— Поверьте, дорогая, я у него хлеб отбивать не намерен, и признание прекрасных дам тоже. Придумаем что-нибудь, чтобы он не пострадал. В конце концов, я за деньгами не гонюсь, никого не обберу. Скорее наоборот.
— И какой же нумер мы вам придумаем? Гири поднимать можете? Борьбу знаете?
— Справлюсь, — проворчал Руперт. — Тоже мне, хитрости.
И они, недолго думая, выскочили в окно (Руперт потянулся поддержать её, но был обдан комически-возмущенным взглядом) и шмыгнули к кибиткам цирка.
Часть пятая
39
16 июня 1241 года, 11 часов утра
Фрибург — столица Хельветии — не отличался особой красотой и изяществом архитектуры. Узкие улочки, жмущиеся друг к другу домишки с редкими черепичными, а чаще соломенными крышами, грязь, мусор, хмельной запах постоялых дворов и трактиров, шумный гомон толпы на многочисленных маленьких базарчиках. Единственный позеленевший от старости фонтан на Соборной площади, вымощенной булыжником какого-то неприятного буро-болотного цвета. Нет, на столичный город это явно не тянуло, если бы… Если бы не королевский замок. Гордость и своего рода эмблема всей Хельветии. Замок этот был построен прадедом нынешнего короля — князем Шерлоком-Марией Шпицбергеном, которого даже придворные считали чудаком, если не сказать больше. Взбалмошный, крикливый, переменчивый, иногда он за день отдавал несколько сотен противоречащих друг другу приказов. Таким же получился и замок — путанным, разностильным, противоречивым… Но эти остроконечные башни среди альпийских вершин! Они выглядели столь надменно и величественно, что даже послы Империи невольно вздрагивали, первый раз подъезжая к воротам главного замка Хельветии.
Королевские покои Уильяма Шпицбергена были расположены в самой высокой и неприступной башне и состояли из двух спален (бирюзовой, где король предавался любви хоть и не столь частыми как в молодости, но от этого не менее сладострастными вечерами и гранатовой — для отдыха от дел государственных и личных, а попросту говоря — для сна), столовой, часовни, гостиной и рабочего кабинета с резными дубовыми панелями, массивной деревянной мебелью, искусными драпировками и поражающей воображение богатой росписью на стенах.
Гуунтер, уже немолодой, но по-прежнему сильный седовласый мужчина с хищным и цепким взглядом, вошел под мраморные своды, ведущие в покои короля, и на миг задержался у высоких двойных дверей, над которыми поблескивал позолотой огромный герб Хельветии, затем решительно взялся за массивную дверную ручку — он имел право входить без доклада.
Король Уильям пребывал в благодушном настроении — ночь он провел в бирюзовой спальне.
— Ваше Величество, — обратился к нему Гуунтер, — мне жаль нарушать ваш покой, но сообщения из Империи весьма тревожны.
— И что же опять затевает этот унылый интриган Арнульф? — поинтересовался король несколько игривым тоном. Мысли короля еще оставались в бирюзовой спальне.
— На границе с Империей, — начал доклад Гуунтер, — задержан груз с фальшивой майоликой. Агент Империи арестован, однако, он оказался просто перевозчиком, вытянуть из него ничего не удалось. К тому же был весьма слаб здоровьем.
— Был? — уже внимательнее переспросил король.
— Помер на дыбе, — пояснил Гуунтер. — Возглавлял же весь этот балаган с контрабандой некий барон Руперт фон Мюнстер. Если Вы помните, в свое время я докладывал Вашему Величеству о том, что в Империи собираются организовать женский крестовый…
— Помню, — резко прервал его король. Настроение Уильяма стремительно ухудшалось и это не осталось незамеченным Гуунтером.
— Почему ты назвал эту контрабанду балаганом?
— Это очевидно, — ответил Гуунтер. — Вся операция была настолько плохо спланирована, что у меня возникло стойкое убеждение — они страстно желали, чтобы мы задержали этот груз.
— Но зачем? — на этот раз король выглядел скорее удивленным, чем недовольным.
— Мы работаем над этим, — уклончиво ответил Гуунтер. — В частности, получено письмо от Фихтенгольца. Он сообщает, что первоначально император дал личные указания фон Мюнстеру о сборе сведений о наших горных дорогах. Однако, затем планы резко переменились, почему — Фихтенгольцу неизвестно. Кроме того, совсем странным выглядит его сообщение о том, что вместе с этим фон Мюнстером под именем Эдольфуса фон Шрайбера едет переодетая в мужское платье фаворитка императора.
— Идиот! — внезапно хихикнул король, — я всегда говорил, что император — идиот. Отправить фаворитку на секретное задание со своим придворным!
— Император в гневе, — тихо объяснил Гуунтер, — эта фаворитка сама сбежала из Вены.
— Полный идиот! — уже не сдерживаясь, громко загоготал Уильям, — от него даже фаворитки сбегают. Слушай, ее просто необходимо доставить к нашему двору. Лично ко мне, я сам хочу с ней побеседовать.
— Мм-м, — несколько замялся Гуунтер, — все дело в том, что им удалось скрыться. И барону фон Мюнстеру, и герцогине Эделии фон Шляппентохас, — видя, как наливается кровью лицо короля, Гуунтер поспешно добавил, — капитаном пограничной стражи Прокусом была послана погоня.
