ается, понять было нельзя.
Фриц спрыгнул на землю и, взяв под уздцы лошадей, пинками принялся прокладывать дорогу, успевая сунуть кулак в каждое обернувшееся лицо. Тот, кто пытался дать ему сдачи, получал удар ножнами от графа, звероподобно щерившегося с лошади. Пробившись к оцепленью, Фриц с размаху долбанул кулаком в кирасу ближайшего солдата, тот крякнул и покачнулся.
— Эй служивый, кого казнят?
Обернувшаяся распаренная харя, расчерченная струйками пота, стекавшими из под раскаленного шлема, возмущенно булькнула и изобразила крайнюю степень ярости — нижняя челюсть по щучьи выдвинулась вперед, брови, объединившись, сползли на глаза, а те, пытаясь разглядеть собеседника, едва не вывалились на толстые щеки.
— Ты что? Это меня? А ну подай взад! Я те щас стукну! Эй Пауль, Ганс хватайте его! Нападение на стражу при исполнении…
— Протри глаза, пивная бочка, — Фриц ловко вытащил из перчатки серебряный жетон. — Императорская охрана, Фриц Нагель.
— Ганс, Пауль, ну чего вы приперлись, а ну на место, у вас вон народ к помосту лезет. Извините, господин Нагель, старшина я, мы тут держим, в смысле чтоб порядок, не пущаем значит. Нас ведь с утра поставили, стоим как горшки в печи, такой праздник в городе, такой праздник… а нам даже помочиться не отойти, не то что горло промочить…
Цубербилер нагнулся с лошади и подтянув за воротник массивную тушу стражника рыкнул в лицо:
— Кого казнят, дубина?
— Так я и говорю, господин хороший, ваше высочество, ваше превосходительство, такой праздник у нас, самого главного городского свинокрада изловили. Ведь какая он свинья, украл лучшего поросенка господина мэра…
— Ну так за поросенка штраф полагается.
— Так если бы одного, а то ведь пропасть сколько умыкнул, да вы вон послушайте, второй час зачитывают. Меня уж ноги не держат. Пивка бы…
53
17 июня, от 2 до 3 часов дня
Задвинув стражника на место, фон Цубербилер, повернулся к глашатаю — «… а как гласит пункт четырнадцатый параграфа шестого городского уложения о краже свиней — если кто украдет поросенка во внутреннем хлеву, присуждается к уплате 15 марок и наказанию пятью ударами плети, как гласит пункт девятнадцатый параграфа двенадцатого — если же кто украдет поросенка, который может жить без матери, и будет уличен, присуждается к уплате 40 марок и наказанию десятью ударами плети… — глашатай сипло вздохнул и промочил горло из фляжки — …как гласит пункт двадцать третий того же параграфа — если кто украдет кабана или свинью, ведущую стадо, присуждается к уплате 100 марок и наказанию тридцатью ударами плети…»
— Эй служивый, а преступник кто такой? Мясник что ли?
— Да нет, аптекарь.
— Куда ж ему столько свиней?
— Да почем я знаю. Он их столько натаскал, всей городской страже на зиму хватит. Никто на него и подумать не мог. Ученый человек. Весь город к нему за мазями да присыпками ходил. Правда, он не в себе. Два раза пожар устраивал. Чудной. Весь дом в банках-склянках, везде камни да книги. Алхимик, одно слово. А тут как поймали, обыск пришли делать, а у него за домом яма вся свиными костями и шкурами полна. Как на кладбище. А ведь такой худой, кожа да кости, куда в него влезло…
«…и назначается Нестерусу Лимберу наказание, выплата ущерба и штраф в размере девятисот восьмидесяти имперских марок, кои он должен выплатить судебному приставу в течении суток, и сто пятьдесят ударов плетью, немедленно. В случае же, если штраф не будет уплачен в срок, приговоренный Нестерус Лимбер будет повешен завтра на городской площади до заката солнца. А дабы не сбежал упомянутый Нестерус Лимбер, к дому его будет приставлена стража из двух солдат с алебардами…»
— Эх судьба, опять завтра целый день стоять в железе.
— Зачем?
— Ну так где ж он такие деньги возьмет? Даже если дом продаст, то и трети не наскребет. Да и кто его дом купит. У нас почитай с весны никого не вешали, все ждут не дождутся, кто же праздник-то испортит. А, значит, завтра к вечеру… его вешать будут, а нам мучайся…
— Так ты с ним поменяйся, он против не будет.
Когда отсвистели плети и горожане потянулись по домам, бурно обсуждая, какой из ударов был крепче и сколько будет заживать спина, если, конечно, завтра Нестеруса Лимбера не сунут в петлю, а надо бы…, когда преступника отвязали от столба и, облив водой, кинули приходить в себя, когда стража построилась и, покинув караул, утопала в казарму, граф Фридеман Зуухель фон Цубербилер оставил лошадей Фрицу и подошел к помосту.
— Господин Лимбер?
Голова аптекаря шевельнулась, по худому и желтому как петушиная пятка лицу пробежала гримаса страдания, но через мгновение тонкие губы над кудлатой бороденкой растянулись в кривой язвительной усмешке, одно веко приподнялось и в графа уперся жесткий взгляд воспаленного глаза.
— Всего лишь его тело, принесенное в жертву свиньям.
— Фридеман Зуухель фон Цубербилер. У меня к вам дело. Весьма важное и срочное.
— Я сейчас несколько занят, господин Цубербилер. Приходите послезавтра, а лучше через недельку.
— Но вас завтра повесят!
