По данным Всемирного банка, в 2016 году детская смертность в КНДР составляла 15,1 случаев на 1000 рождений. Это почти в два раза выше, чем в Китае (8,5 случаев), и в пять раз выше, чем в Южной Корее (2,9), но в несколько раз ниже, чем в большинстве развивающихся стран. В Индии, например, детская смертность в 2016 году была вдвое выше, чем в КНДР (33,9 случаев против 15,1), хотя по уровню ВВП на душу населения Индия превосходила КНДР в два раза. Интересно, что в 1987 году, когда по уровню ВВП на душу населения Север уже отставал от Юга в три-четыре раза, детская смертность в КНДР была лишь незначительно выше, чем на Юге (27,7 против 20,5 случаев на 1000 рождений). Сейчас разрыв, как было только что сказано, существенно вырос.
Эти достижения кажутся еще более парадоксальными, если учесть серьезное – даже в лучшие времена – недофинансирование клиник Северной Кореи. Большинство больниц располагаются в запущенных зданиях, палаты переполнены, а медицинское оборудование в лучшем случае соответствует западному уровню 1950-х, если не 1930-х годов. В северокорейском обществе профессия врача, безусловно, не входит в число престижных или высокооплачиваемых. В отличие от своих западных коллег с их огромными зарплатами и высочайшим общественным положением, и по статусу, и по доходам медицинские работники на Севере мало чем отличаются от обычных служащих. В патриархальном северокорейском обществе это резко снижает интерес мужчин к данной профессии, так что подавляющее большинство врачей в КНДР – женщины. Но как в таких условиях северокорейцам удается поддерживать впечатляющий уровень здравоохранения? Главная причина, как ни странно, заключается в способности властей контролировать каждого жителя страны, игнорируя неприкосновенность частной жизни. Это неотъемлемая черта полицейского государства, которая тем не менее может весьма способствовать поддержанию здоровья в обществе.
Все население КНДР теоретически обязано регулярно проходить диспансеризацию. Сам осмотр несложен, и максимум того, о чем идет речь, – это флюорография грудной клетки. Однако подобные простые и дешевые процедуры часто помогают обнаружить заболевания на ранней стадии. До недавнего времени ни один северокорейский гражданин не мог избежать диспансеризации, ибо за этим следила вся государственная машина (к сожалению, в посткризисный период диспансеризацию проводят куда менее тщательно). То же самое относится и к прививкам: никаких антипрививочников в КНДР нет и быть не может. В целом неплохо – по крайней мере, по меркам такой бедной страны – контролируются в КНДР санитарно-гигиеническая обстановка и водоснабжение. В этой связи вспоминается рассказ моего знакомого западного врача, который много ездил по миру, занимаясь организацией медицинской помощи в бедных странах: его специализацией является ранняя диагностика туберкулеза. В нулевые он работал и в КНДР, где его группа использовала передвижные станции для проведения экспресс-флюорографии. Вспоминая свою работу в северокорейской глубинке, он сказал мне: «Все-таки хорошо врачу работать в полицейском государстве! Мы приезжаем в деревню, местный начальник, заранее предупрежденный по телефону, тут же, за 15–20 минут, собирает все население деревни на центральной площади и выстраивает их в очередь перед нашим фургоном. Мы быстро проверяем всех, выявляем подозрительные случаи и двигаемся дальше. Все местные жители появляются там, где приказано. В Африке такая дисциплина немыслима!»
Даже низкая зарплата врачей не всегда является минусом. Именно низкий уровень зарплат медицинского персонала позволяет бедному северокорейскому государству содержать такое большое количество врачей. По данным Всемирной организации здравоохранения, в КНДР на 10 000 жителей в 2016 году приходилось 37 врачей. По этому показателю Северная Корея превосходила такие страны, как США (26 врачей) и Франция (32 врача), и оставляла далеко позади большинство стран с примерно таким же, как в КНДР, уровнем экономического развития – Бирму/Мьянму (шесть врачей), Замбию (один врач), Непал (семь врачей). Эти цифры отражают главную стратегию северокорейского здравоохранения: ставка сделана на массовую подготовку врачей, которые, может, и не отличаются особо высоким уровнем профессиональных навыков, но сама их многочисленность означает, что медицинская помощь, пусть и элементарная, всегда будет доступна населению.
Десятилетиями медицинские услуги в КНДР были бесплатными, хотя с 1990-х ситуация изменилась и бесплатными сейчас они остаются только в пропагандистских текстах и кинофильмах: в реальной жизни теперь ожидается, что пациент «отблагодарит» врача в частном порядке, да и выписанные в больнице лекарства нынче приходится покупать в аптеках (нередко – частных) по рыночной цене, которая для многих слишком высока. Тем не менее в долгосрочной перспективе может оказаться важным, что в северокорейском массовом сознании по-прежнему сохраняется уверенность в том, что бесплатная медицина – это норма, что государство обязано лечить своих граждан, а нынешняя (то есть существующая с 1990-х годов) ситуация является чрезвычайной и подлежащей исправлению при первой возможности.
