За два года домашнего заточения фон Мюнстер привел в порядок родное имение, публично повесил на березе двух управляющих (одного за дело, сразу по приезде, придурок совсем зарвался, второго ни за что, просто в педагогических целях, месяца через четыре, зато нынешний пока работает и на глазах не ворует), ввел трехполье вместо двуполья, восстановил плотину на речке и теперь своя мельница крутиться будет, поставил регулярные таможни на въездах в баронство (бюджет сразу поправился и ростовщики присмирели), прекратил рыцарские распри (пару браков межродовых устроил, самого задиристого пришлось заколоть на турнире), ну и мало ли дел по хозяйству?
Однако жизнь была скучноватая, Руперт томился и думал уже от скуки жениться, но не пришлось. Пока. Хотя герцогская рекомендация была очень даже ничего, все на месте, судя по портрету, глазки туда-сюда, приданое есть, род хороший. Правда древностью не взяли, но фаворитки в предках имеются, дедушка честно мотался в Палестину (не доехал, заплутали по дороге), герб красивый, так что мезальянсом не назовешь. Но не пришлось. Ночью прискакал императорский гонец, привез лаконичный приказ срочно и без огласки явиться, долой провинциальную дрему, жизнь начинается опять.
2
10 июня, от 10 до 11 часов утра
Вот и кузница, наконец. Руперт завернул коня с дороги на двор, позвал кузнеца, стал спешиваться и только тут заметил приткнувшегося у стены невзрачного человечка. Тот, закутавшись в плащ, стоял спокойно и неприметно, но цепкий его глаз ловил все, что двигалось по дороге, и ждал он явно не крестьянской телеги с просьбой подвезти. Человечек отделился от стены и шагнул к Руперту:
— Барон фон Мюнстер? — Он не столько спрашивал, сколько констатировал факт, что проезжего дворянина зовут фон Мюнстер и что он — барон. В правой руке его оказался как-то сам собой перстень с императорской печатью, которую он показал Руперту, позаботившись однако, чтобы окружающие не обратили на них внимания.
— Император ждет вас, барон. Вас приказано провести через Принцевы ворота. Садитесь в мою коляску, пожалуйста, я покажу.
«Вот ведь в бога душу мать вежливый какой: «пожалуйста», «садитесь», — но видимо и впрямь срочность большая, если этот тип ждет меня прямо здесь у кузницы. Давно, видимо, ждет, судя по тому, как изрядно запылился его плащ. И ведь не рядовая сошка, вон перстень какой ему доверили».
«Вот черти, как хорошо работают, — вдруг подумал Руперт, — у кузницы ждал, а не в трактире, значит донесли уже, что конь хромает. И когда успели? Скакал ведь почти без передышки. И зачем я им все таки понадобился?» — Руперт попытался восстановить в памяти события последних двух лет. Но, к сожалению, в провинцию новости из столицы проникали редко и с большим опозданием, поэтому никаких определенных выводов он сделать не смог. Последним громким скандалом, о котором знали и толковали все, был неудавшийся поход Фихтенгольца в Хельветию. На совершенно секретном заседании Фихтенгольцу удалось убедить императора в целесообразности и относительной дешевизне этой кампании, сулившей к тому же огромные прибыли. Дело в том, что хельветы сумели освоить и наладить (в небольшом городишке у отрогов Альп) производство голубой майолики, которая пользовалась необыкновенным спросом по всей Европе. Посуда шла нарасхват, хельветы богатели. Во многих местах майолика стала эквивалентом денег, а склады майолики в Хельветии привлекали все более настойчивое внимание соседей.
Однако хельветы были искусными воинами и умели постоять за себя (хотя в промежутках между этим суровым занятием настоящих мужчин, они частенько подрабатывали швейцарами в разросшейся сети трактиров-ночлежек в разных городах Европы и, в том числе, в самой Вене и ничем не выделялись среди мирных жителей). Фихтенгольц все же решил рискнуть. Он планировал свою первую неудавшуюся кампанию по всем правилам военного искусства. И несмотря на то, что то памятное заседание у императора и проходило в обстановке строгой и повышенной секретности, вскоре о стратегии и тактике предстоящей кампании толковали на каждом углу Вены. Неудивительно, что при такой поставке дела предводитель хельветов Уильям Шпицберген сумел наголову разбить войско Фихтенгольца, накрыв его отряды у самого входа в горные районы Хельветии снайперским огнем своих лучников.
«Неужели мой час пробил?» — спросил сам себя Руперт. Со времени неудачной кампании Фихтенгольца прошел год, поговаривали, что положение его при дворе сильно пошатнулось, начальника разведки, старого друга Фихтенгольца, барона Треплица заменили новым никому неизвестным человеком из Зальцбурга, к тому же фаворитка императора как никогда увлеклась коллекционированием голубой майолики.
