Герцогиня очнулась от раздумий. Карета стояла у хельветской границы. Пограничники хельветской стороны с любопытством разглядывали гербы на карете герцогини. Корделия щедро одарила золотом их начальника — человека с вороватой физиономией жестокого проходимца, представившегося капитаном Прокусом. После некоторых колебаний — то ли внутреннего монолога со спящей совестью, то ли просто подсчетов в уме, Прокус поведал, что рыцари, по описанию похожие на тех, кого искала Корделия, тут не только проезжали, но и оставили по себе память. И направились они далее не вглубь Хельветии, а свернули в сторону Италии. — В Италию, так в Италию, — устало подумала герцогиня…
Карета с гербами поворотила на юг.
43
16 июня, с 4 до 7 часов вечера
Мрачная процессия, состоявшая из кареты, в которой ехали Манон и Глорио, телеги, на которой везли сверток с телом дюка, и стражи, приближалась к хельветской заставе. Лже-Манон не была расположена к беседе, угрызаема нехорошими мыслями о своей судьбе. Глорио, снедаемый беспокойством за оставленную в беспамятстве Эделию, тоже не стремился к общению. Завидев вдали характерный столб пыли и заслышав топот, они насторожились, Глорио приосанился и проверил меч в ножнах.
Из тучи пыли вырисовалась группа всадников, предводитель подскакал к карете и громко приказал остановиться. Увидев, однако, знатного господина и величественную даму, немного сбавил обороты, а узрев предъявленный Глорио особый перстень, вытянулся в струнку и доложился хельветским патрулем, посланным на поиски герцогини Шляппентохас-младшей. Глорио посоветовал им искать получше, службу нести старательно, вольномыслие пресекать на корню, а для сопровождения на родину драгоценного праха брата хельветского государя и принцессы Манон выделить четверых всадников понадежнее. Затем с почтением передал им скорбный груз, бережно перепоручил мнимую принцессу, оделил пристойной суммой на дорожные и иные расходы — «да смотрите, невежды, чтоб принцесса ни в чем неудобства не ощутила! Госпожа в скорби, дело женское, слабое! Головами перед государем ответите!» — и с облегчением поскакал назад, только пыль завихрилась на дороге.
Похоронная процессия вскоре остановилась в придорожном захудалом трактиришке, не отмеченном ни на каких картах. Остолбеневший от страха и суеверного ужаса трактирщик был выведен из ступора пинком стражника, отвел Манон в свою собственную спальню, загнал кареты под навес и побежал в хлев резать любимого боровка.
Манон, впервые за эти страшные дни оставшись одна, расшнуровала корсет, распустила волосы и прилегла на скрипучее трактирщицыно ложе. Но напрасно, сон к ней не шел. Что будет дальше, было совершенно неясно, несомненно одно — как лже-Манон она больше не сгодится, а следовательно хельветским интриганам не нужна и даже опасна. Веселия это не прибавляло, тем более, что аванс был легкомысленно растрачен, а требовать остальную плату было как-то не с кого. Ветошь на кровати нестерпимо воняла псиной, и она с трудом отворила пыльную створку кривенького окошка. Свежий воздух живительно овеял ее гудящую голову, она потянулась… и подпрыгнула от испуга, зажав рот: за подоконник зацепилась рука, за рукой — лохматая голова просунулась, шепча: «Прошу вас, дорогая, не пугайтесь, это я, Карл». Успокоившись, она помогла ему влезть и закрыла окно.
Карл ввалился в каморку и перевел дух. В глазах его сверкало радостное безумие.
— Манон! — закричал он сиплым шепотом. — Как я рад, что вы не Манон! То есть не принцесса! Какое счастье! Я следую за вами от самого дома графа!
— Счастье? — шепотом же возопила псевдо-Манон. — Несчастная маркитантка вам дороже хельветской принцессы?
— Ну конечно! Ведь вы же не выходите ни за какого Фемистоклюса?! — сипел Карл, ловя ее руку и пытаясь запечатлеть на ней почтительное лобзание.
— Какой там Фемистоклюс, милый Карл, — вздохнула девушка. — Я просто не знаю, что со мной теперь будет! Ах, как я устала. И я боюсь.
— А что тут понимать, — оптимистично шептал Карл. — Свидетелей интриг всегда убирают, значит, надо бежать, и немедленно! Ма… То есть Эрнестина! Дорогая! Позвольте предложить вам руку и сердце, ведь вы знаете, что я не убивал старика! — с этими словами он рухнул на колени и жадно приник к ее юбкам.
Девушка перестала выпрастывать руку, каковой конечностью Карл тут же и завладел, нанеся на нее ряд поцелуев. Убедившись, что мысль о браке не вызывает у нее острого отвращения, он воспрял духом и принялся излагать свой план. У него есть тетка, живет в благословенном крае, в малюсеньком городишке недалеко от солнечной Тулузы. Тетка эта лет пятнадцать как вышла за аптекаря, а теперь аптекарь уж наверно помер, или совсем стар. Почему бы им не поселиться у тетушки, дабы помочь ей в трудах праведных, благо аптекарское дело Карлу не чуждо? Тулуза так далеко от Хельветии, от всех этих интриганов, там кругом виноградники, Гаронна, их никто не знает, они обвенчаются и заживут в лучшем виде… Тихо и мирно…
Увидев мысленным взором себя в белоснежном чепце и переднике за стойкой аптеки со склянками и пучками трав, Карла с ретортой и кучку загорелых детишек, обжирающихся виноградом, Эрнестина приободрилась. Да и Карл ей был отнюдь не противен, напротив, теперь не надо было изображать из себя гранд-даму, и это было приятно. А Лотецки продолжал искусительный шепот, сбивчиво излагая, что есть у него идея по аптекарскому ведомству, которая не потребует никаких затрат, кроме бычьих кишок, и несомненно прославит его имя и городишко в придачу… Суть идеи осталась Эрнестине неясна, но это было и неважно, главное — подальше отсюда, и поскорей!
