того костного мозга у человека и свой крепче становится. Нам, конечно, по службе свой-то не особо как нужен. На то и господа, чтоб думать. Но в хозяйстве чего только не сгодится. Всякая дрянь бывает в дело идет. Вон, молодой господин прискакал как босяк, пары белья на смену нет, а не то, что там чего. А мы люди степенные, с местом, нам это не годится — мозги в ноге оставлять». И мажордом принялся колотить костью о блюдо.
— Эй Марта, плутовка, ты вина и фруктов молодому господину отправила? Иль забыла, со своими глупостями?
— Ой! Что вы такое говорите, господин мажордом. Даже обидно мне это слушать. Как я могла забыть? Я вон лучше повара нашего помню, какое блюдо он посолил, а какое еще нет. Как приказано было, в тот же час, с лакеем все отправила.
— Ну смотри у меня. Знаешь, если что…
— Да чтой-то вы меня пугаете? Я свою службу знаю. Еще никто не жаловался. Только вот скажу я вам, странный какой-то этот молодой рыцарь. Я давеча в окошко за ним смотрела. Он по саду гулял и все цветочки нюхал, и на птичек засматривался. Ровно девушка какая.
— Ну ты порассуждай у меня! И-ик! Тебе бы лишь, охальнице, на мужчин пялиться, да глазки строить.
Вербициус хлебнул вина, вытер с лица и рук подстывший бараний жир. С кряхтеньем поднялся. Покачиваясь, он минуту-другую раздумывал, а не вздремнуть ли в лакейской на лавке. Но побоялся, что слуги-бездельники донесут госпоже. Пора было делать вечерний обход. Все ли заперто, убрано ли в комнатах, на месте ли сторожа. У-уф!
Поднимаясь по задней, людской лестнице, Вербициус не мог выкинуть из головы слова Марты. — «И что ей взбрело в голову? Дура, она и есть дура. Хотя, кто его знает. Такой тихий раньше дом, ни гонцов, ни гостей, ни спешки, превратился в дорожный трактир. Поручения странные каждый день, туда пойди, этого не говори, один господин Фихтенгольц с его заговорщицким лицом такого страху нагонит, что прям хоть беги вон. Только успевай поворачиваться, да оглядываться. Хотя, если не зевать, глядишь и кошель серебра в руки упадет».
Взобравшись на площадку, Вербициус поковырялся в носу, покопошился в курчавых зарослях на маковке. Вздохнул и полез в одну из многочисленных кладовок. Щелкнул тайной пружиной на стене, стенка подалась, открывая секретный ход. Прапрадедушка Строфокамиллы, Агасфер Меркуриус фон Линц был мужчиной подозрительным и любознательным. При строительстве дома по его приказу между полами и потолками этажей оставили достаточно места для устройство потайного лаза с окошками в каждую комнату. Которые так необходимы для наблюдения за порядком в доме. Конечно, передвигаться в полный рост было нельзя. Но на локтях и коленях, в не совсем приличной для мужчины позе, очень даже и ничего. Вполне. Если этот мужчина не Вербициус. А ему пришлось лечь на брюхо и ползти, извиваясь беременным дождевым червем. — «Ох, грехи наши тяжкие! И все Марта, дура! Нет, чтоб до бараньей ноги свои глупости нести, так она нарочно, дождалась… Ох, сейчас лопну! Сегодня же ночью с ней поговорю строго, пусть только попробует вывернуться по своему обычаю… шалава… Ох!»
