ожей. «Не удивлюсь, если человечья», — невольно поежившись, подумал фон Цубербилер.
Тем временем одноглазый слуга, так и не сказав ни слова, удалился за хозяином — опальным бароном Адольфом Треплицем, бывшим начальником Имперской секретной службы. В ожидании хозяина генерал открыл книгу и с удивлением обнаружил, что это не религиозный или военный трактат, а аккуратно переписанная повесть некоего Кретьена де Труа «Perceval, ou Le Conte du Graal».
Сам фон Цубербилер повести, естественно, не читал, но о ней частенько упоминала Эделия (тут сердце генерала предательски екнуло), ставя главного героя — славного рыцаря Персиваля — ему в пример. Закрыв книгу, Фридеман посмотрел на гигантский гобелен, вытканный с изображением сцен крестового похода, и тут в комнату вошел хозяин. Вслед за ним тот же молчаливый слуга бесшумно внес поднос с кувшином вина и лакомствами: финиками, инжиром, миндалем и сахаром. Чем вызвал презрительный взгляд фон Цубербилера — он так и не привык к этим заморским сарацинским сладостям. И, несмотря на недавний плотный обед, предпочел бы закусить доброе вино добрым куском мяса.
47
16 июня, 10 часов вечера
— Что означает ваше приглашение, барон? — обратился он к фон Треплицу, едва исчез слуга, — императору может весьма не понравиться, узнай он о нашей встрече. И, кроме того, теперь у меня будет, что от него скрывать.
— Раньше не было? — довольно грубо спросил Треплиц.
— Что вы имеете ввиду? — холодно осведомился генерал.
Неожиданно голос опального барона стал сочувственным и почти нежным:
— Любовь… Такое сладкое чувство, граф, — Треплиц сделал паузу и скушал большую ложку сахара, — но с горьким привкусом ревности, в отличие от этого забавного лакомства. Каково видеть женщину, желание обладать которой сильнее долга и доводов рассудка, в объятиях другого мужчины? — на этот раз пауза была длинною в две ложки, — даже, если этот мужчина император…
Фридеман помедлил с ответом, неторопливо отпил из кружки и посмотрел на собеседника с вызовом:
— Желание ненаказуемо, Треплиц, — сквозь зубы произнес он, — даже если допустить, что оно есть.
— Возможно, — миролюбиво согласился барон, отведал инжира и, как бы невзначай, спросил, — граф, вы случайно не помните, что за болезнь приключилась с императором за неделю до Духова дня? Говорят, проспал почти двое суток…
Граф не ответил.
«Откуда, дьявол его побери?!! — подумал он, лихорадочно допивая вино, — Та ночь… Три тысячи чертей!!! Божественная ночь… Но, каким образом?!! Ведь они были вдвоем. Только он и Эделия… Единственный раз, когда она ему не отказала…»
Он поднял глаза на собеседника и, совладав с дрожью в голосе, спросил:
— Что вам от меня нужно? Если это заговор против императора…
— Помилуйте! — усмехнулся в седые усы Треплиц, — скорее наоборот. Разоблачение его тайных врагов. Несмотря на опалу, я по-прежнему верен трону. И человеку, который сейчас на нем. Но вот дурные люди вокруг трона… Вы ведь знаете Гюнтера?
— Да, — кратко ответил генерал, понимая, что попал меж двух жерновов.
— Он затеял некую интригу… — барон снова сделал паузу и, осторожно выбирая слова, продолжил, — осуществление ее приведет к весьма плачевным и нежелательным последствиям. Как для Империи и Императора, так и для нас с вами.
«Нас с вами», — про себя усмехнулся фон Цубербилер и, не надеясь на прямой ответ, все же спросил:
— Что за интрига?
— Мой милый граф, — снова улыбнулся барон, пододвигая к нему поднос со сладостями, — все же попробуйте этот белый порошок. Уверяю вас, это очень вкусно. Вы ведь понимаете, что все я вам не расскажу. Так что придется в чем-то поверить на слово. В центре данной интриги стоит небезызвестный вам Руперт фон Мюнстер…
— Фон Мюнстер? — удивился генерал, — этот идиот со своей безумной идеей женского крестового похода?
— Он далеко не идиот, — вздохнул Треплиц, — к сожалению. Сейчас он едет в Рим с секретным поручением Гюнтера и важно… очень важно!.. чтобы он его не выполнил. Вы меня понимаете?
Генерал задумался, взял ложку с выдавленной на ней монограммой и демонстративно попробовал сахар. После чего брезгливо скривился и запил большим глотком вина.
— А почему я? — поинтересовался он, — отправили бы парочку безродных бандитов. Под видом грабителей. И нет вопросов. У вас найдется парочка бандитов?
— У меня их было четверо, — нехотя признался барон, — судя по всему, каждому он уделил не больше минуты.
— Если он не идиот, как вы уверены, — растягивая слова, произнес фон Цубербилер, — то уже все про вас знает.
— Скорее наоборот, еще больше запутался, — ответил фон Треплиц. — Мои люди были убеждены, что работают по приказу Папы. Единственное, что меня беспокоит… При них было… Хотя нет, не может быть… Кстати, надеюсь вы уже знаете, что ваш предмет сейчас у фон Мюнстера?
— Какой предмет? — недоуменно спросил граф. И тут же вскочил, опрокидывая драгоценные сладости на барона:
— Она с ним?!!
