Нет, он любил этих людей. Каждого по-разному, но любил преданно, по-мужски. И от мысли, что скоро с ними предстоит разлука, у Пашки резко снижался тонус. Он уже знал, что возвращается в Союз не «праваком», как называют между собой вертолетчики правого пилота, а аттестованным на должность командира звена. Но он бы согласился полетать еще и на правом сиденье, лишь бы вместе с Ефимовым. И под руководством Шульги.
Разве забудет Паша Голубов свои последние часы на том уступе в каньоне? Вода ему мерещилась не только среди камней и скал, он стал видеть ее в воздухе; будто летят такие прозрачные-прозрачные пленочки; если подойти к краю обрыва и подставить ковшиком ладони, тут они и наполнятся холодной сверкающей влагой. Захотелось проверить, но Коля Баран решительно одернул его.
– Работать надо, товарищ капитан, дел по горло, – выговаривал он Голубову, – а вы иллюзиям поддаетесь. Чем мы оправдаем свою бездеятельность, если через час прилетят наши?
– Как же, прилетят, – ворчал Паша, – открывай рот пошире. Чаёк попивают и ждут у моря погоды…
Убедившись, что снайпер их достать не может, Паша с Баранчиком подналегли на демонтаж. И когда по аварийному каналу услышали знакомые голоса, а затем и шум вертолетных двигателей, у них все было готово для эвакуации аварийного вертолета. Коля нарисовал даже схему крепления строп.
Пашка все время думал о воде. Смотрел на снижающийся вертолет и представлял, как ему подадут белый армейский термос с широким горлом, как он будет огромными глотками пить и пить прохладную вкусную воду, весь термос опорожнит до дна, без передыха.
Но вот вертолет нащупал одним колесом зыбкий край обрыва. Шатаясь и падая под напором воздушного потока, Паша кинулся помогать прилетевшим механикам заводить оснастку, крепить ее к аварийной машине. Когда упал, потеряв силы, вспомнил, что умирает от жажды. Вспомнил, увидев в руках у Коли Барана тот самый инвентарный термос с широким горлом. И странно Пашке теперь… Подержав в руках прохладный алюминиевый сосуд, он отдал его Коле и требовательно приказал:
– Сам сначала.
Коля Баран отвинтил плоскую крышку и дрожащими руками поднес к пересохшим губам край термоса. Пашке стало чертовски хорошо.
А еще запомнилась встреча с Ефимовым. Они не сказали друг другу ни слова. Только обменялись взглядами через проход, соединяющий салон с кабиной. Пашка увидел в глазах Федора слезы и тут же сам почувствовал резь в глазах. Слова были лишними. Они все поняли без слов. Когда мужчины переживают минуты душевной солидарности вот такого накала, это не забывается, это на всю жизнь.
Не выходила из головы у Пашки просьба Коли Барана: дозвониться до его Алены. Конечно, Пашка дозвонится и привет передаст, и все ей о Коле расскажет. Но Коле нужно совсем другое, ему необходимо точно знать, что его любят и ждут. А разве по телефону поймешь такое? Надо бы в глаза посмотреть человеку. А как? Лететь за тридевять земель? Хотя почему бы и не слетать? Сувениры, которые Коля просит отослать бандеролью, можно самолично отвезти, а заодно и места сибирские посмотреть. Все-таки просьба друга. За те сутки в горах они стали самыми близкими друзьями. Пашка не сомневается.
– Игорь Олегович, – Пашка снова наклонился через колени дремлющего Ефимова, – а, Игорь Олегович?
– Какая еще гениальная идея пришла в твою не менее гениальную голову? – спросил Шульга.
– Почему бы вам не взять меня к себе в эскадрилью? Буду вам сапоги каждый день чистить, за сигаретами бегать. Ей-богу!
Шульга усмехнулся.
– Всяк кулик в своем болоте велик.
– Я не шучу, Игорь Олегович.
– Плоха та шутка, в которой нет хотя бы половины правды.
– Все у меня наперекосяк пойдет без вас. Ей-богу. И замена не прямая, в распоряжение отдела кадров. А кадры, я знаю, пошлют, где семья и квартира. Если вы лично попросите начальство, разве откажут такому заслуженному, как вы, командиру?
– Не лей, Паша, елей. Ты же начнешь всякие бракоразводные дела. Жена твоя жалобу накатает в инстанции, начнутся разборы, разговоры. Вырос лес – будет и топорище. С квартирами опять же проблема. Где я вам наберусь жилплощади?
– Понимаю, – Паша придал своему голосу глубокую трагичность, – нет некрасивых собак, есть нелюбимые.
Конечно, хорошо, что Голубов сам завел этот разговор. Когда человек чувствует перед кем-то обязанность, он добровольно надевает на себя узду. А такому, как Голубов, она нужна непременно. Талантливый летчик, прекрасный человек, верный товарищ, но в отношении к женщинам – непредсказуем. Тут от него можно ждать любых сюрпризов. А всякие семейные дрязги и неурядицы – это предпосылки к летному происшествию. Если летчик не сумел навести порядка в семье, он и к полетам не совсем готов. Ему лучше сидеть на земле.
