Бегущий от лезвий
Морхольд, привалившись к стволу перекрученной яблони, хмуро рассматривал продырявленный вещмешок. И сало, с одного конца размочаленное попаданиями. И то и другое жалеть казалось глупым. Но он жалел. Хотя радовался больше.
Спасители сидели здесь же, разогревая на углях костерка банки с кашей и тушенкой. Еще один, огромный до неправдоподобия, порой хрустел зарослями малинника, уйдя в дозор. Отчасти Морхольд даже порадовался. В его присутствии становилось немного неуютно. Чересчур уж тот… большой.
Парочка, терпеливо дожидающаяся горячего обеда, не нервировала. Необычного в них было немного. Снаряжение, ага, именно оно. Такого профессионального обвеса, амуниции и прочего Морхольд не видел… да вообще никогда не видел.
Комбинезоны-хамелеоны, защитные анатомические шлемы, ботинки, пошитые по ноге. Оружие оказалось обычным. «Винторез», «семьдесят четвертый» АК, АПСы, НРы. У громилы, прятавшегося в малиннике, очень серьезно и сурово смотрел на мир «Печенег». Правда, какой-то явно модифицированный.
Ну, а то, что в тройке оказалась женщина, не удивишь. Разве только — и тут он явно не ошибался — мелькало в их лицах что-то одинаковое. Такое… родственное, сразу выдававшее брата с сестрой. Старшего брата и младшую сестру.
— Спасибо-то скажешь? — мужчина подмигнул Морхольду. — А?
— Спасибо, — буркнул тот, — чего-то до хрена помощи из ниоткуда в последнее время, даже растерялся.
— Хам, — констатировала женщина, — быдло и мужлан.
— Да, ты права, я настоящий мужчина…
— Яйца, табак, перегар и щетина, — хмыкнула она, — мы ровесники.
— Искренне рад.
— Я Скопа, это Пикассо, а там, в кустах, огромный и злой призрак, его звать Большой.
— Морхольд, к вашим услугам.
— А про бороду? — хмыкнул Пикассо.
— Ты ж бреешься.
— Ну да. Пикассо к вашим услугам, Морхольд, да удлинится твоя борода.
Скопа и Пикассо усмехнулись. Да так одинаково, что если у Морхольда и оставались сомнения относительно степени их родства, то сразу пропали.
— Слушайте, ребят… — он достал одну из подаренных сигарет и прикурил от горящей веточки, — а вы-то кто?
— Э? — Скопа посмотрела на него крайне удивленно. Пикассо улыбнулся, как-то очень понимающе:
— Стало быть, ты местный? И кого-то уже встречал.
— Лесника я встречал.
— Понятно. Ну а мы… как это, сталкеры, наверное. По-своему так. Живем здесь, как можем другим помогаем.
— Угу, а чего в бою недавнем не помогли? — больше спрашивать что-либо не хотелось. — Стоп…
Морхольд вспомнил доску, которую не так давно видел в школе, где прятался вместе с Дашей от стерви.
— А кто такой Кефир? И почему ты жадная скотина?
Скопа вздохнула, Пикассо снова усмехнулся. Количество его ухмылок и усмешек уже заставляло злиться.
— Жадный — это сам Кефир. Он… м-м… мутант, короче. Живет в городе, кровь пьет у всех, кто есть в округе. Но человек нужный. Достать может что угодно.
— Да и бес с ним.
— А бой — у реки, с применением артиллерии? — Пикассо зевнул. — Далеко были. Да и не наш он был, как понял.
— А на кой ляд мне помогли?
Двое мародеров, скорее всего выживших «клычевских», лежали в углу забора, заброшенные в высокую крапиву. Помощь от странноватой тройки оказалась как нельзя вовремя. Еще бы немного, и каюк Морхольду.
— Так получилось, — Пикассо подхватил ножом одну из банок прямо под донышко, перекинул на землю. Полез за остальными. — Ты против?
— Нет.
— И хорошо. Угощайся, хорошие консервы, у Кефира как раз брали. Откуда-то с Госрезерва, им сто лет в обед, но ни хрена не порченые. Умели делать раньше.
— Спасибо.
Отказываться от еды было бы глупостью. Тем более, что гречка с мясом пахла одуряюще вкусно. Морхольд наклонился, скрипнув зубами от боли в крестце.
— Чего с тобой? — Скопа нахмурила брови.
— Черт знает. То ли взрывом об дерево приложило, то ли просто ударной волной. Ходить иногда не могу.
— Беда, — констатировал Пикассо, — надо помочь.
— Надо, — согласилась с ним сестра, — у тебя сколько с собой шприцов?
— Штуки три.
— У меня тоже.
— Погодите-ка, — забеспокоился Морхольд, — чего за самаритянство?
Две пары глаз уставились на него с явным удивлением.
— Чудак человек, — сплюнул Пикассо, — я поражен.
— Говорю же, хам, мужлан и просто неблагодарная личность, — Скопа сплюнула круче, прямо через зубы. — Что, не надо помогать?
— Извини, — Морхольд вздохнул. Ему и впрямь стало стыдно. — Как-то отвык.
— Это да. — Пикассо покопался в кармане разгрузочного жилета и достал металлическую зубочистку, засунул в рот, погонял языком. — Капец курить хочется. Сколько лет как бросил, а все тянет. Дыми в сторону, слышь?
Морхольд согласно кивнул.
— Отвык он от помощи, — Пикассо стиснул металл зубами, — а раньше, надо полагать, все вокруг так друг другу и помогали?
