е о вине слегка подогретого спиртным и романтически-восхищённого снегопадом водителя. Речь о том, что погиб актёр и двое его детей остались сиротами не из-за “наезда”, а из-за трусости. “В Москве не будет больше снега, не будет снега никогда...”
Спасибо Петру Вегину, работавшему тогда в московской писательской организации и написавшему правду об этом позорном несчастье.
А способствовавший сокрытию этого преступления Евгений Евтушенко, лучший ученик Александра Межирова, впоследствии изложит своё понимание происшедшего в таких косноязычных стихах:
Так случилось когда-то, что он уродился евреем
в нашей издавна нежной к евреям стране,
не один черносотенец будущий был им неосторожно лелеем,
как в пелёнках, в страницах, где были погромы
в набросках, вчерне.
И когда с ним случилось несчастье, которое может случиться
с каждым, кто за рулём (упаси нас Господь!),
то московская чернь —
многомордая алчущая волчица —
истерзала клыками пробитую пулями Гитлера плоть.
Да, такое может случиться с каждым. Но Е. Е. умолчал в своих стихах о том, что отвратительное и слабодушное поведение фронтовика, сбежавшего в Америку, было вскоре забыто, замолчано, без слов и всяческих судов прощено, скорее всего потому, что задавил не до смерти и оттащил в кусты несчастного актёра не кто-нибудь, а известный кумир либеральной Москвы, “свой человек” и для Любимова, и для всей театральной компашки, человек, о котором Евтушенко так закончил свой гимн на высокой ноте:
А вы знаете, — он никогда не умрёт,
автор стихотворения “Коммунисты вперёд!”
Умирает политика. Не умирает поэзия, проза.
Вот что, а не политику, мы называем “Россия”, “народ”,
В переулок Лебяжий вернётся когда-нибудь в бронзе из Бронкса
автор стихотворения “Коммунисты вперёд!”
Конечно, такие стихи — умирают скоро (скорее всего на другой день после их сочинения)... Бронкс — это местечко в американском Портленде, где жил и умер Александр Межиров, о котором Евгений Александрович, надо отдать ему должное, помнил всегда. Достаточно сказать, что в 2006 году в России усилиями Евтушенко была издана с его предисловием книга Межирова “Артиллерия бьёт по своим”. И Ольга Мильмарк вспоминает, как Евтушенко кричал со сцены: “Сегодня счастливейший день в моей жизни: у меня в руках новая книга моего учителя — поэта Межирова”. Приезжая в Москву, Е. Е., если его приезды совпадали с какими-то юбилеями Межирова, обязательно выступал на этих вечерах. В последний раз это было в 2013 году, в год 90-летия поэта. В Большом зале Центрального Дома литераторов, вмещающем 500 человек, собралось около 30 слушателей. На сцене же сидело человек десять писателей, среди которых был поэт Владимир Мощенко, человек близкий Межирову. Вечер вёл Евтушенко. В зале сидел биллиардист и поэт Егор Митасов, бывший тоже приятелем Межирова, рядом с ним сидел мой сын Сергей. Владимир Мощенко во время своего выступления стал сетовать как, мол, мог Станислав Куняев, живший в одном доме с Межировым, ездивший с ним в Грузию, как мог написать такие несправедливые воспоминания о Межирове. Мой сын порывался было встать и что-то возразить оратору из зала, однако Егор Митасов взмолился и одёрнул Сергея — “мол, молчи, не подымай скандала!” Но когда вслед за Мощенко на трибуну вышел Евтушенко и чуть ли не закричал: — Я же помню, как Станислав Куняев пресмыкался перед Межировым! — Сергей не выдержал, освободился из объятий Митасова, встал и крикнул на весь зал: “Прекрати врать!” — Митасова как ветром сдуло, Сергей тоже вышел вслед за ним, сопровождаемый грозными взглядами всматривавшегося из-под ладони в пустой тёмный зал Евгения Александровича, который не знал, что уже в середине 80-х годов после дискуссии “Классика и мы” и переписки Виктора Астафьева с Натаном Эйдельманом я написал А. Межирову в своём последнем письме: “Вы за последние годы ничего не поняли и ничему не научились. Мне жаль моих книг, подаренных Вам. Я ошибся, говоря о том, что Вы любите русскую поэзию. Это не любовь, а скорее ревность или даже зависть. Не набивайтесь ко мне в учителя. Вы всегда в лучшем случае были лишь посредником и маркитантом, предлагающим свои услуги”. После этого письма наши отношения прекратились.
***
Одновременно с Александром Межировым жил и писал стихи русский поэт Николай Тряпкин, происходивший из раскулаченной семьи, жившей в подмосковной деревне Лотошино. “Деревенщик”, “почвенник”, православный человек, исполнявший свои стихи, как молитвы, нараспев, поскольку с детства в результате душевной травмы он стал заикаться.