Система здравоохранения КНДР построена по советской модели, в основе которой фигура участкового терапевта (любопытно, что, как уверяет пропаганда, система участковых врачей – это уникальное северокорейское изобретение). За каждый участок, состоящий обычно из 100–200 семей, отвечает врач, который обычно лечит местных жителей на протяжении многих лет. Если состояние пациента вызывает серьезную тревогу, врач направляет его в местную больницу, откуда пациента при необходимости могут перевести в клинику, более подготовленную к лечению данного заболевания. Впрочем, с высококлассной современной медициной в КНДР серьезные проблемы. Относительно сложные хирургические операции, например, проводятся только в эксклюзивных больницах для высокопоставленных чиновников.
Как легко догадаться, в КНДР есть и свой аналог советской «Кремлевки» – специализированные клиники для чиновничества высшего звена. Члены Семьи Ким посещают клинику при Институте долголетия, который, собственно, и создан для того, чтобы заниматься их медицинским обслуживанием, а высшие чиновники проходят лечение в правительственных клиниках «Понхва» и «Намсан». При необходимости для лечения членов Семьи Ким и сановников самого высокого уровня могут пригласить и специалистов из-за границы, причем почему-то особой популярностью пользуется Франция, хотя она относится к тем немногим странам мира, которые не признают КНДР (у Франции есть представительство в Пхеньяне, но оно формально не считается посольством). В частности, французские врачи работали с Ким Чен Иром после инсульта в 2008 году, равно как и после травмы черепа, которую Полководец получил после падения с лошади в 1993 году. Ко Ён-хи, мать нынешнего правителя страны Ким Чен Ына, умерла в 2004 году в Париже, где она лечилась от рака. Впрочем, Францией дело не ограничивается: когда Ким Чен Ир реабилитировался после инсульта, северокорейские представители специально летали в США, где консультировались с ведущими американскими нейрохирургами. Эта склонность высшей элиты лечиться у зарубежных врачей отражает фундаментальную проблему принятой в КНДР модели медицинского обслуживания. Эта модель неплохо и дешево справляется с пневмонией, аппендицитом и переломами, но вот сложные заболевания ей оказываются не по зубам.
Вместе с тем в большинстве случаев опасность для жизни – по крайней мере, для жизни тех, кому еще нет 70, – все-таки исходит не от сложных и редких заболеваний, а от таких недугов, которые легко поддаются лечению, если только поблизости есть врач. И система здравоохранения Северной Кореи в целом знает, как сделать, чтобы достаточно подготовленный врач в нужный момент и в самом деле оказался поблизости.
Руководящая и направляющая…
Государственная машина КНДР выстроена вокруг правящей партии, которая именуется Трудовой партией Кореи (ТПК) и по своей структуре и функциям в целом похожа на правящие коммунистические партии, которые существовали во всех странах социалистического лагеря. В 1980 году было официально объявлено, что ТПК насчитывает около 3 млн членов. Считается, что с тех пор число партийцев увеличилось примерно до 4 млн, но точная численность ТПК по каким-то причинам считается государственной тайной. Как бы то ни было, в 1980 году членом партии был каждый шестой северокореец (или каждый четвертый взрослый житель КНДР). Это необычно высокий показатель, ведь в большинстве социалистических стран доля членов партии среди населения не превышала 7–8 %.
Почему люди вступают в ТПК? Официальная идеология с готовностью объясняет, что они движимы горячим желанием работать и сражаться за страну и ее Великого Вождя. На людях члены ТПК, конечно, подтверждают, что их в ряды партии привели именно любовь к Вождю, Полководцу и Руководителю, равно как и горячий патриотизм. Вероятно, искренняя преданность стране действительно играет определенную роль в решении вступить в партию, однако куда более важными являются причины вполне прозаические и прагматические. Членство в ТПК – необходимое, хотя и недостаточное, условие любой карьеры: только член партии может рассчитывать на какую-нибудь руководящую должность. Даже некоторые самые престижные рабочие специальности недоступны для беспартийных. Мне доводилось слышать, что и профессиональным водителем может стать только член ТПК. В отдельные периоды членство в партии требовалось от любого корейца, который выезжал на работу за границу (относилось это и к тем штукатурам и лесорубам, которых иногда можно видеть в России). Сейчас членство в ТПК во многих случаях перестало быть обязательным, но оно по-прежнему повышает шансы отправиться во Владивосток или Хабаровск.
Ошибочно, однако, распространенное на Западе (да и среди некоторых россиян младшего поколения) представление о том, что все члены партии пользуются какими-то привилегиями. Членство в ТПК действительно необходимо для начала успешной карьеры, но его одного при этом недостаточно. Большинство членов ТПК не относится к начальству, и их жизнь почти ничем не отличается от жизни их коллег и сослуживцев. В каком-то смысле она даже тяжелее, ведь пресловутая «организационная жизнь», которая отнимает пять – семь часов в неделю, продолжается в ячейках ТПК в полном объеме, в то время как у беспартийных она во многом превратилась в формальность.