ись к его общей позиции. В то время я была командиром одного из подразделений Красной Армии, сначала в провинции, потом в Москве в Первом краснопролетарском полку. В последующее время я находилась в распоряжении главного штаба и входила в Президиум ЦДКА – Центрального дома Красной Армии. Я имела там тесный контакт с армией, а через нее и с русской деревней. Не могло оставаться никакого сомнения в полном доверии высшего командования к партийному руководству. И то же самое относится к ГПУ. И вся партия имела безусловное большинство, которое поддерживало “тройку”, то есть ту руководящую “тройку”, которая образовалась после смерти Ленина, – Зиновьева, Каменева и Сталина. В этой именно последовательности и оценивалось тогда значение членов “тройки”: Сталин на последнем месте.
Если можно было бы изменить советскую конституцию и провести плебисцит, то невозможно предсказать, кто из последователей Ленина собрал бы наибольшее количество голосов. Но можно сказать твердо: при враждебности крестьян и образовавшегося в первой половине 20-х гг. среднего сословия к Троцкому, которого считали “врагом нэпа”, подавляющее большинство участников референдума проголосовало бы против Троцкого.
Это нужно сказать со всей определенностью, потому что до сих пор троцкисты всех направлений да и эксперты по советским делам в ФРГ и других странах и на словах, и в печати, и в передачах по телевидению высказывают убеждение, что Троцкий после смерти Ленина обладал якобы “верными шансами”. Виктор Серж верил в это, по-видимому, до самой своей смерти» [146] .
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О Г. ЗИНОВЬЕВЕ И Л. КАМЕНЕВЕ
Почти сразу же после поражения «левой», троцкистской оппозиции в нашей партии возникла «новая», или «ленинградская», оппозиция, во главе которой оказались Зиновьев и Каменев. Прежде чем говорить об основных событиях этого нового этапа внутрипартийной борьбы, следует сказать несколько слов о Зиновьеве и Каменеве.
Зиновьев (Радомысльский) Григорий Евсеевич родился в 1883 г. в городе Елисаветграде Херсонской губернии в семье мелкого еврейского предпринимателя. Получив домашнее образование, молодой Зиновьев некоторое время работал конторщиком в крупных торговых предприятиях. В конце 90-х гг. он входил в социал-демократические кружки, но уже в 1902 г. эмигрировал и некоторое время учился в Бернском университете в Швейцарии. Здесь 20-летний Зиновьев познакомился с Лениным, и когда в РСДРП произошел раскол, Зиновьев твердо встал на платформу большевиков. В Россию он возвращается вскоре после начала первой русской революции. Зиновьев вел работу агитатора и пропагандиста среди петербургских металлистов и был избран в Петербургский комитет партии. От петербургской организации Зиновьев участвовал в V (Лондонском) съезде партии и был избран на нем членом ЦК партии. Вернувшись в Россию, Зиновьев весной 1908 г. был арестован. Однако он пробыл в тюрьме всего около трех месяцев. Царская охранка почти ничего не знала о работе Зиновьева и о его роли в партии. Поэтому он был скоро освобожден под надзор полиции. Зиновьев вновь эмигрирует и остается за границей до 1917 г. Здесь он участвует во всех начинаниях Ленина и, в частности, входит в редакции газет «Пролетарий» и «Социал-демократ». Зиновьев проявил себя неплохим агитатором и талантливым полемистом, однако на знакомых революционеров он никогда не производил впечатления выдающегося политического деятеля. В своих воспоминаниях о Зиновьеве М. П. Якубович (о котором мы будем говорить ниже) писал:
«Для всей партии было новым появление этого имени. Когда вышел сборник статей “Против течения”, то на обложке стояло два имени авторов – Ленин и Зиновьев. Тот факт, что имя Зиновьева стояло рядом с именем Ленина, выдвинул его в первые ряды партии. Партия обратила внимание на него и стала прислушиваться к молодому партийному работнику. Это впечатление еще более усилилось, когда Ленин решил создать партийную школу под Парижем в Лонжюмо. Школа в Лонжюмо была создана в противовес партийной школе на Капри, которая была создана группой большевиков, разошедшихся с Лениным по разным вопросам, отчасти политическим, но еще больше по философским. Во главе каприйской школы стоял А. А. Богданов, выдающийся человек, равного которому по образованию и таланту трудно подыскать в партии, кроме Владимира Ильича… Нужно было найти такого руководителя школы (в Лонжюмо), который объективно мог бы противостоять Богданову. И выбор Ленина пал на Зиновьева. Это до некоторой степени удивило со циал-де мок ра тов… Многие удивлялись тому, что Ленин его выдвигает, меньшевики относились к нему с большим раздражением, потому что Зиновьев был истинным учеником Ленина. Ленин резко полемизировал со своими идейными противниками, никогда не любил говорить примирительно, не любил сглаживать противоречия, категорически выделяя те разногласия, которые у него были с другими партийными деятелями… Но Зиновьев, усвоив эту резко категорическую манеру Ленина, шел еще дальше. И в его полемике было еще больше таких обостренных формулировок. И меньшевики, можно сказать, ненавидели Зиновьева, относились к нему как к “цепному псу”, которого Ленин натравливал на меньшевиков. Вот какое отношение было к Зиновьеву перед Первой мировой войной. Все рассматривали его как воспитанника Ленина, как его ученика, которого Ленин вывел на политическую арену. Да так оно и было, конечно» [147] .
