С кровоточащим сердцем посылаю вас свой последний дар — чучело медведя, убитого на той памятной охоте в дни нашего — увы! — такого краткого блаженства.
Как рыцарь и как честный человек заверяю вас, дорогая Корделия, что не оставлю своими заботами будущий плод нашей взаимной горячности.
Рыцарь сокрушенного сердца,
Эделия некоторое время заворожено смотрела на письмо, пытаясь осознать написанное. Это получалось плохо. Она положила его в шкатулку и взяла еще одну бумагу, посвежее:
«Ваша светлость! (писалось там размашистым торопливым почерком)
Сим посланием имею честь донести, что согласно вашему повелению внедрение нашего человека в свиту принцессы Манон на должность лекаря выполнено успешно. Склонен предположить, что вскорости принцессу поразит внезапный роковой недуг. Лекарь же оный будет устранен непосредственно после выполнения сего задания. После безвременной кончины принцессы Манон права вашей дочери как единственной наследницы Хельветского трона станут неоспоримыми.
Пораженная ужасом, Эделия медленно приходила в себя. Сбросив оцепенение, она вложила письмо в коробку, коробку в тайник, захлопнула дверцу… и бросилась вон из будуара, забыв про горностая, шипевшего в мешке.
Прокравшись в гардеробную пажей, она схватила там самый маленький костюм для верховой езды, поспешно затворясь в своей спальне, решительно и без жалости отхватила ножницами свои локоны… и через небольшой промежуток времени неизвестный юный всадник покинул пределы замка и растворился в поднятых им клубах пыли.
17
12 июня, 9 часов вечера
Ступив на крыльцо дома Строфокамиллы, Руперт почувствовал жалящий укол боли. Рана беспокоила, корочка подсохшей крови стягивала кожу, не позволяла делать резких движений. «Ну что же, может оно и к лучшему, — решил барон. — Ночь на восстановление сил мне сейчас не повредит, да и разузнать не мешало бы, что же здесь все таки происходит…»
— Строфокамилла, душа моя, не стоит так волноваться. Прикажите подать ужин. Вот уже два года, как я взял за правило совершать вечерние прогулки, они очень способствуют пищеварению.
— Барон, о чем вы толкуете? Ну подойдите же скорее, поцелуйте меня!
Барон неспеша повиновался. Совершив сей ритуал, он, ведомый под руку Строфокамиллой, направился в гостиную, где уже суетились слуги, накрывавшие стол.
«И все же какая странная штука со мной приключилась, — продолжал размышлять Руперт, — всего несколько дней, как я покинул свое имение и… Где же ключ к разгадке того, что происходит со мной? Император, Фихтенгольц, Эделия, Хельветия, этот загадочный Гюнтер, шустрый докторишка Карл, который к тому же сбежал и вроде как и не сбежал вовсе. Всё это было лишь предлогом для того, чтобы вызволить меня из провинции? За каким же чертом? Я лишь прикрытие каких-то загадочных планов императора? Я должен ехать в Рим? Какая-то чушь! И Фихтенгольц ведет какую-то непонятную игру, он, впрочем, всегда искал выгоды только для себя».
От неловкого движения (фон Мюнстер потянулся за кувшином с вином) опять заныла рана. Проклятие! Руперт уже собрался было произнести пару крепких ругательств вслух, но вовремя спохватился. Да, эти четверо ещё, о которых сейчас ему напомнила тупая боль. О, майн гот!
— Любезный барон, я искренне хочу надеяться, что вы проведете несколько дней в моем доме.
— Строфокамилла, я почту за честь быть подле вас эти несколько дней. «Провались ты сквозь землю», — подумал он про себя, а вслух добавил, — Прикажите позвать шута, пусть спляшет и споет для нас, не сидеть же нам тут в тиши.
Как чертик из коробочки откуда-то внезапно появился шут, словно только и дожидался этих слов Руперта, и вдруг запел неожиданно высоким голосом:
Ладья по бурной реке плыла
Элон алле, тра-ля ля-ля
Сраженного воина она принесла
Элон алле, тра-ля ля-ля
Был ранен не в битве он, знать судьба!
Элон алле, тра-ля ля-ля
Любовь его сюда привела
Элон алле, тра-ля ля-ля
Бубенчики смешно дергались на колпаке шута, он гримасничал и кривлялся, дико вращал глазами, то и дело показывал Руперту язык.
Что дальше, — венец или шпага?
Элон алле, тра-ля ля-ля.
Очаг иль отвага?
Элон алле, тра-ля ля-ля.
— Что за черт, — взревел Руперт, — поди прочь! Как он смеет? Строфокамилла, вели повесить его, это пойдет ему на пользу!
— Барон, простите его, он лишь жалкий шут, он сам не ведает, что сочиняет его слабый ум и произносит его язык…
18
12 июня, 10 часов вечера
— Госпожа! — слова Строфокамиллы были прерваны внезапным криком вбежавшего слуги. — Госпожа! Какой-то юный рыцарь просит дать ему кров и пищу в этом доме на одну ночь. Он утверждает, что скакал без устали весь день, он еле держится на ногах, он кажется необыкновенно бледным, хотя я с трудом разглядел его лицо, которое он скрывает под капюшоном плаща. Я осмелился побеспокоить вас, так как заметил на его руке перстень с императорским гербом.
— Хорошо, — Строфокамилла, небрежно махнула рукой. Вели принять. Он назвал себя?
— Нет.
