— Ну, рассказывай! Подрались, что ли? — Фихтенгольц не въехал во двор, но пригнулся и осторожно рассматривал окна дома. — Где фон Мюнстер? Да выйди же сюда, ни к чему мне с ним встречаться!
— Сбежал! — радостно сообщил Вербициус и чуть ли не подмигнул Фихтенгольцу. — Сбежал еще до рассвета!
— Это скверно… — Фихтенгольц выпрямился в седле и подал коня вперед. — Надо было его еще попридержать… Впрочем, ладно, и так уже достаточно, все должно получиться. Но меня-то зачем звать? Она думает, я помчусь его поворачивать?
— Нет! — Вербициус просто сиял. — То есть, да! Но дело не только в том, что он сбежал! Он не один сбежал!
Фихтенгольц, перебросивший ногу через голову коня, чтобы лихо спешиться на хельветский манер, так и остался сидеть в седле, как на лавочке.
— С кем? С Эделией? — он так надеялся возвратить ее императору, даже сдуру послал горделивое письмо Арнульфу сразу после получения весточки от вырвавшегося ночью из-под ареста Вербициуса… Ведь как все хорошо вышло: только прискакал к трактиру, ставшему временной резиденцией Фихтенгольца, гонец с сообщением об исчезновении Эделии и предполагаемыми приметами ее мужского (ха!) гардероба, как тут же прибегает человек от Вербициуса с письмом о переодетой даме у кузины. И одежда точь-в-точь, и внешностью похожа! Ну как было отпустить императорского гонца без немедленного ответа? Не извольте беспокоиться, Ваше Императорское Величество, Ваш верный слуга уже давно предвидел и распорядился… А ведь была мыслишка, что неспроста Эделия оказалась возле фон Мюнстера… Отмахнулся, не может этот чурбан тонкую игру вести. И сам решил не показываться, пока барон не уедет. Вот он и уехал… «Что теперь делать?» Он съехал с седла, как с ледяной горки.
— Куда они поехали, ты узнал?
— В Хельветию! — захихикал Вербициус. — Как, значит, барон узнал, что он, рыцарь-то этот смешной, дама, так сразу с ней и сбежал! — Письмо! — Фихтенгольц быстро приходил в себя. — Все для письма приготовь мне, быстро!
— Кузе-е-е-е-е-е-ен!!!! — распахнулось окно прямо над головой Вербициуса и тот, вжав голову в плечи, быстро потрусил прочь. — Ку-у-у-у-у… зе-е-е-ен!..
— Я сейчас поднимусь, дорогая кузина, не убивайтесь так! — и Фихтенгольц вошел в дом.
На лестнице его чуть не сбил с ног кучер Строфокамиллы, бежавший вниз с испуганным выражением лица и огромным узлом в руках. Кто-то собирается в путь… Фихтенгольц унял раздражение, добавив кучеру скорости своим знаменитым шипчиком на сапоге, и хотел было продолжить путь наверх, но Строфокамилла уже стояла у лестницы. Глаза ее сверкали, а руки со сжатыми кулачками мелькали в воздухе так быстро, что сосчитать их было совершенно невозможно.
— Я помчусь за ним! Не нужно меня утешать! Не нужно меня останавливать! Я помчусь! Верхом! Я тоже одену штаны, коли он предпочитает обтянутые задницы! Я настигну! Я ей! Глаза! Нет, да я же ей сердце вырву!
Позади Фихтенгольца тактично кашлянул проворный Вербициус.
— Кузина, я должен написать Его Императорскому Величеству письмо, весьма срочное… А вы пока одевайтесь. То есть… Переодевайтесь.
Фихтенгольц, не дав Строфокамилле возможности ответить, выскользнул обратно во двор и зашарил глазами в поисках ровной поверхности, глазки Вербициуса старались помочь. Ничего.
— Поворачивайся, да не вздумай вздохнуть! — и Фихтенгольц выхватил бумагу и чернила из рук Вербициуса, примериваясь. — Нет, не так, на карачки опускайся. Да прекратите же там пороть! Или хоть орать, невозможно сосредоточиться!
Опытный придворный не задумывается, как начать письмо к императору, первые фразы слетали с пера легко, не требуя никакого внимания. Когда же подошло время сообщить нечто серьезное, то все уже было обдумано:
«Вырвав силой из моего доверенного человека, что странствующий рыцарь на самом деле госпожа Эделия, известный вам грубостью и необузданностью нрава Руперт фон Мюнстер похитил ее из находящегося под моим покровительством дома, где я обеспечил госпоже подобающие покой и охрану. Увы, у Вашего преданного слуги есть все основания предполагать, что честь и даже жизнь госпожи Эделии находятся в превеликой опасности. Не смея медлить, я пускаюсь в погоню за злодеем, который поспешил в Хельветию, намереваясь предать там Имперские интересы еще прежде даже, чем растерзать невинную агнцу».
— Или все-таки после? — задумался Фихтенгольц, закончив письмо. — Да какая разница, хоть бы и одновременно! — и остро отточенное перо вонзилось в ягодицу Вербициуса. — Больно жирен ты, скотина, невозможно приличествующий почерк соблюсти!