— Тоже верно.
— Ладно. Смотри, — из подсумка он достал небольшую пластиковую емкость с иглой под колпачком, — штука полезная. Народная фармакология — это вещь, брат, всегда поможет. Разве что тару такую найти удалось не сразу. Но не боись, мы их хитро кипятим, ничего не подхватишь. Давай, прям в плечо. Подействует быстро.
Морхольд подержал инъектор на ладони, прикинул и решил отложить. Мало ли, чего впереди ждет. Да и…
— Не доверяет, сестренка. Ну, что за люди пошли, совершенно не верят в человечность чужих поступков и благородство. Дурень, зачем мы тебя спасали бы тогда?
Крыть оказалось нечем.
— Мне идти очень далеко. А сейчас потерплю.
— Ну, как знаешь.
Морхольд кивнул и продолжил есть. Брат с сестрой присоединились, а Большой так и не показывался. Когда за спиной Морхольда хрустнула ветка, он чуть не подпрыгнул. А вот Пикассо только усмехнулся и приветливо помахал рукой.
Женщина подошла и села рядом. Сбросила рюкзак и протянула руки к костру.
Молодая, темноволосая, с тонким длинноватым носом и серьезными глазами. Без каких-либо признаков противогаза, счетчика или химзащиты. Морхольд вздохнул, вновь ощутив волну непонимания и удивления. На этой оказались джинсы. Вот такие дела.
— Привет, Мэри Энн. — Пикассо подмигнул и, подхватив ножом под дно, поставил перед ней очередную разогретую банку. — Угощайся. По грибы ходила?
— В основном по ягоды, — женщина улыбнулась краешком губ, — самое время сейчас кое-что собирать. Скоро совсем похолодает.
Морхольд посмотрел в небо. Серое и низкое, оно пока притормозило моросить. Но ждать с него снега, например?
— Ну, не прямо сейчас, — Мэри Энн принялась есть, — потом. Свитер подошел?
Он кивнул. И поблагодарил.
— Хорошо.
Какое-то время все жевали, не отвлекаясь на разговоры. Но не особо долго.
Морхольд довольно откинулся назад, предвкушая продолжение пути. Спина осоловело ныла, но пока не стреляла. Это радовало. Опыт подсказывал — впереди немало сложностей.
Ветер снова затянул резкий и тоскливый блюз, насвистывая в прорехи домиков и слепых окон. Острые порывы лезли за пазуху, настойчиво добираясь до теплого тела. И впрямь холодало.
Трава, дряблая, желтая и размазанная в грязи, даже не трепетала. Поникла, готовясь заснуть до весны. Деревья водили ветвями, настороженно посвистывая самыми тонкими сучьями как розгами. Оставшиеся листья лениво кружились, падая вниз.
Осень, мать ее. Пора очарования и бла-бла-бла. Остатки сентябрьской паутины давно унесло ветром. Вместе с теплом и уютом. Лужица чуть поодаль остро и льдисто блестела черным застывшим зеркалом. Рябина, переливающаяся хрустальной алой россыпью ягод, шуршала и колыхалась. От ее волнения по спине бежали вполне себе зимние мурашки.
Пикассо снова засунул зубочистку в рот и повернулся к Морхольду:
— Ты сейчас куда?
— До Колымы.
— Осторожнее, смотри. Там «серые» вовсю охотятся.
— Уж в курсе, — буркнул Морхольд, — пару дней назад гнали меня.
Пикассо кивнул. Мэри Энн посмотрела на Морхольда:
— Дай-ка мне свою руку.
— Погадаешь?
Зеленоватые глаза выстрелили злостью. Морхольд замолчал.
— Посмотрю судьбу.
Судьбу так судьбу.
Тонкие пальцы сильно взялись за запястья. Пробежали щекотливыми муравьями по открытой ладони, замерли. Скопа, откинувшись на большой рюкзак, дремала. Пикассо смотрел в небо и меланхолично грыз зубочистку. Большого было ни слышно, ни видно.
— Ты проживешь долгую жизнь. И прошла у тебя ее малая часть. Делал много зла, а можешь сделать не меньше. Ты сможешь найти потерянное, если поверишь в собственные силы. Но, причиняя боль и зло, ты накопил много долгов. И идти тебе теперь вперед только крадучись. Никакой стали, никакого пороха. Как в сказке: возьми три пары железных башмаков, три железных посоха и три железных хлеба. И когда сотрешь и съешь весь металлолом, то только тогда найдешь искомое.
— Волшебная просто судьба получается… — Морхольд хмыкнул. — И как это мне столько пропереть без стали с порохом?
— Попробуй заменить их на дерево, камень и кость, как еще? — Пикассо усмехнулся. — Мэри, что-то ты как-то очень закрутила все. Попроще не хотелось?
— Много ты понимаешь в судьбе и ее чтении, — женщина сморщила нос, — хотя…
— Пора идти. — Пикассо встал. — Хорошей тебе дороги, сталкер. И спи более чутко.
Морхольд открыл глаза. Покосился на прогоревший, но еще теплый костер, сереющий золой. На два тела в сухих бустылях у поваленного забора. На огромный отпечаток ботинка в сырой земле. Было ли, не было…
Спина застонала, отзываясь на подъем. Он оперся на острогу, встал, чуть поморщившись. Итак, до сумерек надо дойти в точку «А». Точка «А» лежала километрах в пяти по прямой и в семи-восьми кривыми зигзагами, что наверняка выпадут по пути. Следовало торопиться.