Ленин в ту пору с большой теплотой относился к Зиновьеву как к своему ближайшему ученику и помощнику. В годы эмиграции между ними не было разногласий. Зиновьев много писал в эмигрантской печати, а после 1912 г. – и в «Правде». Его статьи отличались резкостью и часто грубостью, но в них не было оригинальности и теоретической самостоятельности. В этом отношении Зиновьеву всегда не хватало как образованности, так и таланта, хотя его претензии все время росли.
В эмиграции Зиновьев установил много связей с представителями европейской социал-демократии; вместе с Лениным он участвовал в Циммервальдской конференции, оба они вошли в состав бюро Циммервальдской левой…
После Февральской революции Зиновьев приезжает в Россию вместе с Лениным и сразу входит в состав вновь избранного ЦК большевистской партии. После июльских событий Ленин и Зиновьев уходят в подполье. В течение месяца они живут в знаменитом теперь «шалаше» недалеко от станции Разлив Приморской железной дороги. В августе Ленин перебирается в Финляндию, а Зиновьев остается в подполье в Петрограде. При решении вопроса о вооруженном восстании Зиновьев и Каменев выступают против Ленина и большинства ЦК. Свои возражения Зиновьев опубликовал за несколько дней до восстания во внепартийной газете «Новая жизнь». Гнев Ленина по этому поводу было бы трудно описать. Именно Ленин назвал тогда Зиновьева и Каменева «изменниками и штрейкбрехерами революции». И хотя в последующие недели Зиновьев и Каменев признали свои ошибки и поэтому не были исключены из партии, этот «октябрьский эпизод» лег несмываемым пятном на всю их последующую политическую репутацию среди большевиков.
В конце 1917 г. Зиновьев был избран председателем Петроградского Совета. Когда Советское правительство переехало в Москву, он остался в Петрограде, где была создана в конце февраля 1918 г. Петроградская трудовая коммуна, которая вошла затем в Союз коммун Северной области. Руководителем этой Северной коммуны оставался Зиновьев. Влияние буржуазных элементов и групп в Петрограде как бывшей столице страны было еще очень сильным. Однако в борьбе с контрреволюцией Зиновьев довольно часто проявлял неоправданную жестокость и жесткость, против которой возражал даже председатель Петроградской ЧК М. С. Урицкий. Но после убийства последнего и покушения эсерки Каплан на жизнь Ленина ни в одном городе Советской России красный террор не был более массовым, чем в Петрограде. Широко практиковался здесь и расстрел заложников. Так, например, в 5-м номере «Еженедельника ЧК» от 20 октября 1918 г. можно найти краткое сообщение: «По постановлению Петроградской Чрезвычайной Комиссии расстреляно 500 заложников» [148] . В своих рукописных воспоминаниях М. П. Якубович пишет, что осенью 1918 г. «Зиновьев применил массовый террор, и было истреблено много людей, которые заведомо не могли принимать участия в террористических актах против Советской власти, но просто по своей принадлежности к господствующим ранее классам были намечены к уничтожению. Тогда в Петрограде было уничтожено очень много людей, гораздо больше, чем в других городах. Мне кажется, что эта агрессивная активность Зиновьева не была продиктована спокойным анализом, убеждением, что другого выхода нет… Зиновьев впал в паническое настроение. Именно это настроение объясняет те чрезмерно широкие меры репрессий, которые он применил в Петрограде и которые далеко выходили за пределы мер, примененных Дзержинским в Москве. Зиновьев пришел к этим мерам в состоянии отчаяния, ему казалось, что революция гибнет. Все это было проявлением малодушия, которое будет проявляться у него не раз, если мы проследим его историческую судьбу».
Тот же Зиновьев не смог, однако, организовать оборону Петрограда, когда армия Юденича стала подходить к городу. Уже летом 1919 г. на фронте под Петроградом создалось угрожающее положение. Видя неспособность Зиновьева, Ленин направил в Петроград Сталина, который помог создать перелом в военной обстановке на фронте. Армия Юденича отступила, но еще не была разгромлена. Она развернула новое наступление на город осенью 1919 г. одновременно с наступлением Деникина на Москву. Отряды Юденича прорвались на ближние подступы к Петрограду. И опять Зиновьев впал в паническое состояние и начал готовить город к эвакуации. Для руководства обороной Петрограда прибыл Троцкий. Он писал позднее в своих воспоминаниях:
«В Петрограде я застал жесточайшую растерянность. Все ползло. Войска откатывались, рассыпаясь на части. Командный состав глядел на коммунистов, коммунисты – на Зиновьева. Центром растерянности был Зиновьев. Свердлов говорил мне: “Зиновьев – это паника”. А Свердлов знал людей. И действительно: в благоприятные периоды, когда, по выражению Ленина, “нечего было бояться”, Зиновьев очень легко взбирался на седьмое небо. Когда же дела шли плохо, Зиновьев ложился обычно на диван, не в метафорическом, а в подлинном смысле, и вздыхал… На этот раз я застал его на диване. Вокруг него были и мужественные люди, как Лашевич, но и у них опустились руки… Апатия, безнадежность, обреченность захватили и низы административного аппарата…» [149]