— Зови.
Прошли считанные мгновения, и в комнату, поддерживаемый слугой, вошел рыцарь. Он был невысокого роста, сложением напоминал скорее мальчишку, чем зрелого мужчину, хотя все эти черты лишь смутно угадывались под длинным плащом, скрывавшим всю фигуру. Одной рукой он опирался на слугу, другой сжимал эфес небольшого клинка, что выглядывал из под плаща.
И Руперт, и Строфокамилла не удержались от того, чтобы бросить внимательный взгляд на руки вошедшего рыцаря. Но оба были крайне удивлены, не обнаружив и следов перстня. Рыцарь часто и порывисто дышал. Строфокамилла приняла позу, приличествующую хозяйке дома, закрыла распахнутый любопытством рот, выпрямилась в кресле и сквозь полуопущенные ресницы выжидающе посмотрела на незваного гостя. «Совсем мальчик. Просто ангелочек. Глазки грустные. Румянец во всю щеку. Лапочка. Если б не Руперт…»
Барон же не мог отделаться от ощущения, что где то встречал этого молокососа. Что-то… Где-то… Но память, ослабленная ранением, отказывалась помочь. В досаде Руперт хлопнул себя по колену и в упор, вызывающе, уставился на гостя.
— Позвольте представиться, дворянин Эдольфус фон Шрайбер, странствующий рыцарь. Путешествуя по зову сердца, в поисках подвига, который мог бы прославить мой, увы забытый при дворе, герб, я подвергся нападению разбойников. Здесь, недалеко от вашего дома. Их было так много, что я едва сумел избежать смерти, потеряв всё имущество и оруженосца. Припадаю к вашим ногам и прошу вашей милости и краткого пристанища в вашем доме, дабы привести себя в порядок и собраться с силами.
Эдольфус фон Шрайбер упал на колено. Строфокамилла милостиво протянула юноше правую руку для поцелуя, второй смахнув сентиментальную слёзку, набежавшую дабы указать на пылкость сердца и сострадание к пострадавшему. Барон же издевательски осклабился и громогласно гоготнув сказал:
— Ха! Неплохое начало для странствующего рыцаря. Пара таких подвигов, и ты, дружок, сможешь смело претендовать на место среди императорских скороходов. Там требуются быстрые ноги.
— Барон! Как вы можете! Вы жестоки. Мальчик только что избежал смертельной опасности. Строфокамилла фон Линц, хозяйка этого дома, к вашим услугам. Вы можете расчитывать на мое гостеприимство и быть моим гостем, пока вам это не наскучит. А этот грубиян — барон Руперт фон Мюнстер, не обижайтесь на его слова, он очень милый, но огрубел проведя много времени в сражениях и походах. Я сейчас же отдам распоряжение приготовить вам комнату и подать все необходимое. А потом вы мне все расскажете. Я так люблю эти страшные мужские приключения.
19
12 июня, 11 часов вечера
Жирную баранью ногу ухватить гораздо трудней, чем кухарку Марту прижать в углу. Марта, шалава, задом крутить и подолом махать очень горазда. А попробуй, где нибудь в кладовке её… и глазом не моргнешь, как останешься обниматься со своим животом.
Пальцы оскальзывались и нога норовила ускользнуть под стол. Можно б, конечно, баранину, как господа, ножом порубить. Да уж кусками в рот. Госпожа Строфокамилла с другой ногой так и сделала, а эту вот не осилила, с бароном уединиться торопилась. Но Вербициус не был господином и знал, как вкуснее всего есть баранью ногу, не портя удовольствие барскими выкрутасами.
Жареную баранью ногу следует положить целиком на подогретое блюдо, посыпав молотыми сухарями и зеленью, сдобрив невыносимо острым чесночным соусом и мелко порезанным луком, сбрызнуть вишневым уксусом, ухватить с двух концов покрепче, зажмурить глаза, глубоко выдохнуть и впиться со всего маху зубами в сочную мякоть, так чтоб жирный сок брызнул во все стороны. Делая короткие передышки, для освежения раскаленного неба, нужно постепенно поворачивать баранью ногу и вгрызаться, вгрызаться, вгрызаться! Пока не появятся первые проблески белоснежной кости. Тогда уж можно откинуться, утереть набежавшую слезу, глотнуть господского вина из утащенной загодя бутылки и смачно, вкладывая всю страсть, рыкоподобно рыгнуть. У-уф! И опять зубы в ход. И снова. До последнего лоскутка мяса на блестящей салом кости.
Вербициус произвел двенадцать атак и утомленным победителем, с легким сожалением о краткости счастья, обозревал результаты своей воинственности. — «И-ик! Барашек был… и-ик… и-ик… хорош, подлец. Порадовал». Осоловевшими глазами мажордом повел по кухне, приглашая в свидетели сковородки, кастрюли, чаны, акацию, лезшую ветвями в окно, кухаркину кошку. Взгляд уперся в сдобный зад Марты, туго обтянутый цветастой юбкой. Она наклонилась налить кошке молока в глиняный черепок. — «А не попробовать ли сейчас?.. И-и-ик! А? Пожалуй, нет. Сейчас — это вряд ли… — Вербициус дружески посмотрел на свое героическое пузо. — И-ик! Ить сейчас оно, подлое, пуговку оторвет на камзоле. Надо расстегнуться. И пояс распустить. Да и из кости мозг повыбить надо. Не собакам же оставлять! Говорят, от э