— Что ж, по-твоему, деньги задаром, что ли, дают? Тут работать надо, как и везде. И много работать. Так и передай, кто там болтает про «большие деньги». А что долго, так я тебя звал сюда, вызов оформил.
— Так куда же я с ребенком-то? Ты сам писал: квартира не предвидится…
— Перебилась бы в общежитии…
— А Славик?
— С мамой твоей пожил бы в деревне.
— Нашел сахарное житье! Да и мать так прямо и рвется! Я с ней просто говорить не могу.
— Скажи — не любишь.
— Ой, не знаю, Славик! Честно, никогда не думала, что жить одной так тяжело… Не могу я одна.
— Что ж, семью по боку? Я ведь тоже все бросить тут не могу, вам же со Славкой деньги нужны. Терять полярки…
— Нет уж, теперь не надо… Ой, я не знаю, Валер, есть у нас теперь семья — нет…
— Легкомысленная ты всегда была — не знаю…
— Зачем же обманывать друг дружку, Валер?
— Короче: чтоб никаких «отцов» у Славки не было. Приеду, поговорим.
— Ты скоро собираешься?
— Скоро.
— Ой, Валера, а я ведь на юг собралась!
— А Славка?
— К маме. В деревню.
— Оказывается, можно в деревню, когда тебе на юг приспичило?
— Все ж-таки мать. Куда она денется?
— Короче, будешь вести себя прилично, вышлю все, что обещал и сверх того.
— Хорошо, Валер! Все будет, как ты скажешь.
— И не очень там… на юге-то…
— Валер, я в твою жизнь не вмешиваюсь. Я же не спрашиваю, есть кто у тебя.
— У меня?! Ладно. Что с тобой говорить. Пойди, покури, я с сыном поговорю.
Женщина встала и, нелепо взмахнув рукой, вышла. Остались внимательные глаза сына. И молчание.
— Хочешь, я приеду к тебе? В деревню?
Сын молчал.
— Или хочешь, на юг вместе махнем? Чего молчишь? Хочешь к папке? — это уже шепотом.
«Ваше время кончилось, четвертая кабина, разъединяю!» Экран погас.
Утренний автобус подъезжал к тому месту, где город незаметно переходил в комбинат — улица становилась заводской территорией, жилой дом сменился точно таким же административным, а из-за него уже выглядывал цех, перекрытый арматурным сводом, и в огромный пролет, озаренный сполохами печей, втягивался короткий состав: электровоз, три платформы с ковшами.
В цеху всё — контрасты ветра и покоя, пламени и тьмы, горячего и студеного; ветер со свистом из пролета и горячий выдув пламени из печи, раскаленный металл, остывающий в форме, и косица снежного заноса у штабеля готовых отливок.
Валера пришел как раз к пересменке. Одни уходят, другие заступают — еще один контраст: энергичных, быстрых в шаге и жесте людей, только что пришедших, с усталыми, медленными в движениях уходящими.
— Иванов, давай свод на третьей латать, — на ходу бросил Валерке печевой третьей Бурнусов.
— Что, опять выдув был? — спросил Валера.
— Кабана чуть-чуть пожгло.
— Жив?
— Жив, куда он денется? Да тут начальство на беду. Инженера по тэ-бэ нелегкая принесла. Акт и все такое. Будет шум. Третий случай.
— Валенок! — сплюнул Валера.
Бурнусов ушел. Валера увернулся от проплывающего на экране цилиндра-кюбеля с шихтой и крикнул в глубину цеха:
— Тимошенко! Давай своих морячков! Тимошенко — тельник в вырезе робы — уже подбегал.
— На порошок?
— Бушприт драить! Свисти всех наверх!
Тимошенко оглушительно свистнул, но свист потонул в громе и треске — разжигали вторую печь, трещала электродуга, превращая своим нечеловеческим светом все и всех в негатив, в обратное…
— Свод латать, — скомандовал Валера. — На ходу. Пока загружают. А то не успеем в смену сварить…
— На ходу так на ходу, — улыбнулся один из морячков.
— Куда и латать, латаная-перелатанная, — засмеялся другой.
— Ладно разговаривать, какая есть! — Валера уже залез на свод печи и похлопал его ладонью: — Кормилица наша!
Столовая. Смена, где Иванов, пришла «на молоко», полагающееся за вредность: выпить по банке (здесь банки на пол-литра, а не стаканы), переброситься словом и снова в цех. Разговор идет неспешный, но важный для всех.
— Теперь точно будет шум…
— Теперь Калитин добьется своего — остановят нашу печь…
— Это еще зачем?
— Будут подбирать режим, чтоб не «дула». Третий случай.
— Чушь! Никто ему не даст! На ходу режим подберут. Не впервой. Одна печь из четырех — четверть продукции целого комбината.
— Ну и чему ты радуешься? — резко сказал Толя Хангаев.
— Я не ты, чтобы перед начальством на задних лапках плясать, — отмахнулся Бурнусов.
— А я не перед начальством.
— А перед кем?
— Если в широком смысле… то перед прогрессом, — спокойно, но с вызовом, ответил Хангаев. — Сегодня не остановят, завтра опять жди чепе…
Ребята на мгновение замолчали, но потом прения разгорелись с новой силой.
— Правильно! Что же получается? На нас пусть шкура дымится?! — уже криком вопрошал Тимошенко.
— Пить надо меньше, — строго сказал Валера.
— А про Волкова забыл? Забыл, как кровь сдавал? — наступал тот же Тимошенко. — А он не пил ни капли. Копил, на материк все слал.
