Корейская война 1950–1953 годов привела к огромным демографическим потерям. Численность населения КНДР снизилась на 1,1 млн человек: с 9,6 млн в начале 1950 года до 8,5 млн в начале 1954 года. Из этого числа примерно половину составили погибшие на войне (как на фронте, так и при бомбардировках северокорейских городов американской авиацией), а другую половину – беженцы, ушедшие в южную часть страны (в период 1945–1953 годов на Юг ушли более миллиона человек, из них около половины – осенью и зимой 1950–1951 годов). Поэтому правительство КНДР поначалу активно поддерживало высокую рождаемость. Эта поддержка часто носила пропагандистский характер, но иногда за ней стояли и реальные действия: в первые послевоенные годы в КНДР была создана впечатляющая для такой бедной страны система медицинского обслуживания.
Для КНДР 1950-е годы стали временем беби-бума. В те времена рождаемость была близка к естественному уровню, то есть к тому уровню, который существует, когда все женщины вступают в брак в раннем возрасте и не пользуются средствами контрацепции. В случае с КНДР общий коэффициент плодовитости (полное потомство женщины за детородный период) составлял шесть рождений на женщину – таким же он был тогда и в Южной Корее. Понятно, что население Северной Кореи в то время стремительно росло. Любопытно, что тогда многим в руководстве КНДР даже такие темпы роста казались недостаточными. В марте 1963 года Ким Ир Сен сказал, например: «В условиях нехватки трудовых ресурсов, при сохранении нынешних темпов роста населения представляется невозможным найти то количество рабочей силы, которое требуется для расширения производства».
Однако где-то около 1965 года официальное отношение к высокой рождаемости изменилось. Связано это было, скорее всего, с двумя обстоятельствами. Во-первых, темпы экономического роста стали снижаться, причем это снижение в первую очередь затронуло сельское хозяйство. Во-вторых, можно предположить, что на КНДР влияние оказали и новости из Южной Кореи, где правительство Пак Чон-хи в это время как раз начинало разворачивать активную кампанию по ограничению рождаемости. Поэтому, когда в 1975 году Ким Ир Сен в своей речи вновь затронул вопросы демографии, он более не призывал и дальше увеличивать рождаемость, а, наоборот, жаловался на излишне высокую рождаемость и признавал, что рост населения является бременем для страны и увеличивает расходы бюджета. К тому времени кампания по ограничению рождаемости уже шла полным ходом, хотя любопытно, что писать в открытой прессе о ней было запрещено (почему, неясно, но в КНДР в категорию секретной информации часто попадают достаточно безобидные вещи). Собственно говоря, сам факт проведения такой кампании выявил американский демограф Николас Эберштадт, еще в начале 1990-х проанализировавший статистику численности населения, которую ему тогда вполне официально передали северокорейские государственные органы. Однако только после 2000 года стали появляется материалы об этой забытой кампании.
Борьба с многодетностью тогда велась в КНДР как традиционными, так и специфическими для Северной Кореи способами. С одной стороны, врачам было предписано вести пропаганду контрацептивов, а с другой – многодетных родителей в начале 1970-х могли подвергнуть и критике на собраниях в их «организации». В школах велась активная пропаганда: детям объясняли, что многодетность создает проблемы и для страны, и для семьи. Кампания по снижению рождаемости на Севере оказалась такой же удачной, как и на Юге: около 1970 года рождаемость стала быстро снижаться. Правда, в обоих случаях нельзя с уверенностью сказать, было ли это снижение результатом усилий правительства или же, что вероятнее, просто отражало общие перемены в обществе, в первую очередь – урбанизацию и рост образовательного уровня женщин.
Однако наступили лихие 1990-е, и от политики ограничения рождаемости пришлось отказаться. Отчасти это было вызвано стремлением компенсировать потери, нанесенные голодом 1996–1999 годов, когда умерло около полумиллиона человек, но в основном – беспокойством по поводу того, что рождаемость в стране упала ниже «уровня простого воспроизводства», то есть того уровня, который гарантирует стабильную численность населения (уровень этот составляет примерно 2,1 рождений на женщину). Случилась эта неприятность на Севере в конце 1990-х, то есть примерно на десять лет позже, чем на Юге, и сейчас общий коэффициент плодовитости в КНДР составляет 1,9 рождений на женщину. Это все еще ниже «уровня простого воспроизводства».
Так что сейчас северокорейское руководство – за многодетные семьи (опять). Правда, возможностей оказывать таким семья материальную поддержку пока особо нет, так что все ограничивается, скорее, словесным поощрением. Впрочем, мировой опыт (включая и опыт Южной Кореи) показал, что и возможность оказывать многодетным материальную поддержку на практике значит довольно мало: в чем бы доверчивую публику ни уверяли политики, даже самые щедрые вложения в социальную сферу обычно не приводят к резкому увеличению рождаемости.