— У вас такое срочное дело, что вы торопитесь сильнее этих скотов?
— Срочное. Я нахожусь на императорской службе и дело связано с безопасностью государя. Вы поможете мне, а я помогу вам. Мне сказали, что вы алхимик.
Нестерус Лимбер приподнялся на локте и, открыв второй глаз, внимательно окинул графа взглядом. Цубербилер почувствовал, что с него содрали кожу.
— А еще сказали, что я съел всех свиней города. Что вам надо? Вы из сыска святой инквизиции? В кострах не хватает дров и понадобился старый Лимбер?
— Нет, свинячье копыто тебе в глотку! Старый дурак! Не выводи меня из себя, а то тебя повесят прямо сейчас. Я это обещаю.
— Ну вот, другой разговор.
— У меня есть свиток, письмо. Но то, что там написано, исчезло. А я должен знать. Вы можете мне помочь?
— Вы заплатите за меня штраф, девятьсот восемьдесят марок?
— Нет, конечно. Но я вам дам императорскую охранную грамоту. Вас пальцем не тронут, даже если вы подожжете город с четырех концов.
— С четырех? Заманчиво. Я над этим подумаю. Но… э-э-э… то бишь вам это обойдется бесплатно? — Почти. Но и вам тоже. Услуга за услугу.
— В придачу вы мне дадите еще двести марок.
— Вас завтра повесят.
— Ну а вы тогда не узнаете, что там написано. Приходите вечером ко мне домой, я к тому времени встану на ноги.
Часть шестая
54
13 июня 1241 года, полдень
Фихтенгольц подсадил кузину в карету, вскочил за ней следом, и они отправились. Строфокамилла, редко выезжавшая из своего дома, сначала была возбуждена дорогой, постоянно высовывалась из окна, подавала советы кучеру, ругала погоду, пыталась объяснить двоюродному братцу, какие ужасные существа эти мужчины и как страдают от них все честные и добропорядочные женщины. Фихтенгольц, в общем-то и без рассказов своей кузины знавший мужскую породу, не слушал ее. Он разглядывал через окно место недавнего побоища Руперта с четырьмя нападавшими. Трупов на дороге уже не было, окрестные крестьяне-крепостные давно уже опустошили их кошели и переметные сумы и, от греха и расспросов подальше, закопали окровавленные тела тут же в леске. Но два лошадиных тела, безобразно вздувшиеся на жаре, еще лежали по противоположным сторонам дороги. Строфокамилла брезгливо зажала нос рукой и спряталась поглубже в сиденье. Фихтенгольц, напротив, жадно осматривал место недавней схватки, пытаясь ухватить побольше деталей, воссоздать для себя картину боя. Вот здесь Руперт впервые услышал за спиной погоню, вот здесь обернулся, завернул коня. Тут упал его первый противник, здесь, чуть подальше, легли остальные, помятые придорожные кусты, казалось, еще хранили отпечаток бесчувственного окровавленного баронского тела.
Какой идиот организовал эту бессмысленную стычку? Кому еще понадобилось убивать фон Мюнстера? Ведь элементарная же истина, сначала узнай намерения лазутчика, потом уже расправляйся с ним. Фихтенгольц, посылая донесения хельветскому резиденту с известными ему деталями миссии Руперта (а Фихтенгольц от самого императора знал, что Руперт должен вести разведку горных троп с очевидной целью подготовки нового удара по Хельветии, но где? В каком конкретно районе?) и не помышлял о возможном покушении на барона. Слежка, выяснение явок, паролей, может быть даже арест, но убивать зачем? Ах, как неосторожно! Ведь Руперта могли убить или искалечить. Ах, Руперт, Руперт, что же ты все прешься напролом, поехал бы себе аккуратно лесочком, был бы цел и невредим.
А вот он, Фихтенгольц, смог бы так же шутя и играючи расправиться с четырьмя нападавшими? Сейчас нет, обрюзг, потяжелел. А в молодости, пожалуй, и смог бы. Нападали ведь любители, сразу видно, профессионалы не стали бы так глупо кидаться по одному — они сначала бы окружили противника, завертели ему голову, не дали бы сделать более одного выпада. Уши Треплица здесь издалека видны. Его тактика — брать числом, наваливаться сильнее, одолевать массой. Ту злосчастную кампанию, провалившийся год назад хельветский поход, точно так же и организовывали. Народу побольше, лошадей потяжелее, обозы, провиант, припасы, фураж — зачем им было столько? Необученные солдаты не могли толком передвигаться строем, ползли еле-еле, шумели, неудивительно, что хельветы успели отмобилизоваться и организованно встретить их в отрогах. А его люди бессмысленно метались под стрелами противника, не догадались, не были обучены, построиться в ответ, грянуть боевой клич, ударить сомкнутым строем на врага, смести его со склона и преследовать, преследовать. Ведь именно так Александр Великий опрокинул войско иллирийцев, загородивших ему ущелье.
И что он мог сделать? Метался между своих обезумевших солдат, ругался, умолял, самолично заколол пару беглецов, потерял ординарца и коня в схватке, сам был ранен (в руку, легко, стрела на излете ударила мимо кольчуги), увлечен наконец потоком бегущих, опомнился только уже на равнине, далеко от смертоносных хельветских стрел. Ах, как должно быть тогда ликовал фрибуржский венценосец. И он имел право на радость. А Фихтенгольц, опустошенный, грязный, с рукой на перевязи, вернулся с позором в Вену. Лучше бы он бросился тогда на меч, подобно героям древности.