А многое ли ждало в прошлой жизни, если бы та осталась такой же прекрасной, как была, когда ее не ценили? Если бы Багира не поступила?
Ох, кто знает…
Что-то же ждало обычную девчонку после школы? Да как у всех…
Дочка, поступай на бухгалтера. Или юриста. Юристов хоть чем жуй? Доча, не стыдно такое матери говорить? Мы с отцом все для тебя, чтобы ты, а ты! Что извини, что? Господи прости, ну что за… ну… ну как ей объяснить? Куда? На какой иняз? Ты знаешь, сколько стоит? ЕГЭ? Да какой ЕГЭ? Куда отправила? Отец, отец, ты посмотри на нее, а? В МГУ отправила, думает, поступит. Нет бы, как люди нормальные поступают, вон, в экономический… что? С голой жопой теперь ходить будешь. Иди, чтоб глаза мои тебя не видели! Тварь неблагодарная!
И мысль мелькнет — надо отправить в экономический. И что, что бухгалтеров хоть жопой, как и юристов, есть можно? Она же не дура. Вроде.
А потом? А потом из МГУ отказывают. И, еле-еле успевая, ЕГЭ летит куда попадется. И даже не в экономический. Да и ерунда, маркетинг тоже, знаете ли, востребован. Технические науки? Я вас умоляю, не смешите мой пупок. Из меня инженер, как из Ленки балерина. Лен, да я пошутила, Лен…
И вперед, учиться, учиться, мудиться и веселиться. Чего больше? Да черт знает. Когда мать с отцом доймут полностью — съехать. Снять с девочками квартиру, а через месяц, когда девчонки-подружки скажут: а есть чем платить? Что тут? Искать работу. А тут вариантов не очень много.
Можно пойти диспетчером в такси. Промоутером. Продавцом в торговый центр или в салон мобильной связи. Или еще куда.
В такси работают сплошь тетки за тридцать. Неудачницы. Промоутером работать надо уметь, делить сраные «золотые» полки, отпихивать крепких наглых парней, катать рохлю с продукцией. Да и она ж маркетолог, а не неудачница. Продавцы почему-то зарабатывали сущую ерунду. Первые пару лет. А ей ждать было нельзя. Что в остатке? Есть еще куда пойти, ясное дело.
«Куда» оказывалось кабаком. Рестораном, кафе, пивной, баром, как ни назови… суть одна: кабак. И в бар тебя не пустят. Там мальчики работают. Надела фартучек, бейджик, подносик в ручки и вперед. Бегом-бегом, а то чаевых не оставят. Она же не неудачница, она случайно, временно.
А квартиру уже одной пора снимать. Потому что любовь же. До этого детские глупости были, а не любовь. И перейти на заочку. Нет, мам, доучусь. Да хорош, мам. Курочку? Буду. И пельмешки буду. Да вечером поужинаю в ресторане, ты чего. У нас там вкусно кормят. Дома? Да я там сплю. Все, побежала.
Опять макароны сделали? А нельзя хотя бы рожки какие-то или чечевицу? Дома есть буду? Да пошел ты! При-в-ее-е-е-т… мм-м, а еще? Нет, Алексей Алексеевич, мы работаем, да, работаем. Все, пошла, пошла я, ну, пусти, ну-у…
Две полоски на тесте? Не страшно? За врача денег? Или даже постинор какой-то? Старый, как фекалии мамонта? А не пошел бы ты? Козлина, урод, тварь, сука… скотина… сволочь… все хорошо, мам, правда, не плачу, нет, проснулась только что. Все хорошо, правда.
…сколько? Да, сразу. А работать можно будет в этот день? Нет? Хорошо. А больно? Не больно? А… хорошо. Да, когда прийти? Да, конечно, да. Спасибо.