Опять-таки, возврат к поощрению рождаемости в КНДР во многом напоминал то, что примерно в те же годы происходило в Южной Корее, где в 1990-е низкая, ниже уровня простого воспроизводства, рождаемость тоже стала восприниматься как серьезная политическая и социальная проблема. При всех различиях Севера и Юга они нередко сталкивались с похожими проблемами и реагировали на них одинаково.
Глава 12Корейцы за границей, иностранцы в Корее
Международные отношения
13 декабря 2002 года в столице Вьетнама Ханое состоялся роскошный свадебный банкет, куда пришла почти тысяча гостей. Жених и невеста не были кинозвездами или детьми какого-нибудь большого начальника (впрочем, жених был начальником сам). Были они немолоды: им обоим было за 50. Однако это событие стало действительно необычным: в 2002 году в Ханое был заключен первый за многие десятилетия официально одобренный брак между гражданином Северной Кореи и иностранцем.
Ли Ён-хи познакомилась со своим будущим мужем, вьетнамцем Фам Нгок Канем, в 1971 году, когда тот учился в Северной Корее. Это была любовь с первого взгляда, и, собираясь домой, он пообещал жениться на ней. Тогда это казалось невозможным. Действительно, в немногих странах правительство относилось к смешанным бракам так плохо, как в Северной Корее в 1960–1980-х годах.
Начиная с 1960-х годов северокорейские идеологи отбросили принятое в советской историографии сталинское определение нации, которое вовсе не упоминало расового и биологического единства, а гласило, что нация формируется на базе «общности языка, территории, экономической жизни и психического склада». В КНДР в качестве одного из признаков нации стали выделять «кровь», а со временем сделали ее едва ли не важнейшим из всех признаков нации. В 1985 году, например, Ким Чен Ир сказал, что «именно общность крови и языка является самым важным признаком, определяющим нацию», а в 1998 году подчеркнул: «Корейская нация – однородная нация, унаследовавшая одну кровь и живущая на одной территории, говоря на одном языке на протяжении тысячелетий». Понятно, что такое отношение к нации означает весьма негативное восприятие смешанных браков. При этом в целом официальную северокорейскую идеологию нельзя назвать расистской. Хотя о замечательных достоинствах корейской нации в Пхеньяне говорят много, эти достоинства не приписывают биологическому превосходству корейцев.
Общаясь с северокорейцами в неофициальной обстановке, я также не мог не отметить, что среди них распространено негативное отношение к межрасовым бракам: принято считать, что потомство от таких браков получается не совсем полноценным. Речь идет не об умственной отсталости, а скорее, о проблемах со здоровьем, которые, как верят северокорейские тетушки, могут проявиться и через несколько поколений. При этом некоторое количество людей «смешанной крови» в КНДР есть, и, насколько я могу судить, они не подвергаются сколь-либо заметной дискриминации. Однако при этом считается, что для всех рас и наций лучше, если они, будучи в принципе равными, воздержатся от смешивания своей «крови» половым путем, – и уж точно такое поведение считается правильным для корейцев. Считать данную позицию расизмом довольно сложно, хотя некоторые элементы дискриминации в ней и присутствуют. Представляется, что полуофициальная, полународная северокорейская позиция по расовому вопросу – не декларированная, а подразумеваемая – может быть описана как «политика апартеида» в изначальном смысле этого слова, то есть примерно так, как апартеид описывали его создатели и апологеты (они ведь не о дискриминации говорили, а об отдельном развитии рас и, так сказать, их «сопроцветании»). Подразумевается, что каждый народ хорош по-своему и всем им надо жить дружно, но при этом разные расы и нации должны жить отдельно друг от друга, физически не смешиваться и дружить на некотором расстоянии. В этой связи можно вспомнить, как в мае 2014 года северокорейское агентство ЦТАК опубликовало выступление «сталевара Ким Хёка», который, выражая от имени всего северокорейского народа возмущение действиями президента Обамы, специально подчеркнул, что среди всего прочего американский президент является полукровкой – обстоятельство, которое, как подразумевалось из всего контекста, его явно не красило.
В 2006 году вопрос о смешанных браках неожиданно возник на переговорах между представителями вооруженных сил Севера и Юга. Во время этих переговоров северокорейский генерал попенял южному на то, что в Южной Корее появилось много детей от смешанных браков из-за ввоза в Южную Корею иностранных жен из Вьетнама и стран Юго-Восточной Азии. Южнокорейский генерал ответил в том духе, что расово чуждая кровь – лишь «капля туши в чистых водах реки Ханган» (из чего, между прочим, видно, что и южнокорейский вояка, подобно вояке северокорейскому, такие расово неправильные браки в глубине души не одобрял). Северянин в ответ заметил, что даже каплей иностранной крови Ханган портить нельзя.