Руперт слыл знатоком горных районов Хельветии, в молодости несколько раз ездил на курорты этого дивного края, чтобы поправить здоровье после ран, полученных в рыцарских турнирах (поговаривали, правда, что вовсе не раны он там лечил). Так неужели я понадобился именно за этим, — нужна вторая и на сей раз победоносная кампания? Размышляя так, Руперт не заметил, как они преодолели значительную часть пути от входа в город к императорскому дворцу. Конь Руперта как был, так и остался у кузницы, остаток пути фон Мюнстер и его спутник проделали в небольшой крытой двуконной коляске. Они выбрались наружу, коней заботливо тут же подхватил кто-то из слуг. Миновав вход, Руперт вдвоем со своим загадочным и молчаливым спутником приблизился к залу приемов. У дверей стояла стража — два рослых алебардиста, с тупыми, ничего не выражавшими лицами, но их пропустили немедля, без единого вопроса. «Как, однако, вышколены», — усмехнулся Руперт. Да, многое изменилось с тех пор, как он был здесь последний раз два года тому назад.
3
10 июня, 11 часов утра
Император встретил его сидя, полуулыбкой, стальным взглядом своих прохладных серых глаз. Постарел, подумал про себя Руперт. Заметно прибавилось морщин на лице, красным отливал шрам на левой щеке, полученный при падении со стены дворца в отрочестве, при попытке подглядеть за вечерним туалетом герцогини Шлосской. «Пьет наверное», — решил Руперт, а ведь не водилось ранее за ним такого, император всегда предпочитал седло и меч пирушкам и застольям. С удивлением он обнаружил в зале Фихтенгольца и фаворитку Эделию. Хороша стерва, отметил со сладким, приятной негой разлившемся по всему его телу чувством, Руперт. Эделия была дочкой герцогини, той самой, за которой так неудачно пытался подглядеть в туманной юности император; она унаследовала от маменьки пышность форм и очаровательное личико. Стол накрыт не был.
«Вот скряга! — чуть было не произнес в слух Руперт. — Я скакал, как оглашенный, устал, а он даже не предложил плохонького кабанчика и чарку доброго вина. Ох, не к добру…» Однако, восхищенный и многообещающий взгляд фаворитки говорил ему об обратном. Мюнстеру было приятно поймать этот откровенный взгляд. В свои сорок он ещё был хоть куда. Высок, широк в плечах и узок в талии, крепок. Особенный шарм его облику придавала небольшая хромота, которая так привлекала женщин. Да, Руперт хромал, так же как и его верный конь, хотя у последнего хромота была преходящей. Руперт, увы, избавиться от своей хромоты уже не мог, в одном из сражений копьём была повреждена берцовая кость.
— Барон, — начал император, — мы пригласили вас сюда не затем, чтобы вы так беззастенчиво разглядывали Эделию.
«Веселёнькое начало», — отметил ещё раз Руперт, в который раз восстанавливая в памяти всю цепочку событий, приведших его сегодня во дворец, к тому же такое обращение противоречит этикету, полагалось вначале поинтересоваться, как обстоят дела в его родовом имении…
Последние лет шесть к этикету при дворе сложилось двойственное отношение, хотя император и восстановил древний фамильный герб, добавив к орлу, терзающему лань, двух медведей, (последние были исключены из герба его прапрадедом, который считал, что медведи слишком грубы для характеристики его рода), но в остальном — обыденным стало отступление от традиций. Все чаще совещания проходили без внесения знамен и штандартов, а парадные рыцарские доспехи уступили облегченному варианту из кожи. Вот и сейчас император был одет в такой облегченный вариант, открывающий его всё ещё крепкую шею. «Старый лис, — подумал Руперт, — так что же ты мне приготовил?»
Император некоторое время молчал, глядя прямо в глаза Руперту, потом глубоко вздохнул, переведя взгляд сперва на собственные ботфорты, потом на потолок, а потом на Эделию. Если он при этом в чем-то еще колебался, то строгий взгляд широко распахнутых глаз фаворитки положил его сомнениям решительный конец. Полюбовавшись еще пару секунд полной грудью герцогини, император снова повернулся к барону:
— Мы крайне озабочены вашим здоровьем, дорогой друг, — промолвил он, чуть улыбнувшись уголками губ. — Как только прискорбные известия о вашем геморрое достигли нас, мы сейчас же послали за вами. Надеюсь, в дороге болезнь не сильно тревожила вас? У вас хорошая карета?
Руперт не смотрел на Эделию, но чувствовал, что теперь она бросает на него взгляды, полные насмешливой жалости. Он даже расслышал подавленный вздох.
— Честно говоря, Ваше Императорское Величество, у меня хороший жеребец, хотя и немного хромающий после нескольких суток скачки. И я хотел бы посмотреть на больного, который бы это выдержал.
Император снова посмотрел на потолок. Людей, все понимающих с полуслова при дворе много, но… Кому из них можно вполне доверять в деле опасном и почти безнадежном? Двум-трем, не более, и рисковать ими нельзя. Однако на роль больного здоровяк барон и правда подходит не слишком хорошо…
— Ладно, оставим это. Барон, вы по-прежнему хромаете?
— Когда я в седле, Ваше Императорское Величество, это не спасает ваших врагов! — излишне громко ответил Руперт, понемногу начиная выходить из себя. Какого черта? Он скакал сюда, чтобы император высмеивал его в присутствии Эделии? Руперт боялся даже посмотреть в ее сторону, она наверняка уже хихикает над ним. Да еще и Фихтенгольц как назло здесь торчит.