Мам? А ты чего приехала? Что? Все хорошо. Что? Зачем ты в моих вещах копалась? Ты еще в ноут заходила? Мам, ну чего ты лезешь?! Да, мам. Да! Залетела, да. Ушел. Какая разница? Пап, ну скажи ей, пап… Пап? Ты чего? Па-а-ап?
Никакого медицинского кресла или кушетки. Сначала. А вот потом, после девяти месяцев. Ну да. И жизнь все равно как-то краше. Потому что вот, маленький молочный комок счастья. Скрипящий, сопящий и пока даже ничего не видящий. А дальше?
А дальше целая жизнь.
Багира хмыкнула, потерев глаза. Ей тоже хотелось спать. Очень хотелось. А мысли чуть туда и не привели. Жалела ли она про ребенка? Того, что оставила общине? Наверное. Но что она дала бы ему здесь и сейчас? Она же не неудачница. Она Багира. Воин. Наемник. Гроза Кубани, что по эту сторону, что по ту. Почти до самого тихого Дона.
И все равно, изредка, как сейчас вот… когда за спиной одноглазый караулил своего Сережку… ей хотелось караулить именно кого-то своего. Родного. Виденного всего пару раз.
А еще ей бы очень хотелось прогуляться с ним по парку. И купить эскимо.
Глава 7Дама без камелий
Морхольд успокаивающе и очень аккуратно гладил Жуть. Жуть, утробно рычащую и так и рвущуюся вцепиться в руку, державшую нож. Ну как объяснить зверушке, что не надо? Не стоит. Он потом бы сам себе не простил.
Ведь очень даже знал эту руку. С длинным шрамом, идущим от большого пальца к запястью. И нож. Его знал даже лучше. Вплоть до узоров и скачущего волка. Хороший нож, со Златоуста. Морхольд его сам подарил, прощаясь с нынешним владельцем.
— Лепеха, идиот, — он покосился назад, зная, что увидит довольную, до ушей, улыбку, — убери. Она ж ядовитая.
— И на кой она тебе нужна? — Лепешкин-старший ножик убрал. И даже отступил подальше. — А?
— Бэ. — Морхольд почесал Жуть надглазья. Та перестала ерепениться и заурчала. — Думаешь, просил со мной идти? Сама пристала. Не выкидывать же. Маленькая еще.
— Ты этот, как его… — Лепешкин сморщился. — Ну… непроходимый, это-самое…
— Романтик?
— Ага, фуянтик, — Лепешкин снова улыбнулся. — Здорово, борода!
— Здорово. — Морхольд и впрямь был рад. — Рад, что ты живой.
— Такая же байда, не поверишь.
Морхольд усмехнулся. Лепеха не поменялся. Совсем не поменялся. Даже внешне.
Он ушел из Кинеля… да почти сразу, как они выжили у того перекрестка. Похоронил брата, пропил боевые, набил морды кому смог, поцапался с администрацией. И кто-то сманил парня, увел куда-то. Слышал Морхольд, что бывал Лепешкин-старший у Клыча. И даже опасался встретить его у Отрадного. Но, видно, не срослось у них что-то. И вот теперь, крепкий, потерявший всего один зуб и крайне довольный Лепешкин скалился на Морхольда и косился на Жуть. Та наблюдала за ним вполглаза, все так же считая его опасностью. И для себя, и для нового друга.
— А ты чего к нам? — Лепешкину явно хотелось всего и сразу. И потрепаться, и узнать новости, и рассказать про себя, и, это уж точно, хвастануть. И Морхольд очень склонялся ко всему ассорти из общения-выпивки-эмоций и, возможно, даже набить кому-то морду. Но чуть позже.
— Знаешь, Санек… — Морхольд задумался. — Хорошо, что тебя встретил. Поможешь? Хоть советом.
— Да, братух, ты че?!
— Тогда это, давай, заходи, — Морхольд толкнул дверь. — Сейчас быренько помоюсь, а потом ты мне все расскажешь.
