Пули вжикали над головой, свистели и злились. Две, умиротворенно чавкнув, на глазах Одноглазого вошли прямо в грудь Батона, неосмотрительно выскочившего следом за ним. Батон широко раскрыл рот, силясь набрать больше воздуха, посмотрел вокруг мокрыми глазами и упал. Вперед лицом. Пальцами загреб серую пыль и подтащил к себе. Одноглазый сматерился и повернул назад.
Сила, доползший до ячейки, раскорячился, вытаскивая рывшего ее неудачника. Сипел, вжавшись лицом в крохотный бруствер, и тянул. А Одноглазый добрался до Батона, схватил за ремни разгрузки у лопаток и поволок назад, за БТР.
Батон еле слышно стонал и сопел, хлюпая то ли ртом, то ли носом. Как будто давился соплями от насморка. Одноглазого забила дрожь. Стало так страшно, как в детстве, когда он совсем маленьким шел на дно и видел обросший снизу илом буек. Тук-тук-туктуктутук, сердце скакало внутри как ошалевшее. Он все же полз. Полз, краем глаза цепляя все вокруг. И видел, видел, как:
…падал, скрюченными пальцами хватаясь на стремительно набухающую штанину, здоровяк Дизель, напоровшийся на «растяжку»;
…тащил на себе обмякшую громаду пулеметчика Бабачачи сержант Грек, совсем недавно получивший письмо от девушки, которая скоро должна была родить ему ребенка. У самого Грека левая сторона лица напоминала отбивную. Да и Бабачача глядел на мир совершенно снулыми, как у заснувшей рыбы, глазами. Но Грек, упорный и прямой, плевавший на пули, тащил его дальше;
…взяли пулеметную точку два брата Антоняна. Один, развернув ПК, грохотал очередями по ближайшему подъему, что-то кричал по-армянски, выл и хохотал. Второй споро подтаскивал бородатых мертвецов, сооружая дополнительный бруствер.
…подтягивались, прикрытые антоняновским огнем, взводники из третьего и четвертого. Ползком, от кочки до трупа, от трупа к минной воронке, от воронки к пулеметному гнезду, двигались пацаны. Мины все так же свистели вокруг, но взводники вошли в раж. Плевали на мелкие осколки, на цвикающие куски свинца, на крики и ор с гребня высотки. Лезли, перли вперед, шли на смерть, ломили и жаждали быть первым, кто доберется хотя бы до начала самой гряды.
Одноглазый оскалился, видя еще одного замолкнувшего стрелка на гребне. Захотел рассказать Батону, привалил его к БТРу. И заткнулся на половине слова. Замер, глядя на спокойное и ровное лицо товарища, смотревшего куда-то вдаль. На влажную дорожку, тянущуюся от уголка глаза к подбородку.
Над головой загрохотало и засвистело. Старлей, прижавший к уху рацию, округлил глаза и замахал свободной рукой. Одноглазый задрал голову и радостно завопил. Крик и свист, поднявшийся вокруг, перекрыл даже этот небесный грохот. Но ненадолго. Поспорить с авиационным двигателем тяжело. Не говоря про вооружение «грача». А они, «грачи», прилетели.
— Твою мать… — Одноглазый потер лицо. — Заснул. Стыдно-то как.
— Стыдно когда видно, — Багира зевнула прямо над его ухом. — Сижу тут минуты полторы. А до этого ты не спал. Советую все же покемарить.
— Да ладно…
— Хоть заладно. Толку от тебя сейчас.
— Тоже верно.
— Чего ты там в атаку ходил-то?
— Да… Юность вспомнил. Как вот отсюда ездили на масштабные военные учения.
— На Кавказ?
— А куда еще-то? Маму жалко было. Но потом она как-то привыкла.
— Мамы — они такие, это да…
— Ладно. Пойду. Но скоро вернусь. Оставить ствол?
— Нет. Иди. У меня свой есть. Где прячу — не скажу. У женщин должны быть тайны.
Глава 5Доказательства смерти
— Вот ты где! — Шимун сгреб протестующее существо за шкирку, обхватил пальцами морду. — Тихо, жуть, тихо.
— Жуть? — Морхольд выдохнул.
— Жуть. И запомни, друг, — Шимун присел на топчан, почесывая существо под подбородком, — именно Жуть. Не Жутик, Жутька, Жутя или что-нибудь такое же зефирно-розовое в мимимишечных понях. Только Жуть. Так, смотрю, ты в себя пришел?
— Ну да, как бы пришел.
— Жива! — Шимун встал, придерживая рвущуюся куда-то Жуть. — Пациент проснулся. Пора отвязывать.
— А сам чего не отвяжешь?
— Так она врач, ее не обманешь.
— Чего?
Шимун усмехнулся и вышел. Жива появилась чуть позже. Не хмурая, а вовсе даже улыбчивая. Села, пощупала пульс на шее, заставила высунуть язык, пальцами подняла веко и долго рассматривала глаз.
— Меня же просто продуло? — Морхольд непонимающе посмотрел на женщину. — Нет?
— Просто продуло. А я просто сделала тебе что-то вроде прививки от разных гадостей и влила в тебя как можно больше иммунитета. Это легко не перенесешь.
— Помер бы…
Она пожала плечами.
— Похоронили бы, не переживай. Ты, если по лодке судить и прочему, далеко собрался?
— Не близко.
— Зима на носу. Надо быть здоровым. Так что радуйся, тетя Жива тебе помогла. Организм сильный, справился. А вот спиной сильно не помогу, тут уж извини. Сейчас отстегну.