И все-таки Шульга хотел иметь в своей эскадрилье такого летчика, как Голубов. В человеке важен не чин, а начин. На Ефимова он не рассчитывал. Чутье подсказывало: не засидится этот хлопец у него. Правда вокруг Ефимова все же продолжалась какая-то нездоровая возня. Видимо, у кого-то из больших начальников его фамилия все еще вызывала отрицательные эмоции. Почти небывалое дело – три года держат в черном теле такого летчика.
Шульга сам писал на Ефимова представление. Была команда от генерала: всех, отличившихся в операции по спасению раненых афганцев и подбитого вертолета, представить к государственным наградам. Представили оперативно. Пока собирались домой, пока Шульга передавал эскадрилью, пришли ордена. Скородумов и Свищенко получили Красную Звезду, Коля Баран и Паша Голубов – ордена Красного Знамени. Наградили этим орденом и Шульгу. А на Ефимова начали запрашивать какие-то уточнения и дополнительные характеристики. Видимо, всплыли старые грехи. А он больше других заслуживал награды. Вся тяжесть операции была на плечах Ефимова.
Шульга возмущался не только про себя. Он звонил и телеграфировал о своем несогласии в вышестоящие инстанции, но его резко щелкнули по носу и предупредили, что если и впредь будет лезть не в свое дело, в вышестоящих инстанциях встанет вопрос о его служебном соответствии. Шульга замолчал, но не успокоился. «Эта ворона нам не оборона». Во время отпуска он будет с дочкой в Москве, а там есть кому пожаловаться. Не может того быть, чтобы не восторжествовала справедливость.
– Ну что ж, Паша, – сказал Шульга с оттенком угрозы в голосе, – коль сам просишься, похлопочу. Только может случиться, что вакантной должности командира звена не окажется. Ведь обидишься, а?
– Было бы правое сиденье.
– Да нет, командиром машины возьму железно.
– Так это же мечта моя, Игорь Олегович.
– Хорошо тому жить, кому бабушка ворожит.
Самолет мягко приземлился на аэродроме Ташкента.
Иван Свищенко первым заметил в толпе встречающих Марианну. Она была точь-в-точь, как на той карточке, которую Свищенко видел у Голубова. И он неопределенно сказал:
– Кого-то из наших встречают. Така гарна дивчина може буты тильку у капитана Голубова.
Пашка кинулся к иллюминатору, возле которого сидел Свищенко, и тут же виновато оглянулся на своих друзей.
– Вот режьте на месте, – приложил он руку к груди, – ничего не сообщал. Как она узнала – убей бог, не пойму.
Но как заволновался капитан Голубов, как заерзал. А Свищенко, пока подавали трап к самолету, любовался Марианной. И впервые позавидовал другому мужчине – есть же везучие, которых любят такие красивые женщины. Он попытался поставить рядом с Марианной свою Валентину, и она показалась ему еще более серой и сутулой, совсем без шеи, полногрудая, широкобедрая и толстоногая. Каких только ей Свищенко одежек не покупал. И все на ней, как на корове седло. Любит, чтоб было и дорогое, и модное, а носить не умеет. Идут, бывало, в офицерский клуб на концерт столичных артистов или на праздничное собрание, так он уже сам выбирает, что ей надеть и как украсить. Пока молодая была, так еще ничего, молодостью брала. А теперь обабилась, дальше некуда.
Правда, Свищенко отдавал ей должное, дом Валентина умела держать в порядке. Прежде чем уйти на свой коммутатор, а уходит она рано, все успеет переделать. И тетрадки Ромке сложит в портфель, и завтрак приготовит, и постели уберет, и даже Ваньку в садик забросит. Да и после работы не сидит сложа руки. То стирает, то с Ромкой уроки учит, то что-то шьет, что-то убирает – не умеет без дела, томится. К мужниным ласкам как к домашней работе относится. Надо – пожалуйста, не надо – и слава богу. Так что про всякие там любовные страсти и переживания Иван Свищенко знает из книжек, да еще из кинофильмов. И то убежден, что в книжках и кинофильмах все это выдумывают – было бы интересно читать и смотреть. А в жизни все так, как у него с Валентиной.
Приглядываясь, как Марианна обхаживала капитана Голубова и его друзей, Свищенко все сравнивал, а как бы в подобной ситуации вела себя Валентина. Уж цветы она точно не стала бы покупать к встрече. Тем более такой здоровенный букет. И в дом к себе звать на ужин не стала бы такую ораву почти незнакомых ей людей. А эта знала, чем Пашке потрафить, всех пригласила. Да так душевно, что не откажешься. И застольем так управлять Валентина не сумела бы. Толчется вечно на кухне, а с толком или без толку, никто не поймет. А у этой все горит в руках. И тарелки незаметно меняются, и новые закуски, как в сказке, на столе вырастают, и песни с мужиками поются, и для каждого доброе слово находится. Иван Свищенко не знал, какая у капитана Голубова жена, но эта его «коханка» среди известных Ивану Свищенко женщин вышла на первое место. С такой кралей и он бы не устоял от греха.
– Как это вам удалось узнать, что мы летим в Ташкент? – спросил Свищенко Марианну.
– Сердце подсказало, – смеялась она.
И только когда они поздно вечером пришли в гостиницу и увидели у дежурного администратора заявку на прибывающих из Афганистана летчиков, все вспомнили, что и Марианна работает в этой гостинице.
– Ось, плутовка, – сказал взволнованно Свищенко, вспоминая глаза Марианны, – так заморочить мозги. А дивчина гарна.