— Не-не, — Лепешкин помотал головой, — я с твоей ящерицей не останусь. У себя подожду. Как сполоснешься, стукнись напротив. Девки и бухло никуда не убегут.
— С ними тут все хорошо?
— А то… — Лепешкин ухмыльнулся, — еще как хорошо.
Морхольд кивнул и шагнул было в номер.
— Морх… — окликнул Лепешкин. — Ты себя видел ваще?
— Бывало. А что?
— Погоди.
Лепешкин открыл дверь напротив, вошел внутрь и очень быстро вынырнул. Протянул синий комбинезон и армейский свитер с горлом.
— Давай все-таки зайду, шмотье заберу. Твое барахло постирать надо. И сдается мне, что ты на мели.
Морхольд хмыкнул. Что есть, то есть. А вот поправить положение… Это возможно. Но об этом потом.
— Во, хоть на человека похож. — Лепешкин довольно осмотрел чистого и пахнущего мылом Морхольда. — Где ты свою тварь-то оставил? И чего у тебя в рюкзаке с мешком?
— Спит она, — Морхольд сел в скрипнувшее кресло, оббитое грязно-бежевой, в цветочек, тканью. — Поторговать надо. Заработать.
— Ну, не знаю… — Лепешкин, дымя самосадом, пожал плечами. — Давай накатим, я тут подразжился самогончиком, на шишках. Давай.
Накатили. Осадили салом и водичкой. Морхольд, вежливо прикрыв рот кулаком, рыгнул. Лепешкин подмигнул и зажевал зубчик чеснока.
— Чего у тебя на торговлю-то?
Пришлось открыть рюкзак. Лепешкин, увидев Морхольдовы драгоценности, даже покачал головой.
— Серьезно? Плитки работают?
— Они не для продажи… — Морхольд разлил еще. — Они для обмена. Летунам.
— Куда лететь собрался?
— Мне бы до Волгограда.
Лепешкин кивнул. Без удивления. Волгоград так Волгоград. Надо, значит надо.
— Понятно. Значит, браток, тебе к Элвису Кликману.
— Кому?!
— Увидишь. Думаю, сговоришься. Попробуем сегодня вечерком.
— А сейчас что?
— Еще не вечер. Только это… мне в кантине в долг не нальют, я ж так, охрана. А стоит там недешево. У меня вот, золота немного. И «семеркой» не сильно богат.
— Это ерунда. — Морхольд достал упаковки с нижним бельем. — Говорят, тут девчушки даже в чулках встречаются?
Лепешкин довольно ухмыльнулся:
— А ты все так же шаришь, пес старый. Пошли.
Морхольд крякнул, увидев впереди очередное сумасшествие с электричеством. Над входом в грубо сложенную арку, переливаясь голубыми отсветами, красовалась вывеска.
«Пушистый Бар Сук».
М-да. Теперь понятно.
А еще из темноты арки доносилась музыка. Самая натуральная бодрая музыка, самый настоящий, охренеть не встать, хард-рок. Морхольд, на голодный желудок после самогона чувствующий себя просто очень хорошо, ощутил себя еще лучше. Лепешкин, непонимающе смотря на него, уже стоял у входа. А Морхольд, не веря ушам, слушал «Велкро Флай» Зи-Зи Топ.
— Да пошли, что ли, — Лепешкин потянул его за рукав, — лабуду какую-то играют, а ты стоишь и прешься.
Прешься… А как иначе? Но тут Морхольд все-таки оказался по ту сторону арки и окончательно понял, что это просто рай. И больше никак.
Музыка гремела из старых и латаных колонок, почти полностью закрывающих небольшую сцену. Судя по запаху, генератор пыхтел неподалеку. И на сцене, втроем, на гитаре, басухе и ударных играли. Долбили блюз-рок, выдавая рифф за риффом, самые натуральные музыканты. Один даже в откуда-то добытых джинсах-скинни.