«…Посещение Октябрьского зала неизменно вызывает у меня тягостное чувство. В этом небольшом помещении как бы сохранились флюиды, нервные токи, порожденные страданиями и ужасом, которым были охвачены жертвы и очевидцы чудовищных судебных преступлений. Я сижу в зале, и передо мною предстают призраки казненных деятелей Советского государства: бывший Председатель Совнаркома Рыков, подтверждая нелепые выдумки, ухватился за спинку стула, как за якорь спасения, а может быть, просто, чтобы не упасть от слабости; рядом мужское лицо, ставшее маской смерти, – это Пятаков, когда-то сильный волевой организатор индустрии; из глубины сцены выходит скорбный Икрамов, бывший секретарь ЦК Узбекистана, а впереди у авансцены сидит элегантно одетый бывший Председатель Совнаркома Узбекистана Ходжаев; бледный Н. И. Бухарин, отвечая прокурору, смотрит в зал, а вернее, в будущее, с надеждой, что будет понят подлинный смысл его уклончивых ответов и туманных философских рассуждений; Н. Н. Крестинский пронзительным голосом заявляет о своей невиновности, и снова Крестинский (он ли это?) на несвойственном ему канцелярском языке подтверждает свою виновность; Радек после оглашения приговора поворачивается лицом к публике и глядит в зал с жалкой прощальной улыбкой; бывший нарком внешней торговли Розенгольц, заканчивая последнее слово, пытается запеть “Широка страна моя родная”, а Ягода, бывший нарком внутренних дел, всегда походивший на волка, а теперь – затравленный волк, умоляет в последнем слове: “Товарищи чекисты, товарищ Сталин, если можете, простите!” (будто он перед ними провинился). Прокурор Вышинский, произнося кровожадную речь, делает рассчитанные жесты оратора, словно он выступает не на закрытом судилище, а перед широкой аудиторией; в зале, в пяти первых рядах сидят странные, неприятные субъекты, одни с массивными квадратными физиономиями, другие востроносые, злые; это – следователи, внимательно следящие за тем, как ведут себя их жертвы. Над сценой – несколько небольших окошек, завешанных темной, тонкой тканью; скрываясь за этими занавесками, можно смотреть сверху в зал, а из зала видно, как за тканью вьется дымок из трубки; главный режиссер и главный злодей любуется… как по его приказу творится чудовищное злодеяние…
На процессах 30-х годов я присутствовал в качестве представителя НКИД… Воистину прав был Достоевский, говоря: “В возможности не считать себя и даже иногда не быть мерзавцем, делая явную мерзость, – вот в чем беда”.
Беда или вина? Думаю все же, что в первую очередь – беда. Мы стали жертвами палачей еще до того, как оказались непосредственно в их власти. И не находясь за тюремной решеткой, человек может быть скован незримыми цепями. Одна из многих возможных иллюстраций этой мысли – отношение к фальсифицированным судебным процессам. Не только из примитивного страха лояльный гражданин отвергал сомнения в том, что такое огромное число “вредителей”, “шпионов”, “врагов народа” действовало в стране. Сеть, в которой мы оказались, была посложнее наручников и кандалов. Мы были связаны предрассудками и иллюзиями, догмами и даже собственными надеждами на обновление общества. Догмам мы подчинялись, надежд не хотели терять. В нашем сознании таился страх совсем особого рода: если последовательно проанализировать процессы “врагов народа”, то цепь умозаключений может стать петлей, которая задушит нас самих… Так я рассуждаю теперь, когда пишу свои воспоминания. Но я не способен был так рассуждать в то время, о котором пишу. Я не знал среди известных мне людей – я имею в виду людей безусловно честных, а были среди них люди и весьма проницательные, – не знал ни одного, кто решился бы взять на себя бремя последних логических выводов из анализа тогдашних политических событий, в частности, судебных процессов».
К сожалению, и в более позднее время сохранилось немало людей, которые не желали и боялись взять на себя бремя последних логических выводов из анализа событий 1936 – 1938 гг., и особенно судебных процессов над «врагами народа». В своей вышедшей уже после XXII съезда КПСС книге один из тогдашних руководителей английской компартии писал, что окончательная оценка этих процессов, обоснованность которых оспаривается многими, – дело историков будущего [342] . С подобной точкой зрения, разумеется, нельзя согласиться. Не только историки будущего, но и все советские люди давно должны были узнать правду о судебных процессах 1936 – 1938 гг., оказавших столь большое влияние на все стороны жизни в нашей стране в предвоенные да и в послевоенные годы. А эта правда, как теперь нетрудно догадаться, состоит в том, что все перечисленные выше процессы были полностью фальсифицированы. Они были чудовищным спектаклем, который пришлось несколько раз репетировать, прежде чем он был показан зрителям.
Лишь очень небольшая часть показаний обвиняемых соответствовала действительности. Представляется, например, очевидным, что Ягода имел определенное отношение к убийству Кирова, хотя он получал на этот счет указания отнюдь не от «правотроцкистского блока». И Крестинский, и Бессонов действительно встречались в 1921 – 1922 гг. с представителями рейхсвера. Но эти встречи происходили с ведома В. И. Ленина и в рамках секретного соглашения между РСФСР и Германией, о чем знал и член Политбюро Сталин. Советскому государству важно было преодолеть в те годы дипломатическую изоляцию со стороны западных держав, а также экономическую блокаду. Нелепо было через 17 лет представлять все эти контакты личным делом Троцкого, Крестинского и Бессонова.