В начале 90-х годов Николай Тряпкин, для которого и “Новый Завет” и “Пятикнижие” были откровением свыше, написал, подражая древним иудейским пророкам, проклинавшим народ Израиля за его грехи, своё проклятье.
Проклятье
И воспылал гнев Господа на народ Его,
И возгнушался Он наследием Своим...
Псалтирь
“Израиль мой! Тебе уже не святы
Моих письмен горящие столбцы.
Да будешь ты испепелён стократы!
Да станут пылью все твои дворцы!” —
Так возгремел Господь из жаркой тучи —
И гневный дых пронёсся над страной:
“Израиль мой! С твоих железных крючьев
Мой лучший сын свалился чуть живой.
Да будут прахом все твои алмазы!
Да будет так во все твои века:
Броней твоей — короста от проказы,
Вином твоим — струя из-под быка!
И скольких ты ограбил и замучил!
И скольких ты оставил сиротой!
Израиль мой! Пади с Сионской кручи!
Я сам тебя столкну своей пятой”.
Александр Межиров, в то время уже собравшийся переехать вместе со всеми чадами и домочадцами в Новый Свет, прочитав тряпкинское “Проклятье”, вступил с крестьянским сыном в мировоззренческий спор, ответив ему небольшой поэмой “Позёмка” с посвящением “Николаю Тряпкину”. По сути, это было стихотворение прощания и с Россией, и с поэтом, которого Межиров ценил, но пророческие “антиперестроечные” стихи которого принять не мог.
Извини, что беспокою,
Не подумай, что корю.
Просто, Коля, я с тобою
напоследок говорю.
.................................
Вот и вышло, что некстати
мне попался тот журнал,
где прочёл твоё проклятье
и поэта не узнал.
“Тот журнал”, в котором было напечатано “Проклятье”, назывался “Наш современник”. А почему не узнал? Да потому, что человеку, написавшему “Коммунисты, вперёд!”, примерявшему на себя самые разные обличья — солдата, лежащего в Синявинских болотах, циркового мотогонщика по вертикальной стене, книжного славянофила, прочитавшего Аксакова и Константина Леонтьева, такому многоликому творцу было невозможно понять цельную натуру русского крестьянского человека. И в чём же этот разноликий игрок мог обвинить поэта Николая Тряпкина? А вот в чём. Межиров вспомнил довоенную историю о том, что Андрей Платонов перед войной попал в застольную компанию поэтов, и когда один из них вдруг сказал:
Для затравки, для почина:
“Всё ж приятно, что меж нас
нет в застолье хоть сейчас
чужака и крещенина, —
тех, кто говорит крестом,
а глядишь — глядит пестом.”
Якобы в ответ на это заявление “антисемита и охотнорядца” Андрей Платонов —
К двери медленно пошёл.
А потом остановился.
И, помедлив у дверей,
медленно сказал коллегам:
“До свиданья. Я еврей”.
Воротить его хотели,
но истаял он в метели,
и не вышло ничего.
Сквозь погоду-непогоду
медленно ушёл к народу,
что не полон без него.
Может, так оно и было. Но ответ Межирова Тряпкину из двух поэм — “Позёмка” и “Бормотуха” жалок своей бытовой пошлостью, своим банальным осуждением мифических “охотнорядцев” и “лабазников” (“в Охотном оказалися ряду”, “И не “преображенец”, а “лабазник” салоны политесу обучал” и т.д.) Вся эта лексика словно бы взята Межировым напрокат у своего ученика Е. Евтушенко, который, как будто бы поддакивая Межирову и соревнуясь с учителем в газетной болтовне той эпохи, так напишет о стихах Тряпкина в антологии “Строфы века”:
“Одно время казалось, что он не больше, чем талантливый балалаечник <...> Однако в 1922 году А. Межиров написал горькое стихотворное послание Н. Тряпкину, усмотрев в одном из его последних стихотворений (“Проклятье”. — Ст. К.) не проявлявшийся у него ранее опасный душок национализма, переходящего в свои неприятные формы”.
Сама казённая стилистика Евтушенко в этом приговоре Тряпкину близка к стилю партийных идеологических проработок из передовиц “Правды”: “Усмотрев”, “опасный душок национализма” — да это словно цитата из печально знаменитого документа “Против антиисторизма”, сочинённого ныне справедливо забытым Александром Яковлевым. И это сказано о поэте, писавшем вот на каком духоподъёмном уровне...
Мать
Когда Он был, распятый и оплёванный,
Уже воздет,
И над крестом горел исполосованный
Закатный свет, —
Народ притих и шёл к своим привалищам —
За клином клин,
А Он кричал с высокого распялища —
Почти один.
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, Родительница Божия, —
Свеча земли.
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
“Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,
Прощаю всем”.
А Он кричал, взывая к небу звездному —
К судьбе Своей,
И только Мать глотала кровь железную
С Его гвоздей...
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли...
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!