Проползая над комнатой барона Руперта фон Мюнстера, мажордом приоткрыл секретное окошко, посмотрел как Строфокамилла глупо хихикая вертелась вокруг кровати барона, делая вид что спасается от его шаловливых рук. — «И эта туда же. Вертихвостка почище Марты». Вербициус в сердцах плюнул себе на руку и забывшись, попытался вскочить, но стукнулся головой о занозистую балку перекрытия. Доски под ним предательски скрипнули. Он замер. Выждав минуту, закрыл окошко и пополз дальше. Задержался над столовой, углядел, как лакей ворует свечные огарки из канделябров. Ах каналья! Еще пять минут и он, задыхаясь от пыли, обвесившись паутиной, завис над комнатой для гостей. Осторожно заглянул. И обмер. На кровате сидел молодой рыцарь с персиком в руке, в одной нижней рубашке, ткань которой явственно оттопыривала острая девичья грудь. — «Вот так дела! Рыцарь с женской грудью! Это как же? Неужто бывает? Или… да это же девица! Истинный свет! Самая натуральная. Вот и ножки — тонкие, да ровные. Переодетая, значит. Никак шпионка? Ух ты! За шпионку господин Фихтенгольц отвалит мне деньжат!»
Обратный путь Вербициус проделал раза в три быстрее. Казалось, что живот переместился на спину. Но на одном из промежутков между балками он слишком сильно уперся коленом. И ах! Трухлявые доски с грохотом проломились под ним! Прочертив боками и ляжками по острым щепкам, мажордом, с воем рухнув вниз, плюхнулся в комнату своей госпожи, на спину барону Руперту фон Мюнстеру. Барон крякнул, словно получил удар бревном. Под ним задушено пискнула только что пойманная Строфокамилла фон Линц. Вербициус, с радостью поняв, что остался жив, скатился на пол и пополз прочь, боясь, что его заметит бешено вращающий головой барон.
— Что это было? Разрази меня гром, если это не лошадь меня лягнула!
Строфокамилла же, обращенная, в отличие от кавалера, к потолку не ягодицами, а глазами и видевшая полет слуги и дыру, оставшуюся в потолке, яростно завопила:
— Вербициус! Подлый негодяй! Это опять ты! Барон, дайте мне вылезти из-под вас! Эта сволочь постоянно влетает ко мне в постель! Дайте я в него вцеплюсь, пока он не уполз.
— Руперт мгновенно соскочил с расплющенной Строфокамиллы и, ухватив верещащего мажордома одной рукой за волосы, а другой за мякоть зада, принялся размахивать им, как мешком, приноравливаясь выкинуть в закрытое окно.
— У меня он вылетит один раз! Но навсегда!
— Не-е-е-ет! Господин Мюнстер фон Руперт, помилуйте! Не надо! Я важное известие к господину Фихтенгольцу рассказать! Не надо!
Барон, услышав про Фихтенгольца, с размаху поставил Вербициуса на пол. Правда на голову. Но утерев пот с глаз и поняв что ошибся, исправился.
— Фихтенгольц? Что ты должен ему рассказать? Ну? Говори или я выкину твою голову отдельно от тебя!
— Ой не надо! Я только хотел сказать, что рыцарь — это не барышня, а барышня — это не рыцарь. Ну, в смысле я видел, что тот молодой господин, что давеча приехал, на самом деле — переодетая девица. Вот.
Придя в себя от первого шока, испытанного от известия Вербициуса, барон затолкал незадачливого мажордома в его собственную мажордомову каморку и запер прохвоста на ключ. В голове не сложилось еще особого плана действий, одно было ясно барону: к Фихтенгольцу Вербициуса пускать нельзя. Если б нашелся какой свидетель и спросил барона напрямик — почему, мол, нельзя-то? — вряд ли бы барон сыскал, что ответить, но нутром чуял — нельзя.
Девица Строфокамилла, усмотревшая во всем этом шуме лишь угрозу влиянию своих прелестей на барона, успокоено вздохнула, когда Руперт вновь возник на пороге ее спальни. Ага, явился, не побежал любоваться на заезжую девку. Но, казалось, барон неуловимо изменился. Даже Строфокамилла, не будучи физиогномисткой, да и вообще, дамочкой выдающихся умственных способностей, заметила перемену в бароне. Трудно было не заметить! Он не выказал никакого желания продолжать затеянные было игры, выглядел рассеянным и, что было еще более странно и необъяснимо — задумавшимся. Фон Линц не видела особых причин для подобной ереси. Ну девка, мужиком переодетая… делов-то — отказать завтра с утра от дому, и вся недолга. Мало, что ли, трактиров на дороге, нечего в приличные дома соваться… Барон между тем явно начал томиться своим пребыванием в комнате хозяйки и, сославшись на поздний час и утомление всех членов, откланялся с необыкновенной тихостью.