— Брось! — отмахнулся Толя Хангаев. — Здесь дело принципа, кто готов ради прогресса карманом своим малость поступиться.
— Да пошел ты со своим прогрессом! — вскочил Бурнусов.
— Тебе хорошо, а у меня трое мальцов на материке.
— Вот-вот, — вступил морячок деревенского вида. — Ты знаешь, что такое остановить печь? Сколько мы тогда заработаем?
— Еще один! — Хангаев засмеялся, но монгольские его глаза недобро блеснули. — Всех денег все равно не заработаешь.
— Мне все не нужны. Мне мое отдай.
— Ты что, забыл, чему тебя на флоте учили? — остановил его Валера. — Один за всех, все за одного.
— Так то ж на флоте…
— Все равно начальство не позволит печь останавливать, — убежденно отсек Бурнусов. — Мы валюту делаем! Не говоря о прочем.
— Вот именно, нас не спросят, — зло сказал Тимошенко и повернулся к Иванову. — Вы там вместе химичили с Калитиным. Насчет выдувов. Что ж ты теперь молчишь?
— Тебе-то Калитин доложил, будет он печь останавливать или нет? — с иронией подхватил Бурнусов. — Или он тебя забыл спросить?
Валера помолчал, обвел глазами бригаду и сказал:
— Толян, он за остановку. Ну, а остальные?..
После паузы решился ответить за всех Бурнусов:
— Нам не за прогресс, а за выработку платят. — Он отвел глаза. — А что здесь не Цхалтубо, каждый из нас знал.
Валера встал:
— Ну что ж… Заметано. А кто говорить будет?
Все молчали.
— Значит, опять мне? — И повернувшись к морячку, коротко и едко бросил: — Один за всех, все за одного! Это не только для флота сгодится.
— И тебя послушают? Послезавтра на летучке?
— Вырастешь, Ваня, узнаешь. — Валера пошел от стола, за ним следом потянулись остальные.
И снова тот же сон. Та же женщина, тот же мальчик, тот же дом и тот же сад…
И старик… И мальчик, наконец, улыбается… И эхо: «А это синица… в доме, который…»
— Эй, вставай!
— А? — Валера проснулся, его разбудил Толя.
— На смену!
— Ах, да…
— Сам напросился за Кабана…
— А ты чего? — Валера уже вскочил, натянул брюки.
— А я за компанию, — Толя хохотнул. — Думаешь, одному тебе деньги нужны? Мне вон мать пишет: крыша прохудилась, надо дом перекрывать…
Автобус. И разговор около качающихся в дремоте голов Толи и Валерия:
— Я ему говорю: только под землю!
— А он?
— Он говорит: пока на земле поработаешь, на стройке, по подряду! А я ему: дудки! Под землю! Он: у тебя нет горной квалификации! А я: ставьте в забой!
— И он?
— Согласился. А то нашел дурака! Под землей, знаешь, какая температура?
— Мороз?
— Валенок! Плюс тридцать! Это же на глубине тысячи метров. А на поверхности зимой тоже тридцать, только минус, да ветер двадцать метров в секунду! И надбавки под землей, да горный стаж, да за вредность, а?!
— Буду тоже проситься! Как штык!
Длинный язык пламени из окошка печи. Валера и Толя проворно отскакивают по сторонам, потом в две лопаты, как автоматы, закидывают «выдув» шихтой. Вокруг незнакомые нам плавильщики другой смены. Поодаль стоят и наблюдают начальник цеха и инженер по технике безопасности — оба в костюмах, белых рубашках, галстуках, но в робах внакидку и в зюйдвестках.
— Глянь, — говорит Толя, не поворачиваясь, — Калитин…
— И этот с ним, по тэ-бэ…
— Может, потолкуем насчет печи? А то, хошь, я один пойду спрошу?
— Поперед батьки в пекло не лезь! —
Валера надвигает Толе шапку с дырками для глаз. — Надо же такой колпак учудить!
— Глянь, глянь! Ты робу подпалил! Вон, карманы уже дымятся…
Роба у Валеры и правда подпалена.
Дверь кабинета с надписью: «Флюорография». И от руки: «Сегодня ф-ю проходят рабочие плавильного цеха».
Валера открыл дверь. За столиком сидела миловидная сестра с толстенной книгой. Толя тоже было протиснулся в дверь.
— По одному! Подождите там! — Книга с треском захлопнулась. — Фамилия?
Валера ошеломленно уставился над медсестру— такой в этом городе он еще не встречал.
— Фамилия?
— Иванов…
— Смешней ничего не могли придумать? Из плавильного?
Валера не сводил глаз с девушки.
— На мне ничего на написано! — Сестра с вызовом и неприязнью подняла голову. — Разденьтесь до пояса и идите сюда.
Валера снял рубашку, и, неловко ежась, подошел. Девушка завела за ширму, взяв за локти, прижала к экрану:
— Выше подбородок. Да не так! Отведите плечи назад… Что с вами!
— Закружилась голова…
— Стойте смирно. Сделайте вдох и не дышите… Теперь дышите. Кому я говорю?! Дышите! Какой-то ненормальный, честное слово!
— Ну и что там у меня? Внутри?
— Ничего хорошего.
— Я шучу.
— А я нет. Повернитесь спиной. Вдохните. Не дышите. Постойте минутку. — Девушка встала, подошла к двери, ведущей в смежный кабинет: — Можно тебя на минутку?
Вошел пожилой мужчина.
— Вот, посмотри, — девушка уступила ему место перед экраном.