— Карл, дорогой! Не будем терять времени. Бежать надо немедленно, до утра меня никто не потревожит. У вас есть лошади?
— Есть, любимая, есть пара славных выносливых лошадок. Вы правда согласны? О, я счастливейший из смертных! Царица моей души, скажите, как вас называли в детстве, Эрнестина?
— Несси! — прошептала девица и решительно затянула узелок со своим скарбом. — Поехали!
44
16 июня, с 6 до 8 часов вечера
Вечер этого дня в трактире «Лиса и курица» выдался на редкость тихим. Переполох с пожаром в особняке графа оказался напрасным: горела сторожка, подожженная пьяным смотрителем виноградников, а жуткий дым и вонь объяснялись тем, что он хранил в ней просмоленную ветошь. Халатный погорелец был уже отколочен, хибарка потушена. Население отдыхало, обмениваясь свежими впечатлениями, графа не было видно. Шепотом, на ухо друг другу передавалась весть, что он отправился на север сопровождать тело какого-то важного иностранца, умершего накануне у него в доме от апоплексического удара.
Вниманием пышнотелой кухарки Матильды всецело овладел видный из себя дородный господин, державший себя с необычайным достоинством, однако масленые взгляды его не укрылись от ее многоопытного сердца. Господин заказал баранью ногу и теперь отдавал ей должное в отдельном закутке трапезной, куда не допускалась всякая шваль. В перерывах между атаками на сочную баранью мякоть господин, назвавшийся Ательстаном из Цвибельфиша, поведывал замирающей от сладкого ужаса Матильде о своем утомлении от героических подвигов. «Подвиги, почтенная, хороши только в горячности молодости — величественно урчал он. — С течением лет начинаешь уставать и от славных битв, и от внимания черни. Хочется тихого уголка, участия и понимания какой-нибудь простой, но нежной души… хрхрхррр» — и он снова вгрызался в ножку.
На пылающем лице кухарки явственно читалось, что она-то и есть такая именно душа, но вот понимать ей до сих пор в этой глуши было решительно некого. Истории о разоблачении героическим Ательстаном банды переодетых в мужское платье безжалостных лазутчиц тайного ордена Молока Гидры и разгроме им шайки озверелых беглых каторжников повергли ее в глубокий трепет. Ситуация катилась по хорошо смазанному бараньим жиром пути. Залив пожар сердца кувшином вина из спецзапаса, дородный постоялец захотел отдохнуть. Кухарка верно оценила момент и вскоре пара незаметно проследовала в каморку Матильды под самой крышей, подальше от любопытных глаз.
Как уже несомненно догадался Внимательный Читатель, сим господином был не кто иной, как Вербициус. Неслыханно претерпев на хельветской таможне и бывши брошен поколоченным и с лопнувшими портами в кусты при дороге, он отлежался там до ночи, погибая от страха и опасаясь даже охать. Как стемнело, он, кряхтя, вылез из укрытия, вскрыл запрятанный поглубже и не замеченный стражниками заветный мешочек с серебром, прикупил у еврея-старьевщика штаны поприличнее, и решил ни поручений фихтенгольцевых не выполнять, ни вообще к Строфокамилле не возвращаться. «Что за служба такая членовредительская — еле-еле пыток избежал? — возмущался он — И это благодарность за беспорочную службу? Неееет, пусть кто хочет подставляет свой зад (он потер зад), а с меня довольно…»
Втихаря сговорившись с возчиком огромной телеги-бочки, направлявшимся в теплые южные края, он проспал ночь и день в пустой бочке и к вечеру высадился в живописном местечке, где и решил пока затаиться подальше от всех невзгод. О, если бы он не продрых почти сутки, одурманенный винными парами, и не увлекся кухаркой и сагами о своих подвигах, то узнал бы такое, что ноги бы его не было в этом трактире и вообще в радиусе тысячи миль от этого места…
45
16 июня, от полудня до 9 часов вечера
В полдень этого, столь богатого событиями дня, к трактиру «Лиса и курица» подъехала потертая карета со следами былой позолоты и неразборчивым гербом. На козлах рядом с кучером сидел тощий молодчик и бренчал на расстроенной лютне. Карета затормозила возле трактира и оттуда высунулась растрепанная женская голова. Выбежавшей прислуге было визгливо приказано поторопиться и не ловить ворон, и на свет появилась растрясенная дорогой Строфокамилла в самом дурном расположении духа. Быстро дав всем понять, какую огромную честь она им оказала, возжелав остановиться в этой гнусной забегаловке, Строфокамилла водрузилась в лучший трактирный нумер и приказала принести себе обед, всем затихнуть и ни в коем случае не пилить под ее окном никаких дурацких дров и заткнуть глотки петухам, а повара повесить, шута отрядила на сбор информации о Руперте, из конюшни были срочно вышвырнуты мохноногие крестьянские лошадки и на их место водружены ее две лошади, и до вечера все затихло.