Кстати сказать, вопреки периодически встречающимся утверждениям соглашение 1967 года не ознаменовало собой появления северокорейских организованных трудовых мигрантов на территории СССР. Впервые наймом северокорейских рабочих занялись еще в конце 1946 года, то есть во времена, когда северокорейского государства еще не существовало как такового, а северная Корея (именно так, с маленькой буквы «с») являлась «территорией, находившейся под советским управлением». В 1946–1949 годах северокорейские рабочие в немалых количествах завозились на рыбные промыслы Сахалина и Камчатки. Многие из них, кстати, в итоге предпочли не возвращаться домой и навсегда остались в СССР, влившись в корейскую общину острова Сахалин. В 1950-е годы с КНДР несколько раз заключались соглашения об организованном наборе рабочей силы. Таким образом, соглашение 1967 года было не началом подобного сотрудничества, а лишь очередным, пусть и очень важным, этапом в его развитии. Соглашение предусматривало, что северокорейские лесорубы будут валить лес на Дальнем Востоке, работая на отведенных им участках тайги. Рабочих размещали в специальных трудовых лагерях, находящихся в ведении северокорейской администрации. Заготовленную древесину делили между двумя участниками проекта (условия, по которым ее делили, время от времени пересматривались). Частично эта древесина использовалась в народном хозяйстве КНДР, но более качественное сырье перепродавалось за валюту на мировом рынке.
Поначалу северокорейцы не горели желанием ехать в Сибирь, и в конце 1960-х на лесоповал отправлялись в основном люди с плохим сонбуном. Многие из них вообще были мелкими преступниками – им обещали полную амнистию по возвращении. Однако к середине 1970-х годов обнаружилось, что поездка на работу в Сибирь обычно оказывается делом тяжелым, но крайне выгодным, так как в советских магазинах можно купить множество престижных товаров, которые потом легко перепродавались в КНДР с немалой прибылью. Поэтому на место хулиганов и людей с сомнительной анкетой очень быстро пришли вполне благонадежные северокорейцы, а с течением времени за право отправиться на сибирский лесоповал все чаще приходилось давать взятки.
До начала 1980-х лесорубам платили специальными чеками, которые можно было отоваривать в магазинах на территории их лагерей, а также в специальных чековых магазинах в крупных северокорейских городах. На свои чеки северокорейские лесорубы могли без ограничений и карточек приобретать товары, которые в обычных магазинах не могли появиться. С 1984 года рабочим на лесозаготовках начали выплачивать зарплату в рублях – изменение, которое они сами только приветствовали. Для большинства иностранных наблюдателей советский рубль в начале 1980-х годов никак не выглядел сильной валютой, но вот с точки зрения северокорейцев картина была совсем иной: внутренний советский рынок даже тогда предлагал огромный, по их меркам, выбор товаров, так что на рубли можно было купить то, о чем среднестатистический житель КНДР не мог и мечтать. Во времена, когда ни о каком частном бизнесе в самой Северной Корее речи еще не шло, для рядового северокорейца единственной возможностью заработать действительно серьезные деньги была, пожалуй, только работа за границей. Когда в 1970-е годы в КНДР началась конкуренция за право быть отправленным на лесоповал в Сибири, чиновники, отвечающие за набор рабочих, серьезно нажились, собирая бакшиш с кандидатов в лесорубы. К началу 1980-х годов даже молодые обладатели вузовских дипломов стали добиваться того, чтобы их отобрали для работы в Советском Союзе.
В 1980-х годах лесозаготовитель получал примерно 100 советских рублей в месяц, из которых примерно треть вычиталась в качестве различных платежей (включая «добровольный» взнос Великому Вождю). Однако даже на эти скромные деньги можно было покупать то, что тогда в КНДР считалось дефицитным товаром, но спокойно продавалось в районных магазинах где-нибудь в глубинке в Хабаровском крае, – от цветных телевизоров и холодильников до эмалированных тазиков и электрических утюгов. За год-два тяжелой работы лесоруб мог сэкономить достаточно денег, чтобы купить цветной телевизор и холодильник – товары, которые были обычными в СССР, но о которых большинство северокорейцев в то время не могли и мечтать. В 1985 году цена холодильника советского производства на северокорейском черном рынке составляла около 15 000 вон, что тогда примерно в 15 раз превышало годовую зарплату среднего рабочего. Конечно, чиновника, проводившего отбор, полагалось по возвращении «поблагодарить», преподнеся ему телевизор или магнитолу, а то и холодильник, но, поскольку обычный срок загранкомандировки составлял три года, лесорубы зарабатывали достаточно денег и для себя.
Помню, как еще в 1980-е годы мне довелось услышать сделанное мимоходом замечание: «Он работал в Советском Союзе, так что он очень богатый, у него есть даже мотоцикл!» Именно тогда в КНДР распространилось шутливое замечание о том, что «в Советском Союзе деньги растут прямо на деревьях в тайге» (у этой шутки был и другой вариант, в котором на деревьях росли магнитофоны).