Строфокамилла была разочарована. Ей хотелось довести барона до венца как можно более быстро. А что поделать! — как правило, дорога на церковный двор ведет через спальню. Неудовлетворенно ежась под взглядами облезших купидонов, окружающих кровать, она вновь и вновь давала себе клятву: завтра же — да нет, уже нынче, чем свет, первым делом указать на порог незваной гостье. И уж тогда барон от нее, Строфокамиллы фон Линц, никуда не денется! Так она лежала, глядя в темный потолок и строя планы завтрашних битв за руку барона. Про рупертово сердце особо не думалось. Постепенно усталость после шебутного дня взяла свое, и девица Строфокамилла мирно уснула. Ей снился господин барон с головой Вербициуса и она сама, въезжающая в красиво убранную церковь на сером скакуне в румяных розовых яблоках…
Барон Руперт меж тем и не собирался ложиться спать. Он думал и ждал. Думать с отвычки получалось у него не очень хорошо, ждать было попросту тошно. Но уж больно надоели барону окружавшие его загадки. Все вокруг имели какие-то свои цели, даже эта розовая дурочка, Строфокамилла фон… Один барон втерся в эту игру полным деревенским увальнем. Все-таки годы жизни в захолустье да обжиманье горничных по углам здорово притупили лоцманское чутье барона. А без лоцманского чутья в светском море того… или утонешь, или акула какая проглотит. Тот же Фихтенгольц.
Понемногу в доме все стихло. Даже проходимец Вербициус, похоже, уснул в своей каморке. Барон снял сапоги, чтобы не греметь шпорами об пол, подхватил стоявший у изголовья бронзовый подсвечник и, стараясь не издавать никакого шума, вышел в коридор. Тьма вокруг свечи хищно загустела, временами выхватывая такие же темные и зловещие портреты рода фон Линц на стенах. Барон крадучись проследовал мимо дверей хозяйской спальни. Тишина… только сопение сладкое. Спит… Дверь, конечно же, приоткрыта. «Глупая кокетка!» — усмехнулся про себя барон. А вот и дверь в комнату гостьи. Теперь главное, чтобы не заскрипела. Дверь таки издала легкий скрип, что в тихом доме было слышно, как удар колокола. Но гостья не проснулась… тихое такое дыхание, нежное. Барон подошел к кровати, прикрывая свечу рукой…
20
12 июня, полчаса до полуночи
К тому, что он увидел, барон был не готов и потому ощутимо вздрогнул. Сомнений не было — перед ним была спящая Эделия фон Шляппентохас, фаворитка императора. Золотистые волосы были нещадно острижены под пажа, но это была она. Барон с удовольствием разглядывал лицо спящей… Ну, чтобы удостовериться, конечно, а не из развратных каких побуждений, сами понимаете. Но вот ведь странность! Это без сомнения была Эделия, но в неверном ночном свете, с закрытыми глазами, она мучительно напоминала барону кого-то еще… «Маменьку, что ли, Корделию фон Шляппентохас?» — сам себя спросил барон… Да нет, кого-то совсем недавно встреченного… «Боже мой, да она же похожа на принцессу Манон! Только у той волосы каштановые, а у этой золотистые…» Но при свечке эти различия не были столь уж заметны… Ну да… и у Эделии глаза-то синие, помнится, а у той вроде как темные, карие, но когда глаза-то закрыты — этого ж опять-таки не видно… И как становятся похожи!