Что касается большинства других показаний, то они были явной и часто нелепой ложью, сознательно сфабрикованной в застенках НКВД.
Сегодня никто уже не предъявляет бывшим оппозиционерам обвинений в убийстве Кирова, Горького, Куйбышева и Менжинского. Полная и безоговорочная реабилитация Тухачевского, Якира, Гамарника, Уборевича и других выдающихся военачальников также свидетельствует о лживости большинства обвинений, предъявленных на процессе «правотроцкистского блока», ибо именно «преступная связь» с этими военачальниками была основой многих показаний на процессе. На процессе говорилось, что Тухачевский и Гамарник еще в 1934 г. разрабатывали якобы план захвата Кремля, уничтожения ЦК ВКП(б) и части делегатов XVII съезда партии. В дальнейшем Якир якобы готовил убийство Ежова, а Гамарник тщательно планировал убийство Сталина. Полностью реабилитированы те руководители Белоруссии, которые якобы планировали отторжение Белоруссии в пользу Польши. Полностью реабилитированы Ф. Ходжаев и А. Икрамов, «английские агенты», будто бы готовившие передачу советской Средней Азии английским империалистам. Реабилитирован А. Енукидзе, которого обвинили в том, что он являлся одним из лидеров «блока» и участвовал в тайном заседании, принявшем решение убить Кирова.
Большое место на процессе «параллельного центра» занял, как известно, вопрос о покушении на Молотова в 1934 г. в Прокопьевске. На XXII съезде КПСС Н. М. Шверник сказал, что никакого покушения на Молотова не было и вся история была выдумана самим Молотовым в провокационных целях.
Сегодня, когда Верховный суд СССР наконец реабилитировал практически всех обвиняемых на московских «открытых» процессах и объявил, что никаких «параллельных» или «правотроцкистских» центров не существовало, нет нужды продолжать доказывать, что эти процессы были фальсифицированы, и приводить еще и еще неувязки и противоречия, содержавшиеся в обвинительных материалах. Можно лишь выразить сожаление, что реабилитация состоялась только через 50 лет после гибели обвиняемых, хотя настойчивые требования пересмотреть грубые судебные фальсификации раздавались и в КПСС, и в международном коммунистическом движении начиная с 1956 г.
Однако возникает вопрос: какие методы использовали Ягода и Ежов при подготовке фальсифицированных процессов, как удалось им добиться от обвиняемых нужных Сталину показаний?
Высказывалось предположение, что на суде в качестве обвиняемых выступали хорошо загримированные и специально подготовленные агенты НКВД. Эти предположения решительно опровергают люди, присутствовавшие на процессе и хорошо знавшие многих обвиняемых, – Е. А. Гнедин, И. Г. Эренбург [343] и некоторые другие, с которыми я беседовал в 60-е гг.
Слушая показания тех обвиняемых, которых он хорошо знал, Эренбург думал, что говорят они так под воздействием каких-то медицинских препаратов – тогда уже были известны средства и способы превратить на время весьма решительного человека в послушную марионетку. Возможно также, что следователи применяли гипноз и внушение. В этой связи обращают внимание на исчезновение известного в середине 30-х гг. гипнотизера Арнольдо.
Некоторые западные авторы не без основания предполагают, что на заключенных воздействовали различными идеологическими и психологическими методами. Вот что пишет один из западных историков Ф. Фейто:
«…Делается ставка на добросовестность обвиняемых, на их незнание истинного лица сталинизма, в котором они видят одну из форм марксизма-ленинизма, действующего в современных исторических условиях, в условиях ожесточенной классовой борьбы. При помощи чудовищной системы доказательств, опираясь на эту веру и эту добросовестность, их убеждают, что, согласно точке зрения, которую они будто бы разделяют или же искренне думают, что разделяют “объективно” (то есть на нашем языке “бессознательно”), они стали преступниками, союзниками своих врагов, их невольным орудием. И как только их удается в этом убедить, они как бы попадают в систему зубчатых колес и соглашаются на все, что от них требуют, чтобы искупить свои преступления перед лицом истинных судей (то есть перед лицом потомства и своей собственной совести), чтобы оказать по крайней мере последнюю большую услугу партии, вожди которой расценили их деятельность как вредную и недостойную профессионального революционера. Победитель всегда и обязательно прав, и поэтому он предоставляет побежденным возможность спасти единство, сплоченность и честь партии, которые “в известной мере” по их вине (они сами в этом признались) оказались под угрозой. Поэтому те, кто в глазах членов партии и, может быть, всего народа находится в оппозиции к новой политике, должны выставить себя законченными подлецами, одержимыми людьми, не заслуживающими ни уважения, ни жалости, никогда не сделавшими и даже не пытавшимися сделать что-либо хорошее, честное, полезное для коммунистического движения» [344] .