Неожиданно вспышка королевского гнева улеглась, так и не начавшись. Какая-то посторонняя мысль совершенно завладела королем. Несколько тягостных мгновений он обдумывал ее, медленно прохаживаясь по кабинету, затем спокойно спросил:
— Их не догнали?
— Отряд не решился двигаться дальше границы, — напряженно ответил Гуунтер, ожидая новой вспышки.
Однако тон короля оставался по-прежнему спокойным.
— Их необходимо найти, Гуунтер, — твердо сказал король, — взять под стражу и в глубочайшей тайне доставить лично ко мне. Ты понял? В глубочайшей тайне! Если барон будет мешать, можете его убить. Но чтобы с герцогиней ваш сброд вел себя подобающе. И ни одного волоска с ее головы! Ты понял, Гуунтер? — еще раз повторил король.
— Да, Ваше Величество, — ответил Гуунтер.
— Если твои люди провалят это дело, — только теперь лицо короля вновь стало наливаться кровью, — то знай: в Хельветии есть место для нерадивых слуг. Оно называется королевской тюрьмой. — И король стремительно вышел из гостиной.
40
С полудня 14 июня до полудня 16 июня
Корделия фон Шляппентохас скучала. Даже беспокойство последних дней — поиски сбежавшей дочери, торопливые сборы в путь после первого известия, поступившего к Арнульфу — даже вся эта белиберда, не могли развеять затягивающую, как душное болото, тоску и скуку дороги. Четверо воинов, которых Арнульф дал ей для охраны, расположились по углам, взяв карету в каре. Все четверо были хорошо вышколены и молчали. Герцогиня вообще сомневалась, умеют ли они говорить.
Корделия, откинувшись на подушки, вспоминала бестолковую суету последних дней. Самое неприятное, конечно, это разговор с Арнульфом. Герцогиня поежилась. Она почти что не любила лгать. То есть не то, чтобы не любила, но не любила отдавать себе отчет в том, что лжет. Всегда находились спасительные уловки, которые могли представить ее ложь как некую специально приготовленную правду. Но в данном случае герцогине пришлось прибегнуть к откровенной и неприкрытой лжи. А что прикажете делать? Арнульф был в бешенстве! Фаворитка, осчастливленная его вниманием, сбежала неизвестно куда! Пока что это удавалось скрывать от двора, говоря, что Эделия внезапно занемогла. Но Арнульф был вовсе не уверен, что хельветские шпионы еще не разнюхали пикантный факт.
— Если это дойдет до хельветского двора, — Арнульф метался по своему кабинету как смерч, — я буду посмешищем всей Европы!
Герцогиня не решилась возразить, что Европа гораздо более обширна, чем хельветский и венский двор. Не решилась во многом потому, что сама с трудом представляла размеры Европы.
— И главное, почему? Ну почему? — завывал Арнульф, — ей что, не хватало внимания, цветов, подарков, денег, наконец? Откуда эта черная неблагодарность?
Несмотря на полную сумятицу в мыслях, герцогиня точно знала одно — идею о неблагодарности Эделии в голову Его Величества допускать нельзя. И она ринулась в спасительную ложь:
— Ваше Величество, — зашептала она, всхлипывая и волнительно дыша, — Ваше Величество, это бегство не что иное, как доказательство ее любви к Вам и внутреннего смятения! Не от Вас она бежала, Ваше Величество! Но от своих чувств к Вам, охвативших ее до самого дна…
Тут герцогиня смешалась. До дна чего? Впрочем, какая разница, главное, что Арнульфа, похоже, эта мысль увлекла. Да и что говорить, мизансцена была восхитительна — склонившаяся в волнении перед императором герцогиня. Напоминания о ее былых прелестях бурным дыханием приподнимали брабантские кружева, очень благоразумно эти самые напоминания скрывавшие. Как она была хороша в своих осенних годах!
— Воспитанная в строгостях монастыря, — тут герцогиня даже и не солгала вовсе, — бедняжка была повергнута в смятение своей любовью к Вам… Ведь это не просто любовь! Это же просто языческая страсть! Что было делать ей?
Арнульф был добрым и примерным христианином. Поэтому мысль о том, что он может внушить кому-то языческую страсть, необычайно ему польстила. Герцогиня же, видя, что ее слова находят благодарный отклик, продолжала рассказывать о несчастной своей дочери, столь внезапно охваченной страстью. Воистину, легко обмануть того, кто сам жаждет обмануться!
Арнульф и герцогиня расстались сообщниками. Засим, немедленно по получении первого же известия от Фихтенгольца, герцогиня засобиралась вслед за беглянкой. При дворе распустили слух, что обе герцогини фон Шляппентохас отбывают на воды подправить пошатнувшееся здоровье.
41
С полудня 14 июня до полудня 16 июня
Герцогиня отдернула занавеску кареты… Третьи сутки один и тот же пейзаж. Скоро хельветская граница. Корделия не была столь наивна, чтобы доверять доносам Фихгтенгольца, поэтому в трактирах она неизменно справлялась о том, не проезжали ли тут несколько дней назад пара рыцарей… или рыцарь и паж. Мысль о том, что ее дочь путешествует сейчас одна с Рупертом фон Мюнстером, ее мало волновала. Она неплохо знала рыцарский кодекс чести и понимала, что барон Руперт лишнего себе не позволит.