48
17 июня, 10 часов утра
На грязной циновке сарая беспокойно ворочался изрядно помятый Вербициус, противно скрипя зубами во сне. Ему виделись кошмары: капитан Прокус с рыжими тараканьими усами соблазняет кухарку Матильду в курятнике. Вокруг слившихся в порыве страсти тел беспокойно бегают куры, взволнованно и глупо кудахтая.
— Да как же это… Да что же это… — невнятно бормотал мажордом, не решаясь вступить в драку со страшным Прокусом, — вы же всю живность подавите….
Ушат холодной воды прервал его сонные страдания. Вербициус открыл глаза и увидел чьи-то рыжие усы.
— Не-е-ет!!! — что есть мочи заорал он и тут наконец сообразил, что из двоих вошедших на Прокуса никто не похож. Пониже, пошире в плечах, смуглокожий и с раскосыми глазами. Явно, не просто солдат. За ним возвышался тощий и длинный верзила с рыжими усами и с совершенно тупым выражением лица.
— Не бейте меня, добрый господин, — принялся канючить мажордом, с трудом выговаривая слово «добрый». — Господь свидетель, непричастен я к злодеяниям беспутного барона фон Мюнстера.
— Вставай, скотина! — проревел Раскосый с совершенно чудовищным акцентом, — на допрос к графу пошли.
На улице вовсю светило солнышко, какие-то мужики чинили конюшню да местные сплетницы у колодца бойко обсуждали события последних дней. Шли молча. Впереди, как и положено, Раскосый, за ним, едва волоча ноги, толстячок Вербициус и, замыкая шествие, угрюмый верзила. Кажитбек (так звали Раскосого) был доволен. Он только недавно стал главой небольшого графского отряда и теперь откровенно упивался своей важностью. Как все-таки удачно легли кости! Когда граф привез истерично орущую девицу, уговаривая погостить в его доме, и начала организовываться погоня за каким-то бароном (обесчестил девицу этот барон, что ли?), Кажитбек сразу понял, что это шанс. И теперь он — он! — остался за командира, а вечно ненавистный ему Урсулай вполне может сгинуть в битве с неведомым рыцарем.
Вербициус читал про себя «Отче наш», постоянно сбиваясь на скабрезные мысли о Матильде и со страхом ожидая побоев. Ни с того, ни с сего припомнился покойный отец. Папаша был жалким и трусливым пьяницей, но любил налево и направо хвастаться, что в его роду были суровые воины викинги. Однажды по пьянке (будущему мажордому едва исполнилось десять лет) отец утонул, свалившись в колодец. Вербициуса передернуло. Ему отчаянно захотелось бежать и столь же отчаянно не хотелось разговора с графом, а более всего он желал, чтобы все разрешилось как-то само собой.
И если бы кто-то смог прочитать мысли долговязого усатого стражника, а затем записать их на пергамент, получилась бы длинная, но совершенно однообразная фраза: «Топ. Топ. Топ. Топ».
Маленькая процессия уже поравнялась с конюшней, когда случилось неожиданное, совершенно невероятное, можно сказать фантастическое событие. Увидев холеного скакуна с седлом и в сбруе, Вербициус, не сознавая, что делает, дико взревел, двинул локтем под дых идущему сзади верзиле, со всего размаха въехал кулаком повернувшемуся на шум Раскосому и, вскочив на коня, во весь опор поскакал куда глаза глядят.
49
17 июня, полдень
Рыжая лента дороги уходила вдаль, скрываясь в перелесках низины. Путников было трое: граф Фридеман Зуухель фон Цубербилер в запыленной дорожной одежде, дорогих сапогах из кордовской кожи и с длинным узким мечом на левом бедре, его оруженосец — молчаливый молодой человек лет 17-ти: лицо в веснушках, одежда попроще, за спиной лук и колчан со стрелами и низкорослый пожилой пасечник, с опаской и подобострастием глядящий на господ дворян.
— Вот здесь мы их со старухой и нашли, господин граф, — пояснил пасечник, указывая на поваленное у дороги дерево, — как вы и сказали — четверо. Кто их тут порешил, ума не приложу… Кровищи! А видать, благородные господа были- и по виду, и по оружию.
Цубербилер не спеша обошел вокруг дерева, минут пятнадцать молча изучал место битвы и, наконец, спросил:
— Что-нибудь ценное при них осталось?
— Ни монеты! — торжественно произнес пасечник, пряча, однако, глаза от внимательного взгляда графа, — подчистую, изверги, ограбили… Оно, может, и не те, кто убил, тракт тут ходкий, да и разбойников полно…
— Я не про деньги, старик, — ухмыльнулся граф, — может свитки, письма какие?
— Как же, помню, — оживился пасечник, — я еще жене говорю: «Смотри, старуха — важное письмо какое, с печатью!»
— А дальше? — напряженно спросил Фридеман.
— А что дальше, — вздохнул пасечник, — старуха-то у меня глухая, не расслышала.
— Что, дурак, с письмом сделал?! — грозно рявкнул Цубербилер.
— А не волнуйтесь, господин граф, — отбивая поклон, затараторил старик, — на пасеке у меня. Только странное оно какое-то, — пасечник хитро посмотрел на графа и добавил, — печать-то есть, а букв нету!
— Как это? — удивился Цубербилер, — кто будет пустой пергамент печатью скреплять?