Морхольд, растирая запястья и щиколотки, сел. Его даже качнуло в сторону.
— Одевайся. Только на улицу по делам и тут же назад, — Жива протянула сильно пахнущий травами комочек. — Нельзя тебе пока много ходить. Лежать надо. И на, рассоси пилюлю.
Он оделся в предложенные вещи. Ватные штаны, теплые ношеные сапоги и очередной овчинный кожух. Откуда они нашли столько овчины? Морхольд пошел вперед. Его качнуло, и пришлось хвататься за что придется. Но вроде устоял.
Жива мелко ступала следом, не мешала и не помогала. Кожаные галоши, надетые на вязаные высокие чулки, мягко шуршали за Морхольдом. Он двигался к двери, прислушиваясь к самому себе.
Шлось неплохо. Очень даже хорошо шлось, если честно. Конечно, смотря с чем сравнивать. Но с самим собой еще вчера… шлось великолепно и чудесно. Слабость? Ну, слабость, подумаешь. Пройдет. И, да, Жива точно была права. Надо будет полежать. И тогда, глядишь, дальше сложится куда удачнее задуманного.
Он спустился по лестничке, аккуратно и бережно. Оглянулся.
Фургон стоял. Хотя не так давно вроде бы катил себе и катил. Но… причину Морхольд понял сразу. Надвигалась буря. Сильная снежная буря. Шла с севера, закручивая штопором серые и обманчиво ленивые тучи. Такую погоду вряд ли стоит встречать в пути. А переждать надо с умом. Этим остальные и занимались.
Фургон стоял в небольшой рощице. Таких здесь, в лесостепи, хватало. Разве что не все были так удобны. Очень похожа на ту, где к Морхольду подбежал лосенок. С поляной посередине, не очень большой, но и не маленькой.
Деревья здесь росли раскидистые. Под самое-самое, прикрыв ветвями половину, фургон и подогнали. Оставшуюся часть транспорта вся странная компания старательно прикрывала тентом. Большие серые вьюки, крепившиеся по краям, оказались навощенным брезентом, свернутым и расположенным так, чтобы делать дополнительный навес. Большая его часть прикрывала лосей. Те сбились кучей, плотно прижимаясь друг к другу. Бурый, косясь на Морхольда, плечом остановил лосенка, сунувшегося было к знакомому человеку.
— А, и правда ожил, — Шимун, закрепив растяжку на стволе кривоватой крепкой березы, помахал ему. — Пошли перекурим, пока Жива ворчать не начала.
— Толку-то? — Жива встала за спиной, заложила ладони за теплую юбку-поневу. — Ворчи, не ворчи, ты все равно дымишь. И других тянешь. Тьфу, аж противно.
Морхольд усмехнулся. Невесело. Веселиться было не с чего. А от предложенной самокрутки не отказался. Вкус узнал сразу. Табак с Кинеля, не иначе.
— Ни разу вас не видел в Кинеле.
Шимун покосился на него.
— Видно, временем не пересекались. Ты оттуда?
— По большей части. Перекати-поле.
— Ясно-понятно. — Шимун крикнул рыжему, показал, что тот делал неправильно. — Ты куда идешь-то?
Морхольд затянулся и подумал. Чего скрывать цель?
— В Курумоч. К летунам.
— Серьезно. Куда лететь собрался?
— К Волгограду.
Шимун кашлянул, потер переносицу.
— Ну, так-то пошутил, конечно. Дороговато выйдет такой аэрокруиз.
— Наплевать. Мне надо на Новый год подарки своим отвезти.
— В Волгоград?
— Нет. В Анапу.
Шимун как-то опасливо покосился на Морхольда.
— Тебе говорили, браток, что ты на всю голову шибанутый?
Морхольд кивнул:
— Неоднократно.
Шимун хмыкнул:
— Ладно. Ты по делу ж вышел, полагаю? Ну, вон туда отойди, чтоб твое дело нам не попортило красоту девственно белого покрывала… которое скоро до нас доберется. И быстро назад. Буря будет лютая. Уж поверь.
Морхольд пошел к указанным кустам. Зашел за них, надеясь, что назад доберется спокойно. Слабость вновь накатывала волнами. Он повернулся к открытой степи, куда уходила колея от фургона. И вздрогнул.
Лютая? Не то слово. Зима наступала, да так, что хотелось спрятаться и не казать носа до лета.
Вдали, клубясь и набухая на глазах, серыми разрывами шрапнели шли тучи. Шли огромным всепоглощающим фронтом, местами наливаясь уже практически черным. Холодало, воздух вокруг свистел накатывающим злющим ветром, пробирающимся к голому теплому телу. И под всей этой красотой… под ней, вихрясь, плотная и белая, к роще неслась стена.
Быстрая, за один стук сердца съедавшая пару-тройку метров пока еще черной осенней земли с желто-бурыми проплешинами травы. Кипенно-белый живой прямоугольник, без конца и без края, накрывал весь мир. Тот, что можно было охватить взором. По бугристой поверхности стены, ежесекундно волнующейся мириадами хлопьев снега, мешаясь с ним, скользили триллионы колючих острых осколков льда.
Морхольд решил не наслаждаться видом. Не стоило. Стоило надеяться на крепость всего дерева в округе. И рощи, и фургона.
— Эх и воет, — рыжий Гамбит глотнул из кружки, — хреново как-то.
— Да ладно, — Шимун разлил чайник по кружкам, поставил обратно на печку. — Сейчас уже не страшно. Закрепили все верно, животных, как смогли, защитили, роща стоит. Нам теперь просидеть до конца бури, и дальше.