Фихтенгольц помахивал письмом, а Вербициус, все в той же позе, делал пятую попытку дотянуться до торчащего из зада пера, когда Строфокамилла появилась в дверях. Ее наряд включал в себя дамскую охотничью шапочку, приталенный серый, под цвет глаз, сюртук, кожаный панцирь, удачно тесноватый в груди и оттого незашнурованный до верха, ослепительно белый шарфик, деланно небрежно завязанный и прикрывающий рвущуюся из панциря грудь, кожаные портки, несколько великоватые, сапожки из чудесно выделанной мягкой кожи и некоторое количество ленточек, повязанных там и сям…
— Я не слишком похожа на какую-нибудь ряженую? — спросила она с сомнением. — Не слишком. — двусмысленно ответил Фихтенгольц, но, вспомнив о безжалостном времени, тут же исправился: — Амазонка. Прекраснейшая амазонка, кузина. Однако, нам пора в путь.
— Нет, нет, не так сразу… — Строфокамилла неуверенно прошлась по двору. — Вот здесь сборит очень. Штаны надо немного ушить. И седло — у меня совсем нет подходящего седла, все дамские или сильно потертые.
— Дьявольщина… — Изощренный мозг Фихтенгольца предпочитал простые и надежные решения. Раз Строфокамилла собралась ехать, то место в плане ей найдется, и прекрасное место, но надо спешить. Нельзя доверять важные дела другим, в ключевых местах надо выходить на сцену самому и действовать быстро и точно. В то же время пуститься вдогонку за Рупертом, надеясь, что Строфокамилла догонит, полнейшее ребячество, она найдет себе утешителя не отъехав от дома и мили, уж свою-то кузину Фихтенгольц знал. — Вербициус! Седлай коня! Да не для госпожи, тупица, для себя!
Четверть часа спустя к хельветской границе скакал Вербициус, все еще продолжая вслух приводить доводы, по которым мажордом, особенно раненый, должен всегда оставаться дома.
26
14 июня, от 7 до 8 часов утра
Руперт плохо спал. Нет, виной тому не были тревожные события или недавняя рана, более того, даже прелестная девушка, посапывающая рядом в кровати, была тому причиной лишь косвенно. Просто барон не привык спать сидя. Несколько раз за ночь он уже совсем было собирался разуться и вытянуться на полу, но, представляя себя утром, глазами Эделии… Кроме того, в кресле он должен был меньше храпеть. Вопрос собственного храпа, на который барону жаловались многие, взволновал его впервые в жизни. Если бы Руперт любил копаться в себе, то это могло бы послужить еще одной причиной плохого сна.
Однако под утро он все же ненадолго забылся, незаметно сползя по креслу и упершись ногами в камин. Тут-то и раздались громкие шаги на лестнице, разбудившие Эделию, а затем и громкий стук в дверь, приведший барона в чувство. И в ужасное чувство.
— Убирайся!!! — только и прохрипел он, не подыскав даже подходящего ругательства.
— Откройте немедленно! Именем короля!
— Убирайся!.. Нет, теперь уж стой где стоишь! — барон полукряхтя-полурыча выбрался из кресла и отыскал меч. — Барон, не делайте этого! — проговорила Эделия, привстав и заматываясь в одеяло.
— Кто здесь, тысяча!.. Эделия? Успокойтесь, дитя мое, я только разрублю на куски пару негодяев и распоряжусь о завтраке.
Прежде чем Эделия успела сказать еще что-нибудь, Руперт откинул задвижку и выскочил из комнаты, выставив впереди себя меч. Раздался чей-то крик, потом еще чей-то… Эделия, отбросив одеяло, быстро одевалась. Грохот тела, покатившегося по лестнице, чья-то ругань, опять крик боли. Потом дверь тяжело содрогнулась, как если бы штурмующие попробовали высадить ее телом барона, что подтверждали и ужасные проклятия, произнесенные громким голосом Руперта. Однако, дело видимо обстояло не совсем так, потому что тут же раздалось несколько криков, снова кто-то прокатился по ступенькам, а потом наступила тишина, лишь откуда-то издалека доносилась ругань на хельветском диалекте. Через короткий промежуток времени ругань вдруг стала намного громче и ожесточеннее, как если бы барон, отбросив нападающих вниз, вспомнил о своей утренней нужде и тут же бы ее справил прямо на их головы. Точно этого Эделия сказать не могла, но смысл хельветских проклятий наводил именно на такие мысли.
Так или иначе, когда барон вернулся в комнату, Эделия была уже полностью одета, и даже помогла по мере сил забаррикадировать дверь кроватью и креслом.
— Мы в осаде! — гордо сообщил ей Руперт. — Этих мерзавцев там не меньше двух десятков, что не составило бы препятствия для меня, но…
— Я понимаю, барон. — Эделия опустила глаза. — Все это связано со мной, не правда ли?
— Хм… — по правде говоря, у Руперта не было времени подумать, с чем это связано. — Возможно… Но они махали какой-то бумагой от своего короля, и кричали об аресте. Я прежде не слышал, чтобы хельветы высказывали готовность ловить девушек для императора Арнульфа… Простите. — Эделия быстро отвернулась от барона и подошла к окну. — Простите, мне не следовало так говорить…
— Барон! Вы можете бежать через окно! Оставьте меня им и бегите! — наконец-то Эделии удалось хоть в чем-то быть ему полезной!
Фон Мюнстер выглянул в окно, оценивая предложение девушки. Деревянная мостовая, даже если и не поломаешь ног, так придется возвращаться в трактир, чтобы пройти на конюшню. А удирать пешком, надеясь обзавестись лошадьми в дороге… Руперту и одному бы эта мысль не понравилась, а уж с Эделией на руках (а барон и мысли не допускал оставить ее) — нет, не годится.