В 1967 году было установлено, что в СССР будет находиться не более 15 000 рабочих из КНДР, но впоследствии квоту пересмотрели в сторону увеличения, и в конце 1980-х годов на дальневосточных совместных лесозаготовках было занято более 25 000 северокорейских рабочих. Поскольку рабочие сменялись каждые три года, можно предположить, что за 30–35 лет в «лесном проекте» приняли участие 150 000–200 000 северокорейцев. Советский Союз имел гораздо более высокий уровень жизни и был гораздо более либеральным обществом, чем Север. Соответственно, власти КНДР всегда считали его потенциальным источником подрывной информации. Однако лесозаготовительный проект был политически не так опасен: северокорейские рабочие оказались в глуши и находились под пристальным наблюдением своих начальников в изолированных лагерях, которые представляли собой фактически государство в государстве. Нарушителей правил без особых церемоний арестовывали и отправляли обратно на Север. В исключительных случаях особо проблематичных рабочих могли и просто убить – в тайге достаточно места для тайных могил.
В период максимального расцвета лесозаготовительной деятельности, то есть в конце 1980-х, на территории советского Дальнего Востока насчитывалось 17 лесозаготовительных лагерей, которые подчинялись двум производственным объединениям с головными офисами соответственно в Чегдомыне и Тинте. Каждый лагерь состоял из нескольких «рот» (КНДР отличается пристрастием к военной терминологии, так что даже шахтеры там формируют «батальоны», «роты» и «взводы»). Существовали «роты связи», «транспортные роты», «дорожно-ремонтные роты» и т. п., но основным подразделением является «полевая рота», или санчжи чундэ, «бойцы» которой, собственно, и занимаются заготовкой леса. Лесорубы были разделены на группы, каждая из которых состояла из пяти – шести человек. Такая группа обычно жила в маленькой обогреваемой бытовке-трейлере размером примерно 2 × 4 м. Бытовки располагались вблизи лесосеки, за много километров от относительного комфорта основных лагерей.
Лесозаготовки обычно ведутся зимой, с ноября по апрель, когда температура в тайге опускается до –40 °C (а то и ниже). Условия там экстремальные, лесорубам приходилось месяцами обходиться без мытья. Они сами готовили себе еду из рисовых пайков – по северокорейским меркам достаточно щедрых: 800 г риса в день и некоторое количество мяса или рыбы. Свой рацион рабочие разнообразили благодаря охоте, причем их привычка охотиться на домашних собак ради пропитания была одной из основных причин столкновений с немногочисленными местными жителями. Впрочем, вкусными шариками и жирными бобиками дело не ограничивалось. Лесорубы, с благословения (а, возможно, и по прямому заданию) своего начальства, активно занимались браконьерством, в основном добывая кабаргу. Мускусная железа кабарги («струя») в восточноазиатской медицине считается чудодейственным лекарственным средством, так что добытый мускус контрабандой вывозился рабочими для последующей перепродажи как внутри КНДР, так и в третьи страны. Вообще лагеря лесорубов, на территорию которых советских граждан пускали только по необходимости и под контролем, стали важными центрами всякой незаконной деятельности, на которую советские власти обычно смотрели сквозь пальцы.
В разгар перестройки, в районе 1990 года, российские журналисты начали довольно много писать о положении северокорейских рабочих. Разоблачение секретной тюрьмы в чегдомынском лагере получило немалый резонанс в России. Раздражение вызывали и публикации (вполне правдивые) о браконьерстве, а также торговле опиатами, которой в начала 1990-х некоторые северокорейцы тоже занимались. В 1993–1994 годах складывалось впечатление, что политические проблемы поставили весь проект на грань краха. Однако ситуация быстро изменилась, ведь российской стороне были очень нужны рабочие руки, а северокорейской стороне – деньги, которые эти руки помогали добывать. Как это обычно и бывает, экономический интерес оказался сильнее, чем все политические проблемы. Вдобавок постперестроечные годы выработали у россиян несколько скептическое отношение к демократии, да и появление в стране гастарбайтеров сильно повлияло на российское отношение к миграции как таковой. Перестроечное увлечение свободной прессой тоже утихло, и местные администраторы и предприниматели научились держать журналистов подальше от своих дел.
Однако главным стало изменение самого характера деятельности северокорейских рабочих. С конца 1990-х лесозаготовки оказались оттеснены на второй план. Некоторое количество рабочих из КНДР продолжало валить лес в сибирской тайге и в 2000-е, и в 2010-е, но все-таки примерно с 1995 года большинство северокорейцев было занято не в тайге, а на строительных площадках.
За длинным российским рублем
Давайте познакомимся с господином или, скорее, товарищем Паком. Он один из тех 30 000–35 000 северокорейских рабочих, которые до недавнего времени трудились на стройках, заводах и фермах России, в основном – на Дальнем Востоке. Впрочем, как мы увидим дальше, товарищ Пак не совсем рядовой рабочий: хотя начинал он простым строителем, со временем ему удалось выйти в начальство, пусть и мелкое.