катере,
Вы на корабль... под крыло
К нашей финансовой матери.
Денежки — добрый товар,
Вы поселяйтесь на жительство,
Где не достанет правительство
И поживайте, как — царр!...
300 тысяч новорусских семей живут, уехавши к “финансовой матери” в объятия туманного Альбиона.
Но не выдержала душа “Зацепы” — русского мошенника и авантюриста — такого циничного совета, не мог он принять гнусное предложение сбежать из своей России:
Прочь! Гнушаюсь ваших уз!
Проклинаю процветающий
Всеберущий, всехватающий,
Всеворующий Союз!..
...Ушли, полны негодованья,
Жиды-банкиры... Леонид
С последним словом увещания
Перед Зацепиным стоит.
Как же объясняет некий Леонид страстную речь “Зацепы”? А вот как:
Русской души не понять иноверцу,
Пусть он бичует себе, господа!
Дайте излиться прекрасному сердцу —
Нет в покаянье стыда.
Однако вернёмся к Евтушенко, который назвал себя “некрасовцем”. Как мог он, увенчавший себя всемирной славой после стихотворенья “Бабий Яр”, поклоняться поэту, то и дело употреблявшему слово “жид”? А ведь за использование этого слова Евтушенко предлагал предавать антисемитов суду... Вот ведь как история подшутила над ним.
А в заключение “некрасовской главы” вспомню начало поэмы “Современники”:
Я книгу взял, восстав от сна,
и прочитал я в ней:
“Бывали хуже времена,
но не было подлей!”
Последние две строчки Некрасова стали народной поговоркой.
***
В литературной судьбе Е. Е. в 1959 году случилось знаменательное событие: он добился встречи с Борисом Пастернаком, которая якобы продолжалась аж 18 часов. О Пастернаке он вспомнил и в последние дни своей жизни, завещав похоронить себя рядом с ним. Видимо, он почитал Пастернака. Но было ли это почитание взаимным? Едва ли, если вспомнить поэтический завет Нобелевского лауреата:
Быть знаменитым некрасиво.
Не это подымает ввысь.
Не надо заводить архива,
Над рукописями трястись.
Цель творчества — самоотдача,
А не шумиха, не успех.
Позорно, ничего не знача,
Быть притчей на устах у всех.
Но надо жить без самозванства,
Так жить, чтобы в конце концов
Привлечь к себе любовь пространства,
Услышать будущего зов.
...............................................
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
И должен ни единой долькой
Не отступаться от лица.
Но быть живым, живым и только,
Живым и только до конца.
Из всех этих заветов Евтушенко был верен только последнему — “быть живым”. Но читаешь это стихотворение, и поневоле закрадывается в голову мысль — а не судьбу ли своего поклонника предсказывал Борис Леонидович, когда писал это поэтическое завещание?
А тут ещё, как на грех, я наткнулся на интервью Е. Е. “Новой газете”, где было такое признание:
“Когда я видел Целкова, я сразу понял — он гений. А что такое гений — это энергетика, которой он делится со всеми. В стихах, посвящённых Эрнсту Неизвестному, у меня есть строчки: “Стыдно не быть великим, каждый им должен быть”. То, что я виделся с ними, не позволяло и мне быть маленьким”.
Его всегда тянуло к мировым знаменитостям. Он словно бы подпитывался их энергией, их славой и как бы становился в их ряды, в ряды мировой элиты... Мало того, он ещё окружил себя тенями великих предков: “По характеру я пушкинианец, по сентиментальности — есенинец, по социальности — некрасовец”... А ещё добавил: “И как ни странно — пастернаковец”... Действительно, странно, потому что заполучить в этот ряд великих теней Бориса Леонидовича, сказавшего “быть знаменитым некрасиво”, — не получилось. “Цель творчества самоотдача, а не шумиха, не успех.”. Но Е. Е. ведь не мог жить без “шумихи и успеха”, без того, чтобы “быть притчей на устах у всех”. А Пастернак требовал от художника ещё большего: “Нет, надо жить без самозванства”. Но что такое самозванец и самозванство? Наверное, это не порок, а, скорее, лицедейская страсть и способность артистических натур входить в роль, самозабвенно сыграть её до конца, не дожидаясь того, будешь ли ты, в конце концов, “любезен народу”, останешься ли в истории?
Самозванство — это собственная оценка самого себя, мания многих творческих людей, как правило, ярче всего проявляющаяся в начале пути. Вспомним, как писал о себе, начинающем стихотворце, Александр Твардовский: “Какой хочу — такой и знаменитый”.
А у Е. Е. этот соблазн самому называть себя вдохновлял и мучил его на протяжении всей жизни, до самого последнего дня. “Я разный, я натруженный и праздный”, “Если будет Россия — значит, буду и я”, “Я сибирской породы”, “Считайте меня коммунистом”. Он даже примерял на себя образ героя и мученика Остапа из знаменитой гоголевской повести: “Ты за мною, Байкал, словно Бульба Тарас за Остапом”.
Многоликость Евтушенко, способность менять свой образ, своё мировоззрение, свои убеждения, свою сущность опять же входит в противоречие с